Главред: назад в СССР 2 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 5

Если бы во всех этих случаях власти признали ошибки, а сами события не прятали под гриф «Секретно», все могло пойти совсем по-другому. И дело тут не в подпольных организациях и агентах влияния, о которых говорит Громыхина. Больше всего вреда стране принесли те, кто боялся рассказать о том же Чернобыле, кто скрывал правду о расстреле рабочих в Новочеркасске и глушил «вражеские голоса» вместо того, чтобы вступать с ними в дискуссию и побеждать аргументами. Причем в реалиях Союза, когда не было единой платформы вроде Твиттера или Ютьюба, созданных на Западе и готовых в любой момент поменять правила под себя, это действительно мог получиться разговор на равных. Когда каждая из сторон вынуждена следовать правилам и играть не на эмоциях и скандалах, а на фактах. Невероятная ситуация для моего будущего и вполне возможная в рамках идеальной советской идеи… Но такого слона нужно начинать есть по кускам. Иначе подавишься.

— Понимаю, — я кивнул в ответ Кларе Викентьевне. — И еще я так же хорошо понимаю, что если не будем говорить правду мы, то люди узнают ее от «вражеских голосов». Как думаете, это нужно стране и партии?

— Не пытайтесь вывести меня на полемику, Кашеваров, — Громыхина с улыбкой покачала головой. — У нас с вами одна цель — просвещать советских читателей, только передо мной, как парторгом издания, вдобавок стоит задача не навредить. Останавливать вас и, если нужно, даже резко осаживать.

— Поэтому вы сказали, будто я завербован? — я припомнил парторгше неприятные слова.

— Извините, — как мне показалось, искренне сказала Громыхина. — Издержки профессии.

— Я рад, что у нас теперь стало взаимопонимания, Клара Викентьевна, — я сделал последний глоток и отставил в сторону чашку. — А теперь скажите мне, только честно. Краюхин статью запретил?

— Скажем так, он ее крайне не рекомендовал, — мягко ответила парторгша. — Помните, я вам говорила, что в статье были его правки, а не мои?

— Помню, — кивнул я. — Решил убедиться. Думал, тоже проверка… То есть, если что, вы вместе со мной на эшафот?

— Как весело, отчаянно шел к виселице он, — грустно улыбнулась Клара Викентьевна, — в последний час в последний пляс пустился крошка Джон. Ничего, Евгений Семенович, мы еще повоюем. Я в вас верю.

— Спасибо, — я не знал, что еще можно было сказать. Порой обычной благодарности бывает вполне достаточно. — А теперь предлагаю разъехаться по домам. Газета в типографии, все разошлись, а утреннюю планерку никто не отменял.

Парторгша не стала спорить, все уже и так было выяснено. Громыхина извинилась, причем дважды, еще и выразила решимость разделить ответственность вместе со мной. И это было сильно. Я все же недооценивал эту женщину. А вот Анатолий Петрович… За неполные две недели в этом времени я искренне зауважал Краюхина, и тут вдруг такое странное изменение отношения с его стороны. Неужели он и вправду решил перестраховаться, фактически подставив меня и Громыхину? Ведь коснись чего, и отвечать нам действительно придется вдвоем с ней.

Обо всем этом я думал уже в машине — вопреки обыкновению я сегодня воспользовался служебным транспортом. Клара Викентьевна, понимая, что я больше не расположен к беседе, всю дорогу молчала. Мы только вежливо распрощались с ней возле нашего общего дома и разошлись по подъездам. Очень хотелось упасть в кровать без душа, но я пересилил себя.

А потом уснул прямо перед телевизором, едва началась программа «Время».

Утром события понеслись как бешеная кобыла, убегающая от живодера. Началось все с того, что горожане, как и в прошлую среду, толпились у стенда на автобусной остановке и обсуждали свежий номер газеты. Естественно, я не мог пройти мимо.

— Я же говорил, что от Чернобыля мы еще наплачемся! — тряс головой высокий очкарик с немытыми волосами и в длиннополом сером плаще.

Он явно пытался привлечь внимание к своей персоне, но его особо не слушали. Народ обсуждал факты, приведенные в статье, рассказы знакомых и совершенно дикие слухи, непонятно откуда взявшиеся. Я жадно ловил каждое слово, каждую фразу, пытаясь понять, насколько мне удалось достучаться до людей.

— Пашка Садыков? Он же с моим Витькой в одном классе учился!

— Лучевая болезнь, говорят, заживо изнутри сжигает…

— У зятя знакомый есть, а у того друг, так вот он рассказывал, что в Припяти анаконды завелись…

— Теленка с двумя головами видели…

— Думаете, зачем военные сборы объявили? По атому стрелять? Да там нечисть из-под реактора прет!

— Да ну вас с вашими байками! Вы почитайте лучше, что Кашеваров пишет!

— А военные там зачем? А? зачем?

— Вы ИМР на фотографии видите? Вот, смотрите! Это инженерная машина разграждения, их на случай атомной войны делали. Вот и пригодились…

— У военных техника, ресурсы. Это ж если всю армию туда отрядить, они быстро порядок наведут. Но границы ведь тоже охранять нужно.

— Всем миром навалиться хотят…

— По-другому никак, вот Кашеваров и пишет. Стране брошен вызов, люди плечом к плечу… И забывать их нельзя, вот в чем смысл!

— Да-да, он об этом и пишет! У нас тут все отлично, а они оттуда живыми мертвецами возвращаются!

— В Америке, я слыхал, за два дня такое излечивают…

— И наши научатся!

— Мой сосед — тоже чернобылец. Плох совсем.

— А у меня сын там был. И ничего…

— Товарищи, ну вы что такое несете? Люди нас с вами защищали своими телами, как в войну! А вы бред какой-то рассказываете! Телята с двумя головами, анаконды… Тьфу!

— Ну, про мутации и в научных книгах пишут…

— Да о чем вы! Тут про наших парней, им помогать надо!

— Верно, говоришь, сынок! Мой племянник там был, сказывал, что страшное дело творится!.. Все, как в статье! За душу тронул!

— И не говорите!

Я слушал, затаив дыхание. Если отбросить откровенный трэш, как это будут называть в будущем, люди обсуждали подвиг ликвидаторов и сочувствовали их судьбе. То, что нужно! То, чего я хотел добиться! И пусть я пропустил уже несколько автобусов, плевать, когда тут самый настоящий живой отклик! Кстати, я был не единственным, кто опаздывал — люди периодически спохватывались, глядя на часы, и буквально впрыгивали в салон. Причем толпа у газетного стенда не уменьшалась, а только росла. Присмотревшись, я понял, как это происходит — из соседних домов выходили те, кому не требовалось бежать на работу. Пенсионеры, люди на больничном бюллетене, мамы в декрете. Кто-то видел столпотворение из окна, другие интересовались у бегущих соседей, что происходит, и тоже, одевшись, шли к остановке.

— Здорово, Семеныч! — меня окликнули, и я, обернувшись, узнал Петьку Густова, соседа-афганца.

Он был в легкой саржевой куртке, из-под расстегнутой молнии красовался десантный тельник. На голове ветерана красовался лихо заломленный голубой берет.

— Привет, — мы обменялись рукопожатиями.

— О чем в этот раз написали? — улыбнулся Густов и, аккуратно растолкав нескольких зевак, пробился поближе к стенду.

— Про Чернобыль, — ответил я, и Петька нахмурился, но ответить мне не успел.

— Говорят, водка от радиации хорошо помогает, — послышался чей-то явно нетрезвый голос.

Я повернулся на звук. Точно — мужик в засаленной телогрейке с лицом ценителя этиловых паров. На него возмущенно зашикали, кто-то пристыдил, посоветовав пойти проспаться, и пропойца, смутившись общественного мнения, решил было прислушаться к гласу народа. Но тут на сцене вновь появился очкарик в сером плаще. Он подошел к пьянчужке и, похлопав его по плечу, заговорил неожиданно громким голосом:

— А ведь он прав, граждане! — люди принялись оборачиваться, а я, посмотрев с тоской на очередной «ЛиАЗик», решил понаблюдать за происходящим. — Думаете, почему в стране объявили сухой закон? Потому что знали об аварии! Заранее знали и ни о чем нас не предупредили!

— Правильно! — осмелел алкоголик и тут же покраснел, но точно уже не от выпитого, а от испуга.

На него, раздвигая словно бульдозер толпу, надвигался Петька Густов с налитыми кровью глазами. У меня внутри было все упало, однако мой сосед, хоть и оказался экспрессивным, в руках себя держать мог. Он подошел ближе к странной парочке, смерил пропойцу небрежным взглядом и повернулся к очкарику.