Ангел-мечтатель (СИ) - Буря Ирина - Страница 134

Почти на всех деревьях висели гроздья плодов. Их не нужно было сбивать — достаточно было только руку протянуть. В них не нужно было вгрызаться — они сами словно таяли во рту. Их не нужно было заедать чем-то более существенным — сочная маслянистая мякоть мгновенно удаляла голод. В чем Первый убедился, рассматривая снующую вокруг живность уже отнюдь не взглядом охотника, а с чисто научным интересом.

Вся эта живность была намного крупнее созданной им на первых участках планеты. И зачастую оказывалась вовсе не тем, чем казалась. В чем Первый убедился при первой же попытке знакомства с цветами, разбросанными повсюду и в траве, и в деревьях.

Часть — существенная — этих цветов взметнулась в воздух, как только он подошел поближе, осторожно раздвигая перед собой траву. Оказалось, что это и не цветы вовсе, а подобия тех насекомых, которых он встроил в исходную пищевую цепочку первородных — дополнительным звеном для ускорения и интенсификации завязи плодов. Но эти были хоть и невероятно красивы, но таких огромных размеров, что скорее затопчут любой цветок, чем опылят его.

К другому цветку, добропорядочно остающемуся на месте, у него рука сама потянулась — отливающие перламутром и изогнутые в изящную чашу лепестки напомнили ему о первой встрече с Лилит в макете. И хорошо, что медленно потянулась — первым до цветка добралось какое-то другое насекомое, умеренных для этого места размеров. И тут же исчезло под захлопнувшимися жемчужными створками ловушки — после чего Первому даже послышалось довольное урчание.

И одним вводящим в заблуждение обманом для глаз мир не ограничился.

Заметив среди деревьев огромную птицу, в добрый десяток раз превышающую в размерах их с Лилит источников яиц, Первый нерешительно затоптался на месте, настороженно всматриваясь, нет ли у той где — на голове или на ногах — замаскированных костяных отростков. Покосившись на него одним глазом, птица повернулась к нему спиной … и вдруг скрылась за раскрывшимся веером из перьев, переливающихся всеми цветами радуги.

Первый ринулся вперед, вспомнив, с каким удовольствием Лилит украшала себя куда более мелкими и невзрачными перышками, и решив, что при подходе сзади эффект неожиданности будет на его стороне.

Но несмотря на всю кажущуюся громоздкость, птица оказалась быстрее — и встретила его лицом к лицу. Причем никакие видимые средства защиты ей не понадобились — вытянув в его сторону шею, она издала такой отвратительно резкий, скрипучий, режущий ухо крик, что Первого звуковой волной просто назад отбросило.

Взвившись в воздух, чтобы не попасть под еще одну, он случайно вспугнул с деревьев стаю других птиц. Абсолютно крохотных — даже не только для этого места — и таких же разноцветных, как и все в нем. Он погнался за ними, пытаясь поймать хоть одну, чтобы разобраться, что заставило его мир отказаться от своей гигантомании — стая перегруппировалась на лету и набросилась на него со всех сторон, впиваясь в его тело мелкими, но очень острыми клювами. Первый спасся от нее так же, как и от ее прототипа — летучего эскадрона мира на коварном водоеме — бегством.

Оторвавшись наконец от садистски укрупненных миром кровопийц, Первый начал медленно снижаться, чтобы передохнуть. И вдруг заметил на небольшой поляне среди расступившихся деревьев еще одно последствие маниакального стремления мира превзойти своего создателя в размерах творения.

Весьма многообещающее на сей раз последствие.

Это была поистине громадная копия их пушистого — того, который вместе с лохматыми встретил Лилит в ее первый же день на планете. Шкурка этого … нет, не зверька, подумал Первый, а самого настоящего зверища была не менее мягкой и шелковистой с виду и удивительно красивого окраса: золотистого с темными поперечными полосами.

И ее одной вполне хватило бы на покровы Лилит.

И в драку пушистый никогда не лез, в отличие от лохматых, предпочитая удирать от опасности, как ушастые.

И никаких костяных отростков у него точно не было — ни на голове, ни на ногах.

И их пушистый всегда на все готов был, если его за ухом почесать — сам на спину переворачивался и живот подставлял. Придушить его в такой позе было парой пустяков.

Костяные отростки, однако, у зверища обнаружились — и там, где Первый их совсем не ожидал. При его виде полосатый перевернулся с бока на живот и встал на ноги. Хвост у него захлестал из стороны в сторону, а передняя лапа начала бить землю, вырывая из нее клочья травы. Длинными изогнутыми когтями, вполне сопоставимыми по размеру с клювом той огромной птицы.

Не удовлетворившись произведенным на остолбеневшего Первого эффектом, полосатый издал оглушающий рык, выставив напоказ зубы, которые можно было уже сравнить только с рогами их с Лилит крупной козы. По остроте — по длине Первый не успел: припав к земле с прижатыми к голове ушами, полосатый молнией метнулся вперед, а Первый — стрелой вверх.

Отдышался он уже в самой глубине зарослей, на верху самого высокого дерева, притаившись в его самой густой листве. После того, как полосатый согнал его с двух более низких деревьев, карабкаясь на них с восхитившим бы Первого в других обстоятельствах проворством.

Убедившись наконец, что ветка под ним трясется от содрогающейся его тело крупной дрожи, а не от приближения полосатого, Первый осторожно раздвинул листву — и обнаружил еще две пародии мира на свои собственные творения.

Первому из них в его проекте надлежало ползать по земле. Причем в жаркой пустыне, вокруг наполненных влагой растений, отпугивая от них всякую живность, чтобы та не лишила первородных драгоценной влаги. Здесь же ползун перемещался по деревьям.

С его размерами, впрочем, мир остался верен себе. Так же, как и с завораживающей красотой. Первый просто глаз отвести не мог от гладкого, блестящего, толщиной с его руку и покрытого замысловатым узором тела ползуна, плавно и совершенно беззвучно обвивающего ствол дерева по восходящей спирали. Поравнявшись с веткой, на которой скрючился Первый, ползун замер, затем медленно поднял вверх голову и принялся неторопливо раскачиваться из стороны в сторону, не сводя с него наминающего взгляда.

Где-то в стороне, в густой листве, раздался резкий крик, вырвавший Первого из непонятно откуда взявшегося оцепенения — и с его крайне дискомфортного насеста. Дернувшись от неожиданности в сторону, он кубарем скатился с ветки и затем уже осознанно продолжил путь в направлении рывка и подальше от пронизывающего, казалось, насквозь взгляда.

Ну, это уже вообще перебор, возмущенно бросил он миру. Настолько бесцеремонную попытку вторжения в сознание даже Творец никогда себе не позволял!

Как выяснилось, двинулся он не только в направлении рывка, но и вернувшего ему ясность мысли крика. И тут же обнаружил его источник. Причем источников этих оказалось много — спасибо, что не все сразу заверещали. Рассматривая новую живность, Первый снова остолбенел — на этот раз пытаясь охватить разумом то, что фиксировали его глаза и уши.

Такой живности в его проекте тоже не было. Ее там просто быть не могло — он ввел туда только полезные или радующие глаз элементы. Эти же существа даже с самой большой натяжкой нельзя было отнести ни к одним, ни к другим. Мир сотворил некую пародию на первородных, скрестив их с летающими по деревьям белками.

Они перемещались то на всех четырех, то только на двух задних ногах. Постоянно размахивая длинными, но в отличие от беличьих совершенно лысыми хвостами. Которые служили им чем-то вроде запасной конечности — Первый фыркнул, заметив, как один из них качался в воздухе, вниз головой и зацепившись хвостом за ветку.

И они ни секунды не оставались в покое. В движениях их не усматривалось никакого смысла — стоило одному двинуться куда-то, все остальные устремлялись за ним, словно привязанные. И даже сидя на месте, они постоянно друг друга копировали: один махнул передней конечностью — остальные заколотили себя в грудь своими; один звук издал — остальные ответили ему нестройным хором, еще и подпрыгивая и кружась вокруг себя от явного удовольствия.