Начбез и его Бес (СИ) - Волкова Дарья - Страница 16

Какое-то совершенно новое, не поддающееся ни описанию, ни объяснению чувство. Но такое… такое… такое…

Рядом сонно заворочалась Танзиля, повернулась, коснулась его плеча рукой.

Какое, на хрен, чувство?! Опомнись, Марат!

Он повернулся спиной к жене, взбил под головой подушку. Спать. Надо уснуть.

Он и в самом деле смог уснуть, и довольно быстро. И перед тем, как заснуть, Марат снова услышал, как в его голове зазвучал голос, который шептал ему: «Марат, я тебя люблю».

***

Телефон отразил входящий звонок от Бориса Балашова, и Марат замер. Номер Балашова-самого-старшего оказался в его телефон отнюдь не по инициативе Антона Балашова, а по собственной инициативе Марата. На всякий случай. Но ни разу Марату не звонили с этого номера. И уж, конечно, не звонил он сам.

И вот теперь тот самый «всякий случай» настал. Марат протянул руку и взял телефон.

– Добрый день, Борис Петрович.

– Здравствуйте, Марат Хасанович, – без промедления отозвался Балашов-старший. – Я бы хотел с вами поговорить. Тет-а-тет. Можете сейчас подъехать?

Марат бросил взгляд на часы, потом нахмурился. Планы были, но ничего совсем срочного. Опять же, его вызывает к себе собственник агрохолдинга, на который Марат работает. А значит – не имеет права отказать.

– Я постараюсь быть в течение часа. Но не ручаюсь, сами понимаете – пробки.

– Понимаю. Жду вас.

Марат отложил телефон и позволил себе на несколько секунд задуматься. Что означает этот звонок? О чем хочет поговорить с ним Борис Петрович? Интересно, Самсонов уже общался с ним относительно планов Антона Балашова?

Марат набрал номер Юрия, но его телефон был недоступен. Означать это могло только одно – Самсонов в суде, в зале заседаний. А значит, не ответит никак, только когда освободится. Ладно, надо ехать. Может, Самсонов по дороге перезвонит и внесет какую-то ясность. И Марат, встав, решительно сдернул со спинки стула пиджак.

***

– Проходите, пожалуйста, – Марата встречала домработница. Он кивнул.

Борис Петрович Балашов принимал его в своем кабинете, который располагался тоже на первом этаже, как и кабинет сына. Скорее всего, все апартаменты Бориса Балашова располагались на первом этаже – судя по тому, как тяжело он передвигается, лестницы уже не для его ног испытание. А лифта в особняке Балашовых нет было, это Марат точно знал.

Борис Балашов встретил Марата стоя, и рукопожатие его по-прежнему крепкое, но Марат не мог не поразиться тому, как сильно сдал Борис Петрович. Марат видел его последний раз на свадьбе Антона, и за эти две недели Борис Балашов, кажется, еще больше сдал и постарел. Посерел как-то. Хотя, кажется, в его годы люди уже консервируются в каком-то состоянии и практически не меняются.

– Прошу сюда, – Балашов не стал садиться за огромный стол, который, конечно, в помещении присутствовал – какой кабинет без стола. А Борис Петрович медленно и тяжело опустился в огромное мягкое кожаное кресло. Марат последовал примеру хозяина кабинета и устроился в соседнем кресле

– Можете меня поздравить, Марат Хасанович, – Балашов сцепил на колене худые узловатые руки.

– Охотно поздравляю. А с чем? – аккуратно отозвался Марта.

– Сегодня я от своего лечащего врача наконец-то добился точных цифр.

– Каких? – не понял Марат.

– Две недели. Медицина отпускает мне две недели. Не более.

Марат похолодел. Он сразу понял, о чем говорит Балашов-старший. Наверное, он подсознательно был к чему-то такому готов. Вот и ухудшение внешнего вида заметил. Но внутри стало почему-то горько-горько. Марат до сих пор где-то внутри, глубоко, проживал ранний и скоропостижный уход из жизни отца. А Борис Петрович вызывал у Марата искреннюю симпатию, и…

– Мне очень жаль… – тихо и хрипло отозвался он.

– Оставьте, – как-то не по статусу небрежно, словно не они тут говорят о смерти, махнул рукой Балашов. – Мое время пришло давно. Просто так вышло, что у меня есть деньги. А за них можно купить себе немножко времени. Но… – он развел руками. – Но не бессмертие.

Марат молчал. Он просто не знал, что сейчас можно сказать. Но сказать что-то было надо, а Балашов молчал, глядя куда-то перед собой, в жерло пустого камина.

– Что я могу для вас сделать? – наконец произнес Марат. Балашов повернул голову и посмотрел на него взглядом выцветших, но все равно очень проницательных глаз.

– Я знал, что вы поймете меня правильно, Марат Хасанович. Я не могу вам приказать в том вопросе, о котором пойдет речь. Я могу только просить.

– Я выполню вашу просьбу, Борис Петрович, – Марат ответил без промедления. Он не мог ответить иначе.

– Хорошо, – медленно кинул Балашов. – Но сначала будет лирическое отступление. Мы, старики, не можем без лирических отступлений, нас хлебом не корми – дай повыступать. Придется потерпеть. – Марат молчал, и Балашов продолжил: – Видите ли, я потерпел педагогическое фиаско, Марат Хасанович. Оно, знаете ли, не такая уж и редкость, и не я один попал в эту ловушку. Когда ты получаешь возможность выстроить свое дело, и дело твое идет в гору, приносит тебе такое удовлетворение, какое только может принести мужчине его дело. А еще приносит благосостояние. Скажем так, выше среднестатистического. – Балашов прокашлялся, вытер губы белоснежным платком, потом снова продолжил: – И все в тебе подчинено этой цели, твоему делу. А на сына, единственного сына, просто не хватает времени – ни у меня не хватило, ни у супруги моей. Она ведь очень помогала мне в моих делах, такая, знаете… Вот когда говорят, что за спиной каждого успешного мужчины стоит мудрая женщина – это про нас. Только вот в этой фразе ничего не упоминается про детей такой пары. А Антон рос сам по себе. Нет, вокруг него были няни, домработницы, репетиторы, но… Знаете, самое ужасное в такой ситуации то, что ребенок растет, становится подростком, потом юношей, наконец, молодым мужчиной – и впитывает этот материальный достаток, как нечто свое собственное. Он не понимает… ему не объяснили… что этот успех, все его внешние признаки, все, что они дают в жизни – это не его заслуга. И что он должен приложить сам какие-то усилия, чтобы ему, лично ему было чем гордиться. Что то, что ты родился в обеспеченной семье – не повод для гордости. Ладно… – Балашов снова закашлялся, повторил процедуру с платком. – Об этом можно долго рассуждать. Я в последнее время много думало том, где я был не прав, что не сделал, а что надо было сделать и как поступить, И, кажется, понял, как нужно было сделать правильно. Но… но ведь уже не вернуться и не переделать. К сожалению, мы с Антоном совершенно чужие люди на данные момент. Когда достигнете настоящего успеха – не повторяйте моих ошибок, Марат Хасанович.

– Да где уж мне до вас, Борис Петрович.

Балашов покосился на него, но ничего не сказал, помолчал немного. А потом негромко продолжил, глядя перед собой:

– Единственное, что я могу сделать – мне, кажется, что могу – это попытаться исправить ошибки, допущенные в воспитании Артура. Я… я с Артуром пытался их не допустить, но… но... – Балашов повернулся к Марату и заговорил резко и на удивление громко, четко. – Марат Хасанович, моя просьба заключается в следующем: присмотрите за Артуром. Пожалуйста. С ним творится что-то неладное в последнее время, я это вижу, знаю, чувствую. Очень сильно неладное. Но у меня уже совсем нет времени, чтобы что-то предпринять, разобраться, помочь мальчику. Обещайте мне, что присмотрите за Артуром. Мне кажется, он к вам прислушается. Я на это надеюсь. Обещайте.

– Обещаю.

Некоторое время двое мужчин, которых разделяло примерно пятьдесят лет, смотрели друг на друга. Марат ни секунды не сомневался в правильности сказанного. Решение было абсолютно верное, как его реализовать – он подумает. Сейчас же он думал о том, что делать с информацией от Самсонова. Может быть, воспользоваться случаем, и сообщить ее Балашову? Или уже не стоит расстраивать человека, которому осталось жить две недели, сообщением о том, что его сын такой дурак. Что Борис Петрович, в конце концов, может сейчас сделать?