Закон хабара - Силлов Дмитрий Олегович "sillov" - Страница 4

Значит, все-таки тюрьма. Место знакомое, но весьма неприятное. Бывал, знаю. Правда, тюрьма, можно сказать, люксовая. Раковина нормальная, керамическая, не стальная. Чистый унитаз со стульчаком и крышкой, что в камерах не редкость, хотя и чаши «Генуя», то есть просто дырки в полу, тоже в тюрьмах встречаются. И даже небольшой столик с двумя стульями к полу не привинчены. То ли доверяют мне по какой-то причине, что зря – я сам себе иногда не доверяю. То ли имеют скрытые методы воздействия на буйных сталкеров, вроде той иглы с нейротоксином в бронированном автомобиле.

Кстати, о доверии. Вон под потолком какая-то сферическая приблуда висит. Для простой видеокамеры больно здоровая, и отверстия по всему ее периметру наводят на мысли. Начнешь подкоп рыть или от унитазного бачка осколок в форме ножа откалывать, так, небось, сразу из потолочной приблуды таких иголок с токсинами столько в мою тушку прилетит, что любой дикобраз обзавидуется.

За дверью послышались шаги. За ними команды:

– Отставить. Разблокировать. Не сопровождать.

В районе двери, выглядевшей как обычная тюремная, послышалось шипение, характерное для скрытых замков пневматического действия с подвижными ригелями, при закрытии уходящими глубоко в стену. Интересно. По ходу, от антикварной двери остались лишь внешние стальные обкладки, а внутри нее скрыт навороченный современный запорный механизм. А зачем тогда обкладки оставили? Ностальгия по старым временам, когда надзиратели не разблокировали электронные замки, а отпирали двери большими камерными ключами? Дань истории, так сказать?

Дверь бесшумно отворилась, и порог камеры перешагнул человек, появлению которого я не особенно удивился.

– Опять ты, – скривился я, словно от зубной боли.

– Ага, – сказал Макаренко. – Опять я. Как самочувствие, Координатор?

– Бывало и лучше, – вновь поморщился я. – Все тело ломит, будто меня сюда транспортировали свернутым в рулон.

– Ты не далек от истины, – заметил Макаренко, усаживаясь на стул и закидывая ногу на ногу. – Багажное отделение самолета, отсек для транспортировки животных, контейнер с надписью «мастино наполетано». Извини, но якудза и полиция, что в Японии практически одно и то же, настолько серьезно обыскивали каждый самолет, что нам пришлось проявить чудеса изобретательности, чтобы вывезти тебя из страны.

– Интересно, зачем это я вам опять понадобился? – проворчал я. – Как тебя вижу, так это обязательно к неприятностям.

– Судьба у тебя такая, – пожал плечами Андрей. – Или, если хочешь, Предназначение.

– Давно уже ничего не хочу, – буркнул я. – Ни судьбы этой собачьей, по мирам мотаться и грызть всех, кто под руку попадет, ни Предназначения этого, будь оно неладно.

– Ну-ну, хандрить совершенно ни к чему, – улыбнулся Макаренко. – Пока что у тебя все получалось. Порой криво, часто с косяками, иной раз даже мирового масштаба, но получалось же. Некоторые из твоих миссий наши курсанты изучают как примеры выполнения заданий в условиях, приближенных к невозможным.

– Заданий? – хмыкнул я. – В Японии тоже было задание?

– Да, – просто ответил Андрей. – Не явное, когда сотруднику озвучивается цель операции: мы уже поняли, что это не твой случай – работать на кого-либо даже в статусе свободного агента по особо важным делам. Тебя подвели к операции наши специалисты, и ты справился с ней на отлично. Подземный город отряда семь три один очень нас беспокоил, и ты фактически в одиночку запустил процесс его уничтожения. Жаль, конечно, что в ходе этой миссии погиб агент Савельев, но никакая война не обходится без жертв[2].

Я невольно скрипнул зубами.

Виктор Савельев по прозвищу Японец умер не по моей вине, но именно мне пришлось нанести последний удар, чтобы прекратить мучения друга. И могу сказать честно: ничего более тяжелого для себя я никогда не совершал. Даже осознавая необходимость, что может быть страшнее, чем убить того, кто не раз спасал тебе жизнь?

А еще я убил его дочь, которую члены клана якудзы Ямагути-гуми превратили в ужасного монстра. Да, там была ситуация «кто кого»: или я пожалею ее и она убьет меня – или же я сделаю то, что должен, освободив ее от тяжкого бремени жить в поистине кошмарном теле. До сих пор не знаю, правильно ли я поступил и действительно ли такая жизнь была ей в тягость. Некоторым нравится быть чудовищами…

– Виктор и его дочь были воинами и умерли как воины, – глухо произнес я. – А еще я не помню, что давал согласие стать вашим агентом, координатором или просто пешкой, которую ваша контора двигает так, как ей заблагорассудится.

– Согласен, – кивнул Макаренко. – Просто когда человек работает на нашу, как ты выразился, контору и делает это хорошо, какая разница, как он называется?

– Полковник, или кто ты там, уйди, а? – попросил я. – Иначе не обессудь, могу не сдержаться.

– Хорошо, я уйду, – сказал Андрей, продолжая сидеть нога на ногу. – Только это не спасет тебя от мыслей о том, что ты убил лучшего друга и его дочь.

Я рывком вскочил с кровати, твердо намереваясь съездить Макаренко по квадратной челюсти, возможно, даже с ноги… но при этом чуть не грохнулся со всего маху мордой в пол. Оказывается, моя левая нога была прикована цепью к ножке кровати, накрепко привинченной к полу. Понятно. Зачем фиксировать стулья, если пациент не сможет до них дотянуться?

– Извини, мера предосторожности, – сказал Андрей. – И, как видишь, не излишняя. Однако скажу: если мы не договоримся, то, как только я выйду отсюда, в тебя выстрелят шприцем со снотворным. Когда ты отрубишься, тебя вывезут подальше отсюда и оставят на лавочке в парке какого-нибудь города. В карманах у тебя будет все, что ты вывез из Японии, нам чужого не надо. И ты будешь полностью свободен. Только, с твоего позволения, я займу еще несколько минут твоего времени.

Я молчал.

– Не в курсе, знаешь ты или нет, но твой эксперимент удался – ты вернул к жизни всех своих мертвых друзей. Правда, это привело к локальным катаклизмам в Розе Миров, к счастью, обратимым. Но сейчас мы опасаемся, что ты решишь оживить Виктора и его дочь, и последствия этого оживления для нашего мира не берутся предсказать самые опытные аналитики Комитета. При этом не факт, что у тебя получится задуманное. Поэтому я мог бы предложить тебе следующее. Ты выполняешь одно задание Комитета, а мы помогаем тебе оживить Савельева и его дочь без ущерба для нашей вселенной.

Я молчал.

Макаренко усмехнулся.

– Даже не поинтересуешься, что за задание?

Я продолжал молчать.

Думал…

Во мне боролись два противоречивых чувства. Когда ты уверен, что сам принимаешь решения, а потом узнаешь, что тебя использовали, словно запущенную торпеду, и хотят использовать снова, в душе появляется закономерно паскудное чувство. Но, с другой стороны, меня и правда изрядно корежило от того, что я убил Виктора и Юки. Конечно, можно приплести кучу оправданий тому, что я сделал, но по факту – убил. Вот этими самыми руками… Чисто технически убивать друзей не трудно, не сложнее, чем врагов. Намного труднее потом жить с осознанием того, что сделал… И сейчас этот дьявол с квадратной челюстью вновь искушал меня, предлагая действительно заманчивый контракт.

– Что за задание? – выдавил я из себя, усилием воли преодолев гадливое чувство, словно я сейчас по своей воле окунаюсь в чан с дерьмом, из которого только что вылез.

– Думаю, для тебя не особенно сложное, – произнес Макаренко. – Дело в том, что в Чернобыльской Зоне появился Меченосец. Такой же, как ты, потомственный воин древнего клана, борец со злом и нечистью – в его понимании, конечно. То, что мы считаем злом, носитель зла таковым не считает. Для него это справедливость и единственно возможный способ существования. Нечисть тоже, глядя в зеркало, умиляется тому, насколько она прекрасна, а тех, кто пытается ее зачистить, считает кончеными уродами… М-да, что-то я в философию ударился. В общем, тот Меченосец считает других Меченосцев рассадником зла и планомерно их зачищает. При этом уровень личной удачи у него зашкаливающий, сталкерская чуйка и специфические навыки выживания в Зоне – феноменальные, общий уровень боевой подготовки наша аналитическая программа оценила как девяносто три процента из ста возможных.