Главред: назад в СССР 2 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 15

Мои журналисты, подошедшая Громыхина, Вася Котиков, директор ДК, режиссер Владимирский и, конечно же, Аглая Тарасовна стояли рядом и внимательно наблюдали за происходящим. А я невозмутимо повернулся к Мирбах и показал ей на руководителя театральной студии.

— Марта Рудольфовна, вы же знакомы с Филиппом Артемовичем? Я думаю, с ним может получиться отличное интервью.

Я едва сдержал смешок — совсем забыл, что меня сняли с должности, и распоряжаюсь как главный редактор. Видимо, об этом же подумал и Краюхин, который жестом предложил мне отойти в сторону.

— Что скажете, Анатолий Петрович? — спросил я, когда мы расположились у одной из толстых стен. Первые лица стояли в сторонке и о чем-то беседовали, время от времени бросая на нас короткие взгляды, а на сцене уже образовалась какая-то своя тусовка из журналистов и богемы. Ямпольская, к слову, оживленно о чем-то беседовала с Зоей и Котиковым.

— Скажу, что наделал ты шуму, Кашеваров, — покачал головой Краюхин, отвечая на мой вопрос. — Мало того, что в газете у тебя вольница, распустил народ, так еще на Дне комсомола чуть бунт не устроил. Будь иначе, я бы отправил Хватова назад уже через пару дней, а потом и тебя восстановил. А теперь…

Он махнул рукой, задумавшись о чем-то своем. Я же размышлял о Краюхине. Вот раньше было непонятно, на моей он стороне или нет, сама меня прикрыла Громыхина или он дал добро, а вот теперь все встало на свои места. Не просто так он отходил в сторону, а чтобы остаться в силе и поддержать нас. Слышал о таком в будущем и не раз, правда, вот видеть не доводилось.

— Вы бы лучше со мной прямо поговорили, — так же тихо ответил я. — Номер про чернобыльцев или концерт — это не единственное, что я хочу сделать. Меня если и прикрывать, то не раз и не два… А лучше попробовать убедить всех там, наверху, что от меня есть польза. И не только в том, что газету теперь не просто выписывают, не только обсуждают, но и читают. А всего-то второй номер только вышел.

— Ты чего, Евгений Семеныч? — подозрительно уставился на меня Краюхин. — Может, ты все-таки от того удара еще не отошел? Хочешь, мы тебя в Карачарово отправим на лечение? Или в Кашин на воды?

— Успеется, — я покачал головой, понимая, что смутило первого секретаря. — Второй номер — это я имел в виду с изменением концепции.

— Ты вот что, концептуалист, — тяжело вздохнул Краюхин, — выходи завтра на работу, статьи пиши, в споры не вступай… А мы на уровне партии порешаем, что можно сделать. Он снова о чем-то задумался, и я пытался понять: услышал ли меня первый секретарь, можно ли будет на него положиться? Впрочем, можно проверить, а заодно и доброе дело сделать. Леутин, конечно, был готов на жертвы ради славы, но лучше без фанатизма.

— Анатолий Петрович, а музыкантов моих можно освободить? — я кивнул в сторону начальника милиции.

— Хватов — мужик мстительный, если узнает, что я за твоих музыкантов заступился, как бы войну не объявил, — буркнул Краюхин. — Я прослежу, чтобы ничего лишнего им не повесили, так что подержат до утра и выпустят. Ох и крови ты из меня пьешь, Кашеваров! Одни проблемы с тобой, а будет ли польза?.. Ладно, иди давай, тебя женщина ждет. А такие, как эта, вечно стоять не будут. Уведут, если внимание не будешь оказывать.

Я усмехнулся, отметив, что за музыкантами все-таки присмотрят, пожал первому секретарю руку и быстрым шагом вернулся на сцену. Краюхин же направился к первым лицам города. Что-то им сказал, указал рукой на один из выходов, и все дружно направились по ковровой дорожке. А когда они проходили мимо меня, оказалось, что Кашеваров все-таки знаком если не со всеми, то с большинством «отцов Андроповска».

— Всего доброго, Евгений Семенович, — сказал легендарный полковник Смолин, начальник милиции, и все остальные тоже вежливо закивали, прощаясь.

Последним шел Краюхин. Он позвал меня, я наклонился со сцены и услышал его негромкий голос:

— Если наверху все нормально пройдет, в субботу приглашаю тебя поохотиться и рыбу половить. Они, — Краюхин кивнул на первых лиц, — тоже там будут. Тебе позвонят.

— Принято, Анатолий Петрович, — ответил я и наконец-то вернулся к Ямпольской. — Аглая Тарасовна, прошу меня простить за длительное отсутствие. Весь ваш.

— Спасибо вам, Глашенька, — Марта Мирбах тем временем завершила какой-то наверняка очень важный разговор с докторшей. — Я запишусь, спасибо.

— Да уж, Евгений Семенович, — Ямпольская, улыбнувшись, посмотрела на меня. — Вечер получился действительно шикарный. И необычный. Но время позднее, уже и домой пора, завтра всем на работу.

— А я вас провожу, — я не спросил, и красавица докторша не стала возражать.

Мы вежливо попрощались со всеми и направились в сторону дома Ямпольской. Правда, путь мы выбрали довольно извилистый — через исторический центр, набережную Любицы, парк на костях и снова через набережную, только уже на другой стороне. Забавно, мы оба понимали, что просто не хотим быстро расставаться, но делали вид, будто просто каждый раз не договорили. А поговорить-то нам было о чем!

— Не жалеете? — испытующе посмотрела на меня Аглая.

— О чем? — я пожал плечами. — О том, что настоял на своем? Ни капельки.

— Но ведь вы потеряли должность, — заметила девушка. — Еще утром вы были главным редактором, а сейчас уже просто корреспондент. Некоторых это ломает.

— Не меня, — я покачал головой. — Я в себя верю, знаю, что обязательно вновь доберусь до вершины. Пусть даже другой.

— Это какой же? — вдруг удивилась Ямпольская. — Смените профессию и попробуете вновь дослужиться до начальственного кресла?

— Такой вариант я тоже рассматривал, — я улыбнулся. — Но нет. Мне интересно то, чем я занимаюсь, я всегда хотел быть журналистом и развиваться именно в этой профессии. Карьера для меня — это средство для достижения цели, а не наоборот.

— Интересная мысль, — Аглая наклонила голову набок и задумчиво сжала губы, слегка прищурившись. — Полная противоположность иезуитской логики.

— А вы думали, я иезуит? — я притворно возмутился.

— Не обижайтесь, но поначалу у меня были сомнения, — покачала головой девушка. — Во-первых, когда вы с ходу попытались за мной приударить во время вызова.

— Это когда я валялся в редакции, откинув копыта? — я тоже вспомнил свои неумелые попытки и про себя даже рассмеялся.

— И тогда, и потом, уже на приеме, — Ямпольская не поддержала моего шутливого настроения и говорила серьезно. — Вы тогда выглядели не как советский журналист, а как, простите, мужлан, который видит во враче только женщину.

— А это плохо? — уточнил я. — То есть… я не хочу сказать, что женщина не способна достичь высот в любой профессии. Просто, по-моему, неплохо видеть в докторе не только белый халат, но и душу. Внешнюю и внутреннюю красоту.

— Евгений Семенович, мы с вами не дети, — поморщилась Аглая. — Вы меня впервые в жизни тогда увидели и тут же заглянули в душу? Не смешите, пожалуйста.

— Тут вы правы, — признался я. — Душу я разглядел потом, когда вы мне помогли. Но это было во-первых, а во-вторых?

— А во-вторых, когда вы слишком уж рьяно взялись помогать Садыкову, я в какой-то момент засомневалась, — продолжила девушка. — Подумала, пытаетесь обеспечить человеку лечение по дружбе и используете для этого меня. Или даже, наоборот, используете нас обоих, чтобы продвинуться по карьерной лестнице, выслужиться.

— А вот это обидно, — заметил я.

— Я в итоге ошиблась, — просто сказала Ямпольская. — И лучше всего поняла это даже не тогда, когда мы с вами решали вопрос чернобыльца, а когда зал сегодня скандировал ваше имя. А потом — когда на сцене все окружили вас, хлопали по плечам, пожимали руки.

— Рад, что реабилитировался в ваших глазах, — я улыбнулся. — А вы довольно-таки прямолинейны.

— Разве это плохо? — она резко повернулась ко мне и вздернула носик.

— Напротив, — я покачал головой. — Это прекрасно. Кстати, вы, кажется, говорили, что любите искусство?

Мне очень хотелось сменить тему и получше узнать Ямпольскую — что ей нравится, чем она интересуется помимо медицины. По характеру Аглая оказалась довольно жесткой, но меня это даже еще больше привлекало. Такая не будет ничего замалчивать и прямо выскажет свое недовольство. И наоборот — будет искренне радоваться. В общем, никакого притворства. Человек — открытая книга. И в то же время не без типичной женской загадочности. Волевая, решительная, избравшая себе сложную профессию. И в то же самое время — невероятно женственная на внешность и в манерах. Я украдкой смотрел на девушку и любовался тем, как она смеется или, напротив, сосредоточенно хмурится, как откидывает назад пряди волос, как вышагивает своими идеально прямыми ногами… Мысли в голове роились самые неприличные, и мне приходилось сдерживаться, чтобы наружу не вылезли привычки из прошлой жизни.