Председатель 5 (СИ) - Форд Крис - Страница 17

Вот это новости. Я едва ли не присвистнул от удивления.

— Но почему?

— А ты этот вопрос задавай не мне, а товарищу Суслову, нашему главному идеологу, который на заседании политбюро посвятил минимум полчаса рассказывая о том, что у нас в Советскому Союзе завёлся самый настоящий кулак-мироед. Да-да, это про тебя, — на эмоциях он даже внезапно перешёл на «ты», — и более строгие меры не были приняты в отношении твоего колхоза только потому, что это беспредел. И нам с министром Мацкевичем пришлось долго и серьёзно его отстаивать и защищать, чтобы вы отделались так как отделались, а не оказались разгромлены целиком и полностью.

Чем больше Косыгин говорил, тем мрачнее я становился. Всё оказалось ещё хуже, чем я думал. И врагов, судя по всему у меня гораздо больше, чем я надеялся.

Ну, во всяком случае я не верю, что подобным бы стал заниматься Суслов Михаил Андреевич, а значит есть и другие.

Ну а его отношение стало для меня сюрпризом, но, если подумать, он ведь коммунист старой закалки и самых жёстких взглядов, да ещё и большой консерватор. Не так уж и удивительно, что моя деятельность ему встала поперёк горла.

Плохо ещё и то, что именно при Брежневе он оброс наибольшим влиянием, чем когда либо. Так что пока мне трудно с ходу придумать, что с этим делать.

Алексей Николаевич, тем временем, продолжал:

— И, поверь, есть много тех, кто с радостью Суслова тогда поддержал. Многим ты, Филатов, на мозолях потоптался своим успехом. Слишком быстро взлетел, слишком часто высовываешься. А у нас, знаешь, как часто бывает? Ты уж прости меня за прямоту, но если кто-то из общего чана с говном выпрыгивает, то достаточно таких найдётся, кто не плечо ему подставит, а за ноги обратно тащить будет. Вот примерно это сейчас и происходит с твоим колхозом.

Я понимал, что он прав, но с ответом пока не спешил. Всё это стоило как следует обдумать.

Вот поэтому мне никогда и не нравилась политика. В любое время, хоть в будущем, хоть в прошлом — это чёртово болото с ядовитыми гадами, которые, чаще всего, думают совсем не о том, как сделать лучше для страны и для людей в ней живущих.

И даже если туда приходит человек с благородными целями, то ему очень сложно удержаться на плаву и не превратиться со временем в одного из них, постепенно поступаясь своими принципами и заключая сделки с совестью.

Хотелось бы мне просто работать, так, чтобы не мешали. Но хуже всего то, что во всех этих гребаных интригах я совсем не силён. А теперь придётся как-то выкручиваться.

— И как мне поступить со всем этим прямо сейчас? — спросил я, надеясь, получить хоть какой-то совет, от человека, который явно в таких делах не одну собаку съел.

— Работайте, Филатов, работайте. А о разговоре этом лучше помалкивайте. Худшее, что вы сейчас можете сделать — это рвать на себе рубашку и размахивать шашкой, крича о справедливости. Нет, сейчас самое время вспомнить, что за два года ты умудрился сотворить практически чудо. Причём, не благодаря, а вопреки. Вот этого мы от тебя и ждём. Что ты эти чудеса поставишь на поток, превратишь в планово-ожидаемое чудо, — он на секунду замолчал, отпил воды из стоящего рядом стакана, а затем продолжил, — и вот если ты до следующего съезда партии останешься на плаву, вот тогда ситуацию можно будет менять. Потому что, если твой колхоз не утонет, тогда у нас появятся более весомые аргументы. Ведь ты же не думаешь, что в этом только товарищ Суслов замешан? Там ещё товарищи из внешторга тоже по твою душу ножики точат.

— А им то зачем? — не удержался от удивлённого возгласа я.

— А затем, буду с тобой откровенен, что там откаты от болгарских овощей и марокканских апельсинов, не то что получены, а уже и поделены те откаты, которые они получат через пять лет. А тут ты со своими теплицами. И это, извини меня, угроза. Зачем нужен импорт, если можно в Союзе всё выращивать? А, соответственно, большой кусок пирога мимо рта проходит.

Я видел, что эти слова Алексей Николаевич произносит с горечью и болью в глазах. Вот она ещё одна сторона большой политики. Все всё знают, но сделать с этим практически ничего не могут, даже если сильно захотят. То и дело приходится закрывать глаза на коррупцию, даже тем, чьему положению, казалось бы, ничего не угрожает.

— Только как же это неправильно, — грустно согласился с ним я, — и это в советской стране.

— Страна-то советская, но некоторые люди, хоть с виду и тоже советские, но чуть поскреби и там такая гниль внутри, что лучше её не трогать. Потому что вонь от этих гадов всю страну накроет, да на пять километров ввысь поднимется.

И это я тоже хорошо понимал. Сколько таких тварей во время перестройки раскрылось. Вчерашние коммунисты-политики, которые, вроде бы, яро поддерживали идеи партии, тут же начали от неё открещиваться, стоило ветру повернуть в другую сторону. Люди-флюгеры, которых интересует только, чтобы им самим было сытно и тепло, а ещё как очередную виллу за рубежом себе отстроить или яхту купить.

Но думать об этом сейчас не конструктивно. Если получится, то я эту гниль выведу или хотя бы заставлю забиться поглубже в норы. Главное устоять и не сломаться под давлением. Есть ведь и такие как я, кто упорно работает. И на этот раз именно мы победим. Иначе и быть не может. Ведь никто в этом времени не знает больше, чем знаю я.

Чем больше Максим Юрьевич занимался расследованием пожара, тем сильнее понимал, что что-то в этом деле не так. Словно чья-то невидимая рука оберегала семью Матиашвили, не давая участковому найти какую-либо улику, а пострадавший от пожара грузин, с явно поддельными документами, стремительно скончался, как и прогнозировал Фёдор Михайлович, забрав всё тайны с собой.

Коллега, по чьей наводке Попов и узнал о первой жертве пожара, не разделял стремлений к раскрытию сложного дела, точнее он перестал их разделять сразу же после того, как в воздухе повисла фамилия Матиашвили.

— Уже несколько месяцев прошло, а ты так ничего и не узнал, — покуривая сигарету говорил тот, — оставь ты эту затею, пожар потушили? Потушили! Точка. В некоторые дела лучше нос не совать. Себе дороже.

В тот день Попов поделился с ним небольшой зацепкой. Оказалось, что благодаря сарафанному радио ему удалось выйти на человека, предположительно знаdщего скончавшегося грузина. Родимое пятно, служившее действительно уникальной приметой, в очередной раз сыграло на руку.

Товарищ в несвойственной ему манере высмеял цепкую хватку коллеги и снова посоветовал заняться чем-то другим, более полезным, чем копаться в прошлом.

— Поверить не могу, что слышу это от тебя, — покосился в его сторону Попов.

— А кто ещё тебе скажет, что ты зря время теряешь? С годами я научился расставлять приоритеты и тебе советую. Сколько преступлений происходит прямо сейчас, в эту секунду, пока ты по другим деревням разъезжаешь, опрашивая людей. Не стоит оно того, не стоит.

— Ещё немного. Не могу я сдаться на полпути, — участковый отвёл взгляд в сторону и погрузился в раздумья.

На следующий день, когда он отправился допрашивать женщину, лично имевшую дело с погибшим грузином, та внезапно начала называть полностью противоположные приметы. Сначала она путалась в национальностях, затем назвала верный возраст, а после прибавила десять лет сверху, полностью перечеркнув свои предыдущие слова.

— А родимое пятно на шее? Мне сказали, что оно было похоже на это, — Максим Юрьевич протянул ей рисунок.

— Да… — нервничая кивнула та, — форма почти одинаковая, только его пятно шло выше, прямо к щеке.

Самый забавный момент произошёл, когда участковый попросил её назвать имя и фамилию человека, о котором шла речь.

— Ой, знаете, имя… я его забыла, необычное оно такое, а вот фамилия, подождите-ка… — она перебирала пальцами, пытаясь вспомнить фамилию. Её взгляд упал на стол, застеленный свежей газетой, и женщина неожиданно выкрикнула: — Маргарян! Точно, точно! Маргарян он!

Попов поднял бровь, услышав армянскую фамилию.