Время грозы (СИ) - Райн Юрий - Страница 37

Даже Жданóвскую судить не стану, хотя ее лепта в первом инфаркте Чернышева — ох как велика. Но не желала же она этого…

А уж второй, спустя два с половиной месяца после первого, — и вовсе ничто, казалось, не спровоцировало. Всё в душе, всё…

Панихида закончилась. Гроб вынесли из дворца, установили на артиллерийском лафете, в полной тишине двинулись к Невскому, повернули направо.

У Московского вокзала подняли гроб на плечи и, медленно-медленно, понесли к поезду. Один тепловоз, три вагона — для покойного и его семьи, для августейшей фамилии, для охраны.

В Ярополец Волоколамского уезда, родовое поместье. На родовое кладбище.

Три часа пополудни. Издали донесся звук орудийного залпа — это отсалютовали бывшему премьеру пушки Петропавловской крепости.

На перроне караул вторил пушкам выстрелами в воздух.

Поезд тронулся.

Пошли обратно по Невскому. Федор неловко задел Наташино плечо своим, едва не споткнулся.

— Наталья Васильевна… Не знаю, как сказать…

Она, впервые за весь день, посмотрела Устинову в лицо.

— Наталья Васильевна… С женой у меня кончено… Детей, конечно, не оставлю… Но жизнь моя — там…

Он поднял руку.

— Там… Зимой Второе Поселение закладывать станем… Впрочем, времен года там нет... а жизнь моя есть… И в вас моя жизнь… Господи, что я несу…

— Федя, — просто сказала Наташа, — а давно ли мы с тобой на «вы»?

— Волнуюсь, — пробормотал Федор, — прости, Наташа. Полетишь со мной? Руку и сердце предлагаю. Развод, если вам… тебе… если по канону нужно, Владимир Кириллович, я думаю, словечко замолвит, ему же не откажут… Иван Михайлович вот умер… А Максим — помнишь? — говорил, мол, отвечаешь мне за Наташу…

Он совсем смешался.

Пошел редкий снег, первый в году.

— Ну? — выдохнул Федор.

— Я подумаю, — ответила Наташа. — Я подумаю.

Они остановились у входа в «Англетер».

— Я главное забыл, — проговорил Федор. — Как мальчишка, ей-богу… Ты только ответь. Как бы ни ответила, да или нет, — ответь. Главного это не изменит. Я — тебя — …

— Я знаю, — проговорила Наташа. И спросила отрешенно. — Как думаешь, есть вероятность, что Максим вернется?

— Ждешь его?.. О вероятностях не со мной лучше — с Николаем.

— Я спрашивала… Не хочет он отвечать, говорит — думаю, работаю… А Максима — жду, конечно… Ты когда обратно?

— В понедельник, — Федор печально посмотрел на Наташу. — Может быть, поужинаем вместе?

— Нет, — сказала она. — Мне одной побыть нужно. А в воскресенье отвечу. Ты мне позвони в воскресенье. Хорошо?

Трансляция прощания с Иваном Чернышевым закончилась. Немногочисленные поселенцы, заинтересовавшиеся ею и позволившие себе потратить время, тихо разошлись по своим делам. Макмиллан продолжал неподвижно сидеть перед погасшим экраном.

— Судья, объясните, — попросил Кшиштоф Розумецкий, сегодняшний дежурный оператор. — Ведь мы уходим от этого мира, правда? От этой, вы сами сколько раз говорили, несвободы, к истинной свободе. Через ответственность за самих себя. А вы, я же вижу, по-настоящему скорбите по человеку, который как раз эту несвободу отстаивал. Свою жизнь положил за нее, и много других жизней тоже. Да и вообще, что нам за дело до всего этого?

— Попробуй разыскать профессора Румянцева, — невпопад отреагировал Джек. — Он там был. Я видел.

Кшиштоф стремительно прошелся пальцами по клавиатуре.

— Не отвечает, — сообщил он минуты через полторы.

Макмиллан поднялся, направился к выходу. Уже в дверях остановился, повернул голову к оператору, произнес:

— Ты молодой. Твои слова — мертвая догма. Да, я так говорил. И говорю. Но всегда всё по-разному. Необходимо понять — по-разному. Этот человек много делал для нас. И он был — человек. Сильный. Я уважал его. Продолжай разыскивать Румянцева.

— Да, Судья, — отозвался Розумецкий.

Он пока не понял, вздохнул Джек. Может быть, позже… хотя и это неизвестно…

Первое поколение, размышлял он, проходя коридорами Поселения. Они несвободны. Все мы несвободны. Только пытаемся освободиться, пойти дальше.

Они, все мы — плоть от плоти старого мира. В наших попытках мы так же ограниченны и фанатичны, как ограниченны и фанатичны миллиарды довольных своей жизнью, или недовольны, но рассчитывают улучшить жизнь, не ломая ее рамок.

А мир, породивший нас, остается родиной. Может быть, наши дети сумеют преодолеть это. Нет, и не дети — дети детей. Внуки внуков.

И я тоже ограниченный фанатик, жестко признался себе Судья. Разница только в том, что понимаю это. И еще в том, что видел призрак другого, совсем другого мира.

Интересно, как там Горетовский… Не дает покоя его история. Мешает работать здесь, тянет туда, на Землю.

Надо жениться, пришло в голову. Макмиллан усмехнулся.

Вот и Чернышев ушел. Тайный проект Румянцева теперь не скоро развернется заново. Впрочем, на Чернышева надежд тоже уже почти не оставалось. Но «почти» и «совсем» — разные вещи.

Джек остро, в который уже раз, ощутил свою причастность к ним — Горетовскому, Извековой, Румянцеву, Устинову, Чернышеву. Даже к русскому императору, хотя тот все-таки несколько в стороне.

Этого не преодолеть, никакая женитьба не поможет.

Кажется, мое место — там, сказал себе Макмиллан. У Румянцева никого не осталось, только я. Не зря же свечусь в темноте, пусть не так ярко, как светился Горетовский.

Но на это надо решиться. А решаться — трудно. Немыслимо трудно.

— Судья, — прозвучало из закрепленного на воротнике динамика. — Здесь Гвардильи. В пищевом драка, Мачо… то есть Фернандес… избил Петра Бурцева, уже за ножи схватились, мы разняли.

— Под замок обоих, — распорядился Джек.

— Сделано, — ответил итальянец, — ждем вас.

— Иду. Но кто кого избил, кто более виновен, это суду решать.

— Конечно, Судья.

— Да, Агату тоже под замок. Думаю, причина в ней. Под замок. Скажите — я приказал.

— Хорошо, Судья.

Макмиллан свернул в боковой коридор.

— Судья, — раздался новый вызов, — у Марии схватки!

— Так вызывайте Губера, — ответил Джек.

— Он здесь…

— Вот и хорошо, — обронил Судья, сдерживая раздражение.

Устинов вернется — буду решаться, мрачно подумал он. Это — для него, для Федора. Вот только Второе Поселение заложим… И строительство начнем…

Устал, признался себе Джек. И уже знаю, какое решение приму. К Румянцеву, да… По крайней мере — на время. Или…

— Судья, здесь Розумецкий. Профессор Румянцев на связи.

— Джек, приветствую вас, — произнес Румянцев.

— Здравствуйте, Николай, — сказал Макмиллан. — Рад, что ответили.

— Как же не ответить, помилуйте... Вот от Владимира Кирилловича вам поклон.

— Спасибо, — ответил Джек. — Вы, Николай, получается, в поезде? Вероятно, говорить неудобно?

— Здравствуйте, Судья, — раздался голос императора. — Это Владимир Романов.

— Ваше величество, — отозвался Макмиллан.

— Я попросил Николая Петровича сопроводить меня, — объяснил император. — Царствие Небесное Ивану Михайловичу… Если у вас что-то приватное, — добавил он, — то я выйду, вы беседуйте спокойно.

— Не настолько приватное, — ответил Джек. — Даже лучше, чтобы вы слышали. И — мои соболезнования.

— Это был сильный человек, — сказал император. — Мудрый и бесстрашный. Великий человек. Может быть, следует считать за удачу то, что именно на его правление выпали такие страшные потрясения… Спасибо за соболезнования, Судья.

— Ох, страшные!.. — Румянцев не посчитал нужным скрывать иронию. — Помнится, Максим Горетовский на этот счет высказывался… Вы, кажется, имели удовольствие прочесть «Век-волкодав», Владимир Кириллович? А? Кстати, вы, Джек, тоже ведь читали?

— Да… — император словно размышлял вслух. — Горетовскому было с чем сравнивать…

— Возможно, мне тоже будет с чем сравнить, — четко проговорил Макмиллан.

Он вдруг понял, что решение придется принимать прямо сейчас.