Иран. Полная история страны - Азади Хусейн - Страница 41

Своеобразной «визитной карточкой» эпохи Сефевидов стала керамика, в оформлении которой появились китайские мотивы, проникшие в Иран вместе с популярным у знати китайским фарфором. Однако иранские мастера не подражали китайским, а брали у них то, что считали нужным, и в результате получался новый стиль, сочетавший «китайские» жанровые сценки или пейзажи с традиционным иранским орнаментом – растительным узором, служившим обрамлением для рисунка.

Площадь Накш-э-Джахан

Но главным культурным достоянием сефевидской эпохи (впрочем, как и предыдущих, как и последующих) являлась поэзия. Стихи писали даже шахиншахи – Исмаил I, Тахмасиб I и Аббас I. При дворе существовала должность главного придворного поэта, которого называли маликом аш-шуара («царем поэтов»). В «Уставе для государей», написанном Мухаммедом-Рафи’а Ансари на рубеже XVII и ХVIII веков, говорится: «Его [малика аш-шуара] обязанности следующие: ежегодно, когда солнце подступает к хамалю[249], первым делом нужно сочинить касыду[250], восхваляющую и превозносящую шахиншаха и воспевающую весну, чтобы прочесть ее в день празднования Нового года на общем собрании в присутствии шахиншаха, а также следует прочесть стихотворение в честь возводимых шахиншахом в тот момент построек. Маснави[251] и касыды, появляющиеся по каждому благородному поводу, должны преподноситься в стихах. Вышеупомянутый [малик аш-шуара] относится к числу приближенных правителя. Ему установлено жалованье в 50 туманов[252], девятимесячный титул[253], годовое пособие от арабских земель, Кашана[254] и других мест».

Наиболее известным поэтом сефевидского периода был Мухаммед ибн Сулейман (1494–1556), известный под псевдонимом Физули и считающийся классиком азербайджанской поэзии. Но кроме азербайджанского, Физули писал на иранском и арабском языках. Выбор своего необычного псевдонима[255] поэт объяснял следующим образом: «Я выбрал такой псевдоним для того, чтобы избежать сходства с другими поэтами. Во‑первых, я хочу видеть себя единственным среди моих современников. Это мне обеспечил мой псевдоним. Во‑вторых, я старался быть человеком ученым, усвоившим все науки и познания и смог найти псевдоним, отражающий это. Ибо “физули” также обозначает совокупность “фазл”-а (“знаний”), а в народе этим словом называют тех, кто идет против норм поведения, правил и традиций».

Вершиной творчества Физули стал лирический эпос «Лейли и Меджнун», созданный в 1536–1537 годах. Это произведение, основанное на старинном арабском предании о несчастной любви, перекликается с поэмой классика иранской поэзии Низами Гянджеви, написанной в 1188 году. Низами перенес арабских героев древности в современный ему иранский город, а Физули оставил влюбленного безумца[256] и очаровавшую его красавицу в Аравии, но наполнил поэму близкими ему азербайджано-иранскими мотивами. Лирические вставки не утяжеляют текст повествования, а, напротив, придают ему легкость.

Фраза «На языках людей, любимых мною, я сочиняю с легкою душою» отражает многоязычность той эпохи, когда каждый образованный иранец владел иранским, азербайджанским (а стало быть, и турецким)[259] и арабским языками. Мирза Мухаммед Али Саиб Тебризи (1601–1677), малик аш-шуара при дворе шаха Аббаса II, больше писал на иранском, нежели на родном азербайджанском. Изящные газели Саиба Тебризи стали украшением как иранской, так и азербайджанской литератур.

В 1694 году шахиншахом стал двадцатипятилетний Султан Хусейн, приходившийся Аббасу II внуком. Имя этого правителя стало у иранцев нарицательным для обозначения глупого, бездарного, ни к чему не пригодного человека. Сначала Султан Хусейн находился под влиянием видного богослова Мухаммеда Бакира ибн Мухаммеда Исфахани Маджлиси, затем им управляла властная двоюродная бабка Мариам Бегум, дочь шаха Сефи I, а в конце пребывания на престоле – начальник дворцовой стражи. Неспособность к правлению усугублялась пристрастием к вину, к которому шахиншаха приучила Мариам Бегум. Ошибки Султана Хусейна можно разбирать очень долго, но мы остановимся на трех самых важных[260].

Первой ошибкой было отсутствие решительных действий по подавлению восстаний, которые в правление Султана Хусейна вспыхивали по всему государству. Самым крупным из восстаний стало восстание афганского полукочевого племени гильзаев, жившего в Кандагаре. Подобно большинству афганцев, гильзаи были суннитами, так что их выступление против шахской власти имело двойную природу, не только политическую, но и духовную.

Второй ошибкой стало благосклонное отношение к предводителю гильзаев Мир Вайсу. Первое восстание гильзаев, вспыхнувшее в 1704 году, было подавлено двумя годами позднее. Вряд ли кто-то из придворных сомневался в том, что шахиншах прикажет казнить плененного Мир Вайса, но Султан Хусейн отнесся к мятежнику благосклонно. Отпустил его совершить хадж, а затем позволил жить в Кандагаре. Во время хаджа Мир Вайс заручился поддержкой суннитских улемов[261], которые благословили его борьбу против шахиншаха-шиита. Вернувшись в Кандагар, Мир Вайс возглавил новое восстание гильзаев, начавшееся в 1709 году. Он объявил о своей независимости и сумел отстоять ее, нанеся шахской армии несколько крупных поражений.

В конце 1715 года, после смерти Мир Вайса, эмиром Кандагара стал его брат Мир Абд ул-Азиз, лояльно настроенный к Исфахану и склонный к заключению мирного договора с Султаном Хусейном на условии превращения Кандагарского беглербегства в наследственное владение. Третьей ошибкой шахиншаха стало то, что он позволил Мир Махмуду, сыну Мир Вайса, свергнуть Мир Абд ул-Азиза. На смену миролюбивому эмиру пришел молодой лев, которому было мало Кандагара. Он хотел править всем Ираном.