Навья кровь (СИ) - Боровикова Екатерина "Копилка" - Страница 37

Но если отчим узнает, что кто-то уклонился от участия в «общественном порицании», быть уклонисту там же, где сейчас Антон: у столба.

Лиза поняла, что и сама на грани того, чтобы расплакаться.

Летом на этой заасфальтированной площадке не только судили и наказывали провинившихся, но и сушили зерно. По правую сторону располагались сарай с мельничными жерновами, продуктовый склад и силосная яма, по левую — длинное одноэтажное строение, приспособленное под гостевой дом, и церковь, судя по архитектуре, католическая. Служб в ней, естественно, не проводилось, но и использовать под какой-нибудь склад или столовую Олег Дмитриевич не позволял. Зданий в поселении с избытком, говорил он, так что заброшенный и заколоченный храм потихоньку ветшал, грозя когда-нибудь развалиться.

С остальных сторон бежала в разные стороны самая широкая улица поселения.

В центре площадки когда-то давно сняли асфальт и установили три столба с перекладинами. По сути, виселицы. Но на памяти Лизы на ферме не то, что таким способом, но и в принципе, казнили только двоих. И девушка, как бы ни относилась к отчиму, была с теми приговорами согласна. Оба преступника — пришлые. Оба — члены банды мародёров, напавшей на поселение несколько лет назад.

«Своих» Олег Дмитриевич предпочитал «воспитывать», «корректировать», «учить» и «наказывать». В крайнем случае — изгонять. Этакий строгий, жёсткий, но справедливый и любящий отец для всех. Затрещины и тумаки он вообще за насилие не считал.

Но иногда кто-нибудь особо отличившийся исчезал. По официальной версии — сбегал из сельского рая по собственной глупости. Лиза в это не верила.

Сейчас на кровавой зерносушилке собралась вся ферма. Антон, абсолютно голый, но в валенках, стоит у одного из столбов. Руки задраны вверх, привязаны верёвкой к специальному крюку. Глаза его закрыты. Давно не стриженные волосы взлохмачены, лицо в синяках, костяшки пальцев сбиты в кровь. Одно из колен отёкшее, опухшее, почти фиолетового цвета. Вокруг столба — пустое пространство метров двадцати в диаметре, а дальше плотным кольцом — люди.

Пятьдесят четыре взрослых, семьдесят шесть детей и подростков. Не хватает четырнадцати тех, что ещё не умеют ходить и говорить, одной беременной, которую с утра терзают схватки, и двух десятилетних девочек, оставленных присматривать за младшими. Зато «плюс» одиннадцать чужаков-охранников. Они, держа наготове резиновые дубинки, лениво прохаживаются мимо зрителей. Огнестрельного оружия напоказ нет, зато короткие утеплённые куртки топорщатся от бронежилетов. Знакомое лицо лишь одно — тот самый Кондрат, дравшийся с налётчиками в лесу перед Новым годом, плечом к плечу с Антоном и свинопасом Егором Павловичем.

Впереди всей толпы, на почётных зрительских местах, жена Антона, трое их детей и мать. Самая старшая, можно сказать, старая супруга Олега Дмитриевича. Сверстница мужа, седовласая, ссутулившаяся под тяжестью прожитых лет и многочисленных бед. Когда Юля с Лизой переехали на ферму, Ксения Сергеевна уже была здесь, как и Антон, на тот момент взрослый юноша. Кажется, отчим пришёл сюда уже с ними. Может даже, он был женат на Ксении ещё до Конца Света, Лиза точно не знала — подобные вещи в поселении обсуждать не принято.

Лиза ввинчиваться в толпу не стала, остановилась позади. Зрелище расправы над беззащитным человеком её не привлекало. А женщины, с которыми она шла, полезли вперёд, но не любопытства ради, а по делу — они принесли бинты, спирт и банку коричневой, дурно пахнущей, но отлично заживляющей раны мази, изготовленной неведомой, но очень грамотной травницей.

— Вот, Антоша, — услышала Лиза из-за чужих спин дрожащий голос тёти Айгуль. — Принесли. Что же ты натворил, ой, ёй…

— Поставь и отойди, — велел кто-то из охраны.

— Да, да.

Лизу схватили за плечо. Она обернулась и почувствовала, как земля уходит из-под ног, а из головы выветриваются все мысли.

— Нечего здесь стоять. Иди вперёд, тебе полезно посмотреть, — властно заявил отчим.

Больше он ничего не сказал, стиснул плечо и повёл падчерицу сквозь расступившуюся толпу.

Лиза на ватных ногах подчинилась. Олег Дмитриевич подошёл к Антону, тот на мгновение открыл глаза, но почти сразу закрыл и опустил голову.

Отчим обвёл тяжёлым взглядом толпу, достал из кармана дублёнки листок бумаги и зычным голосом, хотя в громкости не было необходимости, потому что над зерносушилкой стояла гробовая тишина, принялся зачитывать, периодически грозно поглядывая на окружающих:

— Сегодняшний мир — жестокий, несправедливый и уродливый. Человеческая жизнь ничего не стоит. Рабство, разбои, убийства, насилие на каждом шагу. Всеобщая деградация. И это только в людском сообществе. Об остальном и говорить страшно. Колдуны любой масти. Нечисть. Нежить. Ходячие мертвецы. Потусторонний мир, монстры, которые оставляют в покое только зимой, а кое-где не дают продохнуть и круглогодично. Израненная и осквернённая планета, перемешанные без всякой логики огрызки городов, сёл и дорог. И только наше мирное, спокойное и трудолюбивое поселение — островок стабильности, последнее пристанище цивилизации, дом для тех, кто хочет в безопасности растить детей или доживать собственную старость. Но есть те, кто готов расшатывать обстановку из-за собственных эгоистичных желаний или по глупости. Вы знаете, вы для меня все — родные дети. Все. И каждую вашу ошибку я воспринимаю с болью в сердце.

Олег Дмитриевич скомкал бумажку, засунул обратно в карман, и продолжил своими словами:

— Я, значит, жопу рву для всех вас. А вы иногда, как скоты. Хорошо хоть, по тупости, а не специально. Так что просто выбью дурь, без членовредительства. Синяки заживут, а наука в голове — останется. Где кнут?

Кондрат подскочил, подал. Олег примерился, покрутил запястьем, проверил, удобно ли. Кивнул Лизе:

— Возьми спирт, протри ему спину. Не хватало ещё, чтобы раны потом загноились.

«Почему я⁈»

Но спорить девушка не стала. Подошла к столбу, трясущимися руками взяла бутылочку со спиртом, чистую тряпочку, смочила и принялась протирать спину Антона. Жена его всхлипнула, мать закрыла лицо руками, горестно покачала головой.

— Уйди, — обронил отчим и, едва Петрович сделала два шага назад, размахнулся.

Кнут со свистом рассёк воздух. Антон вскрикнул, на покрасневшей от мороза и обработки спиртом спине появилась алая узкая полоса. Маленькие дети расплакались.

Лицо Олега Дмитриевича было непроницаемо. Он не улыбался, не старался сделать как можно больнее, но при этом рука его была твёрдой, а удары — мощные, так что было непонятно — нравится ему причинять страдания, или он считает их неизбежным и полезным злом.

Лиза расфокусировала взгляд так, чтобы окружающий мир поплыл, утратил чёткость и раздвоился. Отвернуться она не посмела, но и наблюдать за мучениями в подробностях Антона было выше её сил. Большинство взрослых на переднем крае тоже старались не смотреть. Кто-то прикрыл глаза, кто-то опустил голову, некоторые, как Лиза, глядели прямо перед собой, но сквозь происходящее прямо у них под носом. Дети плакали. Едва Олег закончил речь и приступил к наказанию, непонятно как все малыши оказались за спинами взрослых. Да, они слышали крики и стоны Антона, но хоть не видели, что происходит.

И только несколько охранников хмыкали при каждом ударе и разве что не улыбались. Кондрат в число таких не входил, но он внимательно разглядывал выражения лиц жителей фермы. Судя по всему, всеобщая покорность его устраивала полностью.

После двадцати ударов Олег остановился, бросил кнут на утоптанный, забрызганный кровью снег:

Обработайте. Наложите стерильные повязки и мазь. Лиза… хотя нет, у тебя руки из жопы. Айгуль, займись.

— Отец, можно я сама? — слёзно попросила Антонова жена. — Я и швы могу наложить…

Олег Дмитриевич подошёл, ласково потрепал женщину по щеке и сказал, обращаясь к пасынку, который, обессиленный и окровавленный, но в сознании, всё ещё висел на столбе.