Время грозы (СИ) - Райн Юрий - Страница 16

Он обвел собеседников тяжелым взглядом, остановился на Румянцеве.

— Скажите, профессор, какое количество параллельных реальностей предусматривают ваши теоретические построения?

— Бесконечное количество, — ответил ученый, и в его глазах мелькнула тревога.

— Вижу, что вы, Николай Петрович, уже поняли, — сказал премьер. — Может быть, продолжите вместо меня?

— Странно, что мне это не приходило в голову… — тихо проговорил Румянцев. — То есть параллельных пространств, разумеется, бесконечно много, но вот идея вторжения… Вы ведь об этом, Иван Михайлович?

— Об этом, — мрачно подтвердил Чернышев. — Тоже, должен признаться, не сразу сообразил. А ведь суть проста: мир Горетовского отстал от нашего. А другой какой-нибудь мир, напротив, ушел далеко вперед. Возможно это?

Устинов резко подался вперед.

— Поворотных моментов в истории предостаточно, — печально сказал император. — Батыево нашествие, к примеру.

— Хотя бы, — согласился Чернышев. — И предположим, что в том мире нашли способ преодолеть границу с нашим. Массово преодолеть. С оружием, превосходящим наше. С возможностями, которых мы и вообразить не в состоянии.

— Господи, — задохнулась Наташа. — Да зачем?

— Ресурсы, — сказал Максим, и премьер кивнул.

— Мы им тут не нужны, — произнес он. — И ваши, те, что в вашем, Максим, мире, тоже не нужны. Никто им не нужен.

— Да если они нас превосходят, — взволнованно заговорила Наташа, — то как же станут нам плохое делать? Они должны быть лучше нас, добрее, гуманнее!..

Максим усмехнулся. Устинов так и замер в своей неудобной позе, Румянцев и император оставались непроницаемыми, а премьер усмехнулся вслед за Максимом.

— Вижу, пришелец из отсталого мира понимает цену слову «гуманность». Да, мы, случись нам обрести такие возможности, вряд ли действовали бы во вред более слабым. Но ответьте, уважаемая Наталья Васильевна, на простой вопрос: согласны ли вы с тем, что мы тут переживаем пресловутый кризис духовности? — на лице Чернышева мелькнуло отвращение.

— Пожалуй, — неохотно признала Наташа. — Особенно после того, как я Максима узнала, — да, наверное.

— Стало быть, — проговорил премьер, — те, кто, предположительно, материально богаче и сильнее нас, могут оказаться совсем лишенными этой самой духовности? А с ней и гуманности? И доброты? И сострадания? Могут или не могут?

— У нас, — горячо возразила Наташа, — таких ужасов, как у них, — она показала подбородком на Максима, — не было! Коллективизация, тридцать седьмой год, холокост…

— Кстати, — заметил император, — тут вы, на мой взгляд… Впечатление сильное, ничего не скажешь, но, может быть, излишне сильное. Перегнули, мне кажется...

— Ничего не перегнули, — мрачно отозвался Максим. — Так оно все и было…

Император быстро перекрестился.

— Экстраполяция… — пробормотал Румянцев. — Можно вообразить себе этакий закон сохранения: сумма материальных и духовных высот постоянна. Больше одно — меньше другое. В некоем энергетическом состоянии социума… Чтобы и то, и другое увеличить — необходим скачок в новое состояние… Квантовый такой скачок… Бред вообще-то…Но исключить нельзя…

— В том-то и дело, — жестко сказал премьер. — Исключить нельзя. Знаю, знаю, Николай Петрович, оригинал осуществляет переход границы или же копия — вам неизвестно, вы докладывали. Согласен, что ежели переходит копия, а оригинал гибнет, то опасность существенно меньше. Вероятно… И все же: могу представить себе таких завоевателей. Ради экспансии в соседний мир на все готовы. Даже оставить в родном мире собственные трупы.

— Да коли они и гуманны… — задумчиво произнес император. — Насаждение гуманности с позиции силы — это, знаете ли…

— Два момента, — деловым тоном заговорил Румянцев. — Первое. Если верен вариант «копия», то мы не знаем, существует ли для такой копии — прости, Максим, — возможность возврата в свой мир. Есть там одна закавыка… Даже не одна… Не стану утомлять вас, но с этой проблемой мы на теоретическом уровне пока не справились. Сомнения, однако, имеются, а если они справедливы, то непонятно, какой прок отправлять армии завоевателей, которые не смогут вернуться. Разве что всем населением перемещаться… Второе. Мы также не знаем, каково количество, или какова масса, или каков объем неживой материи, способной сопровождать осуществившего «прокол» — то, что вы, Иван Михайлович, называете переходом границы. С Максимом Юрьевичем к нам попало некоторое количество такой материи, вплоть до бутылки бренди. Но возможен ли «прокол», например, с серьезными системами вооружения — мы не знаем. Опять-таки имеются сомнения.

— Ваши, профессор, два момента приняты к сведению, — сказал Чернышев. — Заметьте, однако, сколько раз вы повторили формулу «мы не знаем». Итак. Работы по изучению феномена всемерно ускорить. С сего момента вы, господин Румянцев, ничем иным не занимаетесь. Особое внимание уделить следующему. Первое: связь с объектом, запущенным нами в параллельную реальность. Второе: обнаружение и предупреждение проникновения в наш мир гостей извне. Особое! Для этого все возможности государства Российского — в вашем распоряжении. Во всяком случае, пока я премьер. А коли прогонят — вынужден повторить, ваше величество, Владимир Кириллович, — все ляжет на ваши плечи.

Император, на лбу которого выступил пот, молча кивнул.

— Знаю, — произнес премьер, — паранойя. Однако ответственность высока. Рисковать не могу.

— А вот что интересно, — вступил в разговор откинувшийся на спинку кресла Устинов. — Вот у нас первопроходец космоса — князь Гагарин. И у них, — он посмотрел на Максима, — тоже Гагарин, только не князь. А?

— И что? — удивился Максим. — То есть меня это тоже поразило, но связь-то какая с предположением Ивана Михайловича?

— Не знаю… Погибли оба… Что один — в автокатастрофе, что другой — в авиа… Не могу объяснить, — признался Устинов, — но что-то в этом есть зловещее…

— Вы, майор, среди нас самый здравомыслящий, — сказал император. — Не считая премьер-министра, разумеется. Лучше, чтобы вы — именно вы! — на мистические моменты не отвлекались, это здравомыслию вредит. Кстати, с нынешнего дня вы подполковник. Верно, граф?

Премьер кивнул:

— Но это тоже секрет. Для всех — вы по-прежнему в отставке.

— Служу Отечеству! — отчеканил Устинов, вскочив и вытянувшись.

— Вольно, — усмехнулся император. — Садитесь, пожалуйста.

— А лазутчики из того мира, — спросил новоиспеченный подполковник, сев на место, — могут у нас быть? Одиночные?

— Отчего же, — откликнулся Румянцев.

Устинов на мгновение оскалился. Волчара, подумал Максим.

— Собственно, это все на сегодня, — подвел итог Чернышев. — Возвращайтесь к работе.

Император встал. Поднялись все.

— И желаю вам успеха, — сказал премьер. — Искренне желаю.

— Благослови вас Господь, — добавил император.

Максим стоял на сáмом краю площадки, которую Первопоселенцы называли Площадью Созерцания, а он — про себя — обзорной. Гигантский диск Земли почти касался горизонта, и Максим, не отрываясь, смотрел на него через прозрачную до незаметности толщу купола.

Остальные — Наташа, Федор и врач Первого Поселения Губер — расположились на скамье немного поодаль. Губер говорил без остановки — что-то о грядущем устройстве здесь, на Площади Созерцания, настоящих садов, прямо-таки необходимых для поддержания психологического здоровья поселенцев. Представьте, вещал он, здесь, под этим небом, в виду матери нашей Земли, будут расти пальмы и кипарисы, цвести магнолии и гортензии.

Болботание раздражало, мешало сосредоточиться, поэтому Максим и выбрал место подальше. Все равно доносилось, но в пределах терпимого.

Странно, подумал Максим, быть тут единственным врачом — огромная ведь ответственность, а Губер этот кажется настолько пустым... Впрочем, специалист, наверное, хороший. Не мое дело, решил Максим.

Судья Макмиллан пока не мог присоединиться: Первое открыли для заселения всего два месяца назад, и забот у всех был полон рот. А у главы общины — особенно.