Королевская пешка (СИ) - Буланова Юлия - Страница 43

Эта беременность проходила тяжелее, чем первая, но угрозы для ребёнка медики не видели. Хотя, в чем-то Лель прав. Усугублять не стоило. Однако, не спросить о тех, кто был со мной последние годы практически неотлучно – все равно, что предательство.

— Кто-то из наших жив?

Ответ я прочитала в болезненной гримасе, исказившей красивое лицо друга.

— Я просил Данну поехать со мной. Но она не захотела. А Ладка вот сама попросилась. Сказала, что тебе сегодня не нужна.

— Как ты?

— Не всем везет в любви. У меня есть мой долг и служение, — безжизненный голос Эстерази пугает.

— Лель…

— Вам нужно где-то переждать ближайшие несколько дней. Здесь безопасно.

— Сынок, — вклинился робкий женский голос. — Мы не были готовы к приему гостей. У нас нет покоев, которые бы соответствовали статусу…

— Здесь безопасно. Потому что наша семья предана княжескому роду. Здесь спокойно. Хаят будет гулять в саду и играть с табби. Тебе придется присмотреть за ней. Потому что мы будем работать. А кому еще ее можно доверить – я не знаю. Потому что все, кому мы доверяли раньше – мертвы. Нам нужны лишь постели. Просто место для сна. Можно даже одно на троих. Спать мы все равно будем по очереди. Но лучше три. Может, удастся выкроить несколько часов…

— Ты имеешь право принимать такие решения? – с некоторой настороженностью спросил Ратмир Эстерази.

— А кто будет решать бытовые вопросы нашего дальнейшего существования? Княжна? Поверь, ей сейчас не до этого. А потом… уже через пару часов на нее свалится столько, что место обитания будет ее беспокоить менее всего. А еще у нас на руках ребенок четырех лет, которому предстоит узнать, что она никогда больше не увидит тех, с кем росла. И вряд ли у кого-то из нас сейчас хватит сил объяснять, что смерть – это навсегда. – Лель на секунду замолчал, а потом продолжил уже совершенно другим – ледяным голосом. — Ах, прости. Я должен был спросить у тебя разрешения. Видимо, ошибся полагая, что моя семья не откажет в гостеприимстве жене и дочери наследника престола.

— Почему лейтенант имеет полномочия определять, где и с кем будут находиться обе княжны? — с осторожностью спросил Эстерази-старший сына.

— Игрушечный гвардеец — мальчик на побегушках у княжны жил исключительно в твоем воображении. Нет, сопли подтирать в мои обязанности тоже входит, как ты мог заметить. Но не только.

— Вас мало интересовала жизнь сына, выбравшего свой путь вопреки вашей воле. — Я улыбнулась. Холодно. Высокомерно. Специально тренировалась перед зеркалом, старательно копируя оскал Энираду. Только у него еще и в глазах словно молнии сверкают. Зрачок пульсирует, то сжимаясь в тоненькую лилию, то закрывая всю радужку. До того жутко выглядит, что даже атеистов, коих в Талие абсолютное большинство молиться тянет. Но судя по тому, как отшатнулся Ратмир, у меня тоже получилось неплохо. – Это прискорбно.

— Прошу просить, Ваша светлость.

— Мне не интересны ваши извинения. И не мне они должны быть адресованы. Воспитание наследников княжеской крови – это ли не великая честь для всего рода наставника? Лель Эстерази – второй отец Хаят. Он пользуется моим абсолютным доверием.

— Но как можно? Он же мальчишка… – А главу данного семейства судя по выпученным глазам и мертвенной бледности того и гляди Кондратий хватит. Впрочем, не жалко.

— Свои суждения вы можете представить в установленной форме княжеской канцелярии.

— Яра, — Лель осторожно окликнул меня, отвлекая от своего отца, ставшего мишенью моего раздражения. Зря. Потому что внутри у меня все кипит. И просто попасть под горячую руку легче легкого.

— Я в чем-то не права? Ты закроешь собой моих детей, если потребуется. Ты будешь рядом, если я не смогу. Станешь любить, защищать и заботиться. Не считая это подвигом или жертвой.

— Он не понимает.

— А ты пытался объяснить? Или гордость взыграла? Твой отец не желал слушать, но и ты не горел желанием открыть ему глаза. Не надо сейчас изображать мальчика-цветочка. Вы оба заигрались. Ситуация изменилась, Лель. Если раньше вы могли тратить силы на свою маленькую внутрисемейную войну, сейчас, когда мы потеряли почти всех… это даже не глупость – предательство своей страны.

— Думаешь, он уважает нас…тебя? Ему плевать сколько хорошего ты сделала для Талие.

— Так мы квиты. Я, тоже, чхать хотела на его мнение, что не освобождает нас от дальнейшей совместной и плодотворной работы. То, что я делаю, я делаю не для того, чтобы получить похвалу или вырасти в чьих-то глазах, а потому, что это правильно. И ты делаешь это по той же причине.

Лель поднял на меня пустой потерянный взгляд. Наверное, не стоило с ним так резко. Но нет у меня сил на долгие увещевания. Да бессмысленно это. Слишком долго эти двое оттаптывали друг другу любимые мозоли. Если не пресечь этот конфликт, он начнет разрастаться. Просто потому, что эти двое оказались под одной крышей и вынуждены взаимодействовать. А груз взаимных обид и недопонимания никуда не делся.

— Я устал? — В его голосе боль и растерянность.

— Да. – Отвечаю так мягко, как могу. – Но это пройдет. Надо только немного потерпеть. Мы отдохнем, когда кончится война.

— Я уже не верю, что этот день когда-нибудь наступит.

Я тоже. Потому что война не может закончиться – лишь трансформироваться в другие – менее разрушительные формы. Да и сражение с системой за социальную справедливость может завершиться только отказом от борьбы. А мы пока не готовы отступать. Так что незачем поддерживать в друзьях-соратниках пессимистические настроения.

— Верить нужно. Даже, когда кажется, что на это не осталось сил.

Последующие недели слились у меня в какой-то безумный кошмар. Семьям погибших нужно было выразить соболезнования. Позаботиться о пострадавших и сиротах.

Оставлять Хаят было страшно. Но и таскать четырехлетку, у которой шило в известном месте по траурным мероприятиям – идея так себе. Она слишком активная, непосредственная и любопытная. А еще впечатлительная, как все дети.

Мы уже испробовали тысячу и одну уловку, чтобы не отвечать на вопросы о том, когда мы вернемся домой и когда к нам приедут Мара, Данна, Эви, Айна, Ир?..

Маленькая стая табби пока успешно отвлекала мою дочь от всего на свете. Рори, решившая, что чужих детей не бывает, стала просто идеальной нянькой. Сообразительная ящерка ответственно следила за тем, чтобы человеческий ребенок находился в тепле, под присмотром и не грустил, в идеале – спал или играл. Было у мамы-табби еще одно неоспоримое преимущество перед людьми, которых я категорически не хотела подпускать к своему ребенку – она не умела говорить, а потому не могла сказать лишнего. А то знаю я индивидуумов, которые желая сделать доброе дело, такого наворотят, что ни один психолог потом не поможет. На личном опыте убедилась в существовании таких индивидуумов.

Мне о смерти бабушки сообщила дальняя родственница тетя Клава – жена брата свата внучатой племянницы троюродной сестры или какая-то другая вариация седьмой воды на киселе. Я уже и не помню точно, кем она мне приходилась. Эта чудесная женщина позвонила в нашу квартиру по стационарному телефону. Узнала, что дома я одна, потому что бабушка в поликлинику уехала, а мама еще вчера ушла. Послушала мой радостный стрекот о том, какие интересные мультики по телевизору показывают. А потом сказала, что бабушка умерла. Поплакала минуты две и попрощалась, сказав, что у нее дела – похороны надо готовить и всех родственников обзвонить.

Девять часов одиночества с мыслью о том, что твоего самого дорогого человека больше нет.

Девять часов жгучей надежды на то, что все это – какая-то чудовищная ошибка.

Я забралась в шкаф, как делала это будучи совсем маленькой. Почему? Захотелось. И вот что интересно, ответила бы тетя Клава перед законом или собственной совестью, если бы мне захотелось шагнуть из окна? Будь я старше все могло сложиться иначе. Мне так хотелось убежать, спрятаться от боли и страха. Где угодно. Повезло, что в тот момент мой мозг не выдал «гениальное»: с прекращением твоей жизни, прекращаются и твои страдания. Или не повезло? Потому, что счастливой мою жизнь назвать сложно. Я не знаю, стоит ли она того ужаса, который мне приходится преодолевать год за годом.