Как бы не так! - Полякова Татьяна Викторовна - Страница 3

• Предыдущая
• 3/13
• Следующая

Я вздохнула и поинтересовалась:

– Может, тебе и в самом деле в ветеринары податься?

Наташка стала злиться:

– Интересно, почему это… Объясни.

– Не хочу, – отрезала я. – Не из вредности, а из лени. А чем ты здесь столько лет занимаешься, для меня по-прежнему тайна.

С хрустом потянувшись, я направилась к двери, прихватив пакет с загубленным костюмом.

На стоянке медбрат поливал из шланга мою машину.

– Чехлы придется стирать, а так все в полном ажуре.

– Спасибо, благодетель, – обрадовалась я, как оказалось, рано. Машина категорически отказывалась заводиться. Пришлось медбрату идти за нашим микроавтобусом и немного потаскать меня на буксире.

Домой я попала ближе к обеду. Спать уже не хотелось, в голове стоял ровный гул, а руки и ноги противно покалывало. Я открыла балкон, поставила кассету Фрэнка Синатры и легла на ковер, прихватив из холодильника бутылку пива.

Синатра – лучший в мире певец, у меня лучшая в мире профессия, а этот мир – лучший из возможных.

В конце концов я все-таки уснула.

Дежурство начиналось в девять. Вообще график работы у меня удобный: сутки отдежуришь, трое гуляй. Но, как правильно заметила Наташка, летом все усложняется: отпуска. Так как мне отпуск только еще предстоял, на жизнь я жаловалась вполсилы, а в воскресенье, отправляясь в больницу, испытывала некоторое нетерпение: очень меня интересовал мой «крестник». Разумеется, в больницу я звонила и о его состоянии была осведомлена, но все равно спешила.

Смену мне сдавала Елена Кирилловна, царственная дама неопределенного возраста с золотыми руками.

– Операцию ты делала? – улыбнулась она. – Молодец.

– Как он?

– В норме.

– Выживет?

– Отчего ж нет, если сразу не умер. Мужик крепкий. Пойдешь к нему?

– Конечно.

Я уже шла по коридору, когда Елена Кирилловна неожиданно меня окликнула:

– Мариночка…

– Да? – оглянулась я.

– Не скажешь, почему это с тобой всегда что-нибудь случается?

– Ну, это просто, – обрадовалась я. – Родилась в год Свиньи, так что у меня вся жизнь – сплошное свинство.

– Везет, – кивнула Елена Кирилловна и отправилась в ординаторскую.

– Марина Сергеевна, – от поста шла Ася, наша медсестра, мы часто дежурили вместе. – У меня в столе часы и перстень вашего дядечки. Дорогие. Пропадут, не дай бог…

– Завтра отдашь завотделением. А документы у него были?

– Нет, ничегошеньки… только перстень да часы… Кругом больные шныряют, прямо хоть на себе носи…

– Что ж, ему они пока без надобности…

Я открыла дверь и вошла в палату. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. Ничем не примечательное лицо с широким носом и тонкими губами. Сейчас очень бледное, с синевой под глазами. Ссадина на лбу придавала его облику что-то мальчишески-хулиганское. На пальцах левой руки, лежавшей поверх одеяла, виднелась татуировка «Юра» – надо полагать, его имя. Волосы совершенно седые, с неприятным желтоватым оттенком.

Я осмотрела его и осталась довольна. Во-первых, у Наташки действительно глаз наметанный, и кандидатов в покойники она отмечает сразу, во-вторых, мое собственное чутье подсказывало, что до похорон дело не дойдет.

Дежурство прошло спокойно. Так как было воскресенье, большинство больных после обхода незаметно исчезли и появились только к ужину. В пустынных и гулких коридорах стало прохладно. Ася дремала над журналом, медбрат устроился на кушетке в ординаторской и нахально похрапывал, а я то и дело заглядывала к своему «крестнику».

Утром в понедельник разразился скандал. Заведовал нашим отделением мужчина сорока двух лет, элегантный, болтливый и с хорошими связями. Его жена трудилась в областной администрации, о чем он нам простодушно напоминал дважды в неделю, как правило, в мое дежурство. Павла Степановича у нас не жаловали, считали выскочкой и неумехой. Он об этом, конечно, знал и к нам относился соответственно. Я предпочитала видеться с ним как можно реже.

Наташка считала, что он в меня влюблен. Возможно, однако любовь он выражал тем, что вечно цеплялся по пустякам. Говоря без ложной скромности, я – хороший врач, и всерьез ко мне придираться затруднительно.

Время от времени он начинал пристально смотреть на меня и заводил разговор по душам. Я неизменно пугалась, таращила глаза и отвечала односложно, чем в конце концов умудрялась его изрядно разозлить, и он, указав на очередную досадную оплошность, отпускал меня с миром.

В понедельник я совершенно не планировала встречаться с Павлом Степановичем. Он приезжает к девяти, а я в девять уже сдаю дежурство. Но не тут-то было. Он явился часов в восемь.

– Светило медицины черт принес, – сказал медбрат. – В понедельник и такая невезуха. Скажи, за что?

– Да, – кивнула я. – Сидим тихо, починяем примус…

– Или на нас какой грех?

– Может, и есть, только мы об этом еще не знаем.

– Пойду-ка я порядок наводить в своем хозяйстве…

Я взглянула на ворох бумаг на столе и тяжко вздохнула.

В отделении наметилось оживление, трудоспособность персонала резко возросла, глаза засияли, а души возжаждали великих свершений. Одна я пребывала в сонно-ленивом состоянии и покидать его без видимых причин за сорок пять минут до конца смены не собиралась.

Павел Степанович рассудил иначе. Он возник в ординаторской в сопровождении двух доверенных лиц и, забыв поздороваться, начал с порога гневаться:

– Марина Сергеевна, в ваше дежурство поступил больной из первой палаты?

Речь шла о моем «крестнике», я с готовностью кивнула.

– Больной не наш, подбирать на дорогах полутрупы дело «Скорой помощи».

Я внимала, преданно глядя ему в глаза, осознавая всю тяжесть своей вины. Зайти чересчур далеко Павел Степанович все же не рискнул и гневался не более трех минут. Тут его и осенило:

– Из милиции уже были?

– Сегодня, наверное, придут, – пожала я плечами.

– Черт-те что делается, – рявкнул он. – Третий день в отделении находится больной с огнестрельным ранением, а им и дела нет.

Я порадовалась, что достанется теперь не мне, а милиции, и с облегчением вздохнула.

– Кто звонил в милицию? – спросил он.

Я пожала плечами. Тут он вновь переключился с милиции на меня и возвысил голос. Честно говоря, я это не люблю, потому нахмурилась и слегка повысила свой:

– Насколько мне известно, сообщать в милицию о поступлении больного с пулевым ранением должна медсестра приемного покоя. – Это правда, а в приемный покой он не сунется. Мой папа полком командовал, и голосом я удалась в него. Шеф заметно растерялся и сказал на полтона ниже:

– Я вас не обвиняю, но в отделении полно бездельников, могли бы проконтролировать…

Стало ясно, что достанется медбрату, его шеф особенно не жаловал.

– Павел Степанович, – сказала я, – больной без сознания, так что для бесед с милицией совершенно не пригоден. Ничего страшного не случится, если оттуда придут позднее.

– Интересно вы рассуждаете, Марина Сергеевна, – усмехнулся он и прочел пятнадцатиминутную лекцию. Я нагло клевала носом, а под конец не удержалась и заявила:

– Я не несу ответственности за действия милиции.

– Так кто-нибудь звонил или нет?

– Понятия не имею.

Если день начался с нагоняя от начальства, добра ждать не приходится. Мотор не заводился, а когда с буксира его все-таки удалось завести, выяснилось, что ночью кто-то слил бензин. Я хлопнула дверью так, что заныла рука. Стало жалко машину, а вслед за ней и себя. Брат кашлянул за моей спиной и сказал:

– Брось. Понедельник, как известно, день тяжелый, а завтра уже вторник. Бензин у Сашки выпросим, он нам должен, как земля колхозу…

Горючее нашли и до города добирались вместе: на «Запорожце» медбрата спустило колесо, на работу он прибыл троллейбусом.

– Пальцы стучат, – заметил Брат через пару минут после того, как мы наконец тронулись с места.

• Предыдущая
• 3/13
• Следующая