Утерянная брошь - Монт Алекс - Страница 9

– Весьма нехитрая процедура. Я самолично распеленывал труп, а посему обратил внимание на оный казус.

– Полагаете, это была э-э-э… та самая жидкость?

– Уверен, – эскулап энергично мотнул головой. – Разумеется, ежели рассмотреть под микроскопом, суждение мое будет выглядеть куда убедительнее. Но, поверьте, и под обычной лупой все и так ясно. – С этими словами он открыл стоявший в углу мертвецкой вместительный деревянный короб и, вручив Чарову лупу, извлек простыню. Некоторая затверделость материи в местах, им указанных, а также вид самих пятен указывали на справедливость его вердикта.

Показания дворника, с коим Сергей побеседовал спустя час, укрепили его подозрения, что ломбардный приемщик продолжал работу на дому и брал заклады вне службы. На его квартиру постоянно таскались сомнительные личности, а огонь у Порфирьича зачастую горел до первого часу ночи. Однако более других Чарова обрадовал околоточный, вынужденный открыть, что его родной брат, несший службу городовым на Крестовском острове, приятельствовал с Трегубовым. Посетив тамошний полицейский участок, он признал в брате околоточного того самого городового, который дежурил в день воскресной регаты и, прогуливаясь возле клубной дачи, стал невольным свидетелем, а потом и непосредственным участником поисков пропавшей броши княжны Долгоруковой.

– Стало быть, когда последний раз видел Трегубова, ты ему сообщил об утерянной безделице? – вытащив служивого на воздух, принялся за расспросы Чаров.

– Было дело, ваше высокоблагородие, однако ж в том вины за собой не имею, поелику многие из публики оное происшествие, то бишь розыски броши, наблюдали.

– Никто тебя ни в чем таком не винит, я лишь спрашиваю, о чем ты говорил с Трегубовым на предмет утерянной безделицы.

– Рассказал, как дело было, и вся недолга. Да он, кажись, не больно ею интересовался, больше на водку налягал да селедкой, что посочнее, закусывал. Горазд он больно пожрать да выпить на дармовщинку, – городовой шумно высморкался.

– Значит, ты его угощал?

– Моя очередь, куда денешься!

– А после, куда изволили податься?

– Опосля трактира Порфирьич к себе заспешил, а я к жене на боковую. Штой-то меня на последней косушке развязло.

– Ежели что еще вспомнишь, вот моя карточка. За сведения верные не обижу, – бросил на прощание Чаров, всучив полтину серебром враз размякшему стражу порядка.

Обыск уже шел, когда он появился в комнатах Журавского на Пантелеймоновской улице. Извлеченная из ящика письменного стола толстая тетрадь белой кожи привлекла внимание судебного следователя. Содержавшиеся в ней записи представляли собой сокращенные наименования или чьи-то имена, против которых стояли даты и цифры.

«Прямо-таки гроссбух счетовода», – с разочарованным видом хотел было закрыть тетрадку Сергей, когда, пробежав внимательным взглядом записанное за сентябрь, наткнулся на следующую аббревиатуру. «Жл. Бр. Воскр. 15 сентября». «Бр. может и есть та самая брошь княжны? Ведь Князь ее слямзил в день парусных гонок, инако в воскресенье 15 сентября. Но что тогда означает Жл.?» – недоумевал Чаров.

В блокноте Журавского, кой он проглядел в Сыскной полиции, картина была схожая. Аббревиатуры и даты. «А вот и тот, кого Князь собирался встретить на Николаевском вокзале! «Инок Тать. Ник. вок. Вт. 24 сентября». «Тать это же вор. Так их называли во времена Грозного и царя Алексея Михайловича. Но здесь «Тать.» прописано с точкой, стало быть, сокращение. И, возможно, от имени Татьяна. А ежели допустить, что «Инок» это инокиня, тогда инокиня Татьяна не дождалась Князя на перроне Николаевского вокзала во вторник 24 сентября. Только отчего после слова «инок» точка не проставлена? По торопливости ли?» – задумчиво вздохнув, Чаров вернул блокнот полицейскому чиновнику.

Коридорный не сказал ничего нового, зато швейцар «Знаменской» хорошо запомнил внешний облик пожилой особы, явившейся в гостиницу с Журавским.

– Лица белого, волосы седые из-под шляпки выбивались, нос слегка вздернут, а глаза голубые, веселые, сразу и не признаешь, что старушка.

– А вдруг та дама и взаправду не старушка? – бросил наудачу судебный следователь.

– Не старушка, да как же-с? – недоуменно протянул швейцар и задумался. – Волосы седые… да и сама вся в черном-с, а вот лицо, пожалуй, не старое, без морщин-с, гладкое. Когда дверь-то им открывал, ветерок-с вуальку с лица-то ее приподнял-с, я и подметил, что не тово-с… – окончательно запутался он.

– Иными словами, тебе показалось, что бывшая при том господине дама не так стара, как желала выглядеть? – ухватился за его признание Чаров.

– Пожалуй, так-с. Да и хромала-с она как-то странно, – с озадаченным видом вспоминал швейцар.

– Не натурально, что ли? – подсказал судебный следователь.

– Точно так-с, не натурально!

– А как выходила та дама, не припомнишь?

– Затрудняюсь, – растерянно покачал головою швейцар.

Вернувшись на Литейный в присутствие, Чаров нашел на своем столе запечатанный красным сургучом конверт с фамильным вензелем Несвицких. То было послание князя с приглашением посетить его званый вечер на Николаевской набережной, на котором он намеревался объявить о своей помолвке. «Васенька Долгоруков с женой и мадемуазель Варвара непременно будут. Так что приезжай, любезный Серж, не прогадаешь».

В назначенный час Чаров появился у Несвицкого и был немедленно представлен невесте князя и ее матушке-баронессе, известной красавице ушедшего царствования и хозяйке светских тайн нынешнего. Несвицкий не пожалел денег и расстарался на славу. Его просторная барская квартира была убрана по парижской моде, с помпезностью и шиком салонов Второй империи. Цветы, в расставленных по углам корзинах, дополняли свисавшие с потолка гирлянды. Огромное, во всю стену зеркало, установленное в парадной гостиной, отражало хрустальный перелив горевших сотнями свечей люстр, с которыми соперничал блеск бриллиантов дамских туалетов и орденских звезд мундиров. Приглашенные официанты из «Золотого якоря» усердно потчевали гостей ледяным шампанским и фруктами, чудесные мелодии разносились по залу, где составившие квартет музыканты услаждали великосветскую публику темами из «Орфея» и «Парижской жизни».

Когда музыка смолкла, толпа подалась назад, и в образовавшееся пространство торжественно вступили счастливый жених и его избранница – худенькая востроносая барышня с едва угадывающейся грудью, большим приданым и влиятельной родней. Объявив о помолвке, князь нежно коснулся губами зардевшейся щеки невесты и, приняв под одобрительный гул и шелест кринолинов первые поздравления, кивнул музыкантам, и музыка возобновилась. Отдав дань этикету и дежурно расшаркавшись с парой значительных лиц, Сергей отошел в сторонку и, подозвав официанта, с наслаждением осушил фужер. Тут его взгляд упал на двух похожих между собою молодых особ, стоявших против него. Ими оказались мадемуазель Варвара Шебеко и ее сестра княгиня Долгорукова.

– Рады вас видеть, месье Чаров, – воскликнула княгиня Софья, тогда как незамужняя Варвара принужденно улыбалась.

– Княгиня! Мадемуазель! – поочередно прикладываясь к дамским ручкам, с видимым энтузиазмом провозглашал он.

– Господин Чаров, мы с сестрой в затруднительном положении. Виновник торжества, а коли быть точным, его друг господин Мятлев, ангажировал моего мужа на несколько минут, однако прошла уж половина часа…

– Я сейчас же найду князя Василия и приведу его к вам.

– Весьма нас обяжете, господин Чаров, – заговорщицки переглянувшись с Варварой, поблагодарила княгиня Софья.

Васенька Долгоруков проводил время себе в удовольствие. Уединившись в буфетной, он развлекал себя приятным разговором и баловался коньяком в обществе господ Мятлева и Шварца, с коими познакомился на воскресной регате. Чаров хорошо знал обоих. Семейство Мятлевых владело исторической усадьбой на южном берегу Финского залива, куда любил ходить под парусом на своей «Мечте» Несвицкий в компании со Шварцем, состоявшим в одном с ним яхт-клубе. Доводилось бывать в Новознаменке и Чарову.