Андрей Капица. Колумб XX века - Щербаков Алексей Юрьевич - Страница 22

Как человек мыслящий всегда оригинально, что типично для ученого такого масштаба, Капица стал думать о каких-то альтернативных решениях… А Берия не желал думать ни о каких альтернативных путях, у него на руках была, как говорится, козырная карта, которую он не мог показать Капице. П. Л. настаивал на поисках других решений… Поведение П. Л. раздражало Берию, а Берия своим поведением, авторитарным стилем дискуссии раздражал Капицу…

Эти заседания проходили в авторитарном стиле. За председательским столом сидел Берия, а большая группа ученых сидела где-то в конце перпендикулярного стола. П. Л., как мне рассказывали, даже не всегда слышал, что говорили за главным столом, где сидел Берия. И его такая двусмысленная ситуация, естественно, раздражала»[138].

В письмах Сталину 3 октября и 25 ноября 1945 года Петр Леонидович делает то, на что в СССР не решился бы больше никто — жалуется на Берию. Но жалуется хитро, заодно сообщая Сталину многообещающие результаты своей работы и подкидывая ему ценные идеи. Возможно, это и сохранило ему жизнь. Капица попросил освободить его от работы в комитете. Сталин 21 декабря его просьбу исполнил, но 13 апреля следующего года создал комиссию для проверки деятельности Главкислорода.

О последствиях этого Анна Алексеевна вспоминала: «Это произошло в конце августа 1946 года (если точно, то 17 августа. — Прим. авт.). Петр Леонидович был в отпуске, и мы жили на даче. Насколько я помню, у нас были какие-то гости, и тут приехала Ольга Алексеевна Стецкая. Она была заместителем Петра Леонидовича в институте и близким нам человеком. Ольга Алексеевна приехала и сказала, что Петр Леонидович больше не директор»[139].

За то, что Петр Леонидович Капица отказался делать Сталину атомную бомбу, у него одновременно забрали и Главкислород, и Институт физических проблем, чего он не ожидал. Однако Сталин, собирая, как и на всех, компромат на Берию, возможно, посчитал, как писал И. М. Халатников, что «П. Л. надо сохранить как некий козырь, который когда-нибудь, может быть, пригодится и против Берии».

«Петр Леонидович тяжело это переживал, — рассказывала Анна Алексеевна, — долго болел, у него с сердцем были большие непорядки. Мы так и не вернулись в Москву и продолжали жить на даче, появляясь в городе очень редко, только в случае крайней необходимости»[140].

Это время хорошо описала Марина Ильинична Маршак, дочь писателя, работавшего под псевдонимом М. Ильин, — родного брата Самуила Яковлевича Маршака: «„Зимогоров“, как тогда говорили, на Николиной Горе оставалось мало… Мы часто ходили в гости к Капицам или они приходили к нам. А пройти сравнительно небольшое расстояние между дачами иногда бывало непросто. Я помню, мы засиделись у них однажды, а потом еле добрались. Поднялась буря, ветер был страшный, образовались глубокие снежные заносы. Надо было преодолеть, казалось бы, крошечный кусочек по полю, но он стал труднопроходим, и мы пробирались, увязая глубоко в снегу, по узкой тропочке, стараясь наступать в проложенные папой следы.

А весной вода в Москве-реке разливалась, и капицынский лесок, как мы тогда, да и сейчас называем то место, где стоит дача Капиц, оказывался отрезанным и превращался в остров. Анна Алексеевна в больших сапогах и каком-то полушубке вела перевоз. Мои родители называли ее „Петр I“. Это было грандиозное зрелище. Она сидела на берегу и время от времени перевозила гостей и своих на небольшой лодке-плоскодонке через разлившуюся воду»[141]. Племянник Леня тоже помнил эту лодочку: «Несколько лет спустя (это было после войны. — Прим. авт.) дядя построил еще парусный ботик, но он получился неудачным, каким-то вертким и неудобным»[142]. А, например, И. А. Зотиков написал так: «Тузик летом я не раз видел: настоящая маленькая морская шлюпочка, красивая, крепкая. Чувствовалось, что на ней можно было плыть куда угодно, а не только по Москве-реке»[143].

Однажды Андрей даже совершил ради этого «тузика» подвиг. Анна Алексеевна вспоминала: «У Петра Леонидовича было много друзей из жителей окружающих деревень… Одного звали Иван Алексеевич Терехов. Он жил недалеко от нас в местечке под названием Выселки и был по профессии портным. Петр Леонидович очень любил его работу, и все его костюмы шились всегда одним человеком — Тереховым. Но главная страсть его была — природа, наблюдение за жизнью диких животных и птиц в округе, охота. Весной, когда Москва-река разливалась, а разливалась она до строительства плотин сильно, мост через реку сносило, да и понижение дороги 100 метров от основного холма до холма, где наша дача, — заливалось водой. Мы оказывались на острове. В это время Терехов всегда был на реке в лодке. Подрабатывал перевозом. По реке в это время плыло много добра: бревна, доски, старые лодки, снесенные с лугов стога сена. С багром и лодкой Терехов не давал добру уплыть далеко. Конечно, в это время и Андрей со своей лодкой тоже был на реке. И однажды упустил лодку, но бросился в одежде в ледяную воду, догнал ее. Трудно сказать, что было бы с ним после его купания, но Терехов взял дрожащего мальчика к себе в дом, раздел, положил в постель, пока сушил одежду, напоил горячим чаем с малиной. Вот через этот случай и познакомились друг с другом Петр Леонидович и Иван Алексеевич, почти одногодки…»[144]

Видимо, как раз в те времена Андрея у Николиной Горы не раз встречал будущий ведущий знаменитой телепередачи «В мире животных» Николай Николаевич Дроздов: «Мы тогда жили за Москва-рекой в Успенском, где конезавод — отец только в 1951 году получил квартиру в Москве, и я в то время видел Андрея на велосипеде. У нас разница в шесть лет: мне в 1947 году было 10, а ему уже 16. Поэтому я видел красивого парня, хорошо сложенного, на лицо симпатичного, хотя девушки тогда смотрели больше на фигуру, чем на лицо, а он был такой стройный, спортивный. Встречал я его на дороге, по которой мы бегали с ребятами. У меня были часы, а у Андрея велосипед. От спуска с Николиной Горы до Успенского моста — километр, и я по секундной стрелке замечал время: бегу и смотрю, за сколько я километр пробегаю. Тогда все сдавали нормы для младших классов БГТО („Будь готов к труду и обороне“. — Прим. авт.), а потом ГТО 1-й и 2-й степени. И вот я от одного километрового столба до другого бежал, а он в это время ехал навстречу на велосипеде. Ну, так, здоровался, кивал головой. Потом сворачивал к себе в Заречье (так называется деревня перед Николиной Горой, в окрестностях которой находится „капицынский остров“. — Прим. авт.), а мы шли к себе. Такое вот было шапочное знакомство. Запомнилось, что когда мы уже к мосту подбегаем, он едет на велосипеде спортивно, быстро, а на деревянный мост заехать — на нем можно было только велосипед сломать: мост тогда был деревянный, разборный. Каждую весну его разбирали перед ледоходом и где-то через две-три недели собирали обратно. На мосту были наложены не очень ровные доски на две колеи для движения в обе стороны — и Андрей перед мостом делал резкий эффектный поворот налево на Уборы и „Сосны“. Там стоял знак. И он на лихом вираже, едва не задевая его — вжжик! Под 45 градусов почти. Все наши были под впечатлением и говорили: „Это Капица! Младший, Андрей“. Был еще и старший, но мы его даже не видели. А о младшем такие только впечатления: мы спортом занимаемся, бежим, а он на велосипеде гонит».

Марина Ильинична Маршак тем временем продолжает: «Вспоминаются тихие снежные зимы. У Капиц топился камин, перед камином лежала шкура белого медведя. Я на ней сидела с одной из собак (собаки жили у них всегда, и удивительные), а взрослые вели умные разговоры. Какие, я не помню, но сохранилось общее ощущение мира и благодати. Но надо сказать, что по большому счету мира и благодати быть не могло. Петр Леонидович жил в опале, и мои родители были сильно руганы в этот момент за космополитизм… Я хорошо помню разговоры, что опять около Капиц под деревьями какие-то типы расположились. Меня иногда посылали разведать, что там за дяди. Я, девочка, гуляла по берегу одна… собирала камешки и попутно смотрела, кто там сидит за соснами. Это были „рыбаки“ или какие-то „отдыхающие“, но в уж очень одинаковых одеждах и неподходящих ботинках»[145].