Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич - Страница 40

В свою очередь, некоторые образы из «Говорили игроки…» восходят к стихотворению Наума Коржавина «Подонки» (1964): «Вошли и сели за столом. / Им грош цена, но мы не пьем. / Веселье наше вмиг скосило. / Юнцы., молодчики, шпана, / Тут знают все: им грош цена. / Но все молчат: за ними — сила. <.. > У нас в идеях разнобой, / Они ж всегда верны одной / Простой и ясной — править нами» ~ «А маститые юнцы, / Тоже, в общем, молодцы, / Передали слухи: / Дескать, слушайся старух, / Этих самых старых шлюх — / Шлюхи всё же шлюхи» /5; 611/.

Но еще больше совпадений наблюдается между стихотворением Коржавина и песней Высоцкого «У нас вчера с позавчера…» (1967): «Вошли и сели за столом» ~ «Мы их не ждали, а они уже пришли»; «Им грош цена, но мы не пьем» ~ «Вместе пили, чтоб потом начать сначала» /2; 353/; «Юнцы, молодчики, шпана» ~ «Шла неравная игра — одолели шулера».

Вернемся вновь в 1975 год и рассмотрим набросок на тюремную тему: «Мне бы те годочки миновать, / А отшибли почки — наплевать! / Знаю, что досрочки не видать, / Только бы не стали добавлять!» /5; 28/.

На уровне внешнего сюжета главный герой здесь — заключенный, знающий, что ему не видать досрочного освобождения, поскольку еще в стихотворении «Вот я вошел и дверь прикрьш…» (1970) начальник лагеря заявил ему: «Здесь — от звонка и до звонка: / У нас не пятилетка!» Но так как тюрьма в творчестве Высоцкого является олицетворением несвободы, становится очевидным подтекст обоих стихотворений. А в строке «Только бы не стали добавлять!» представлен тот же мотив, что и в ряде других произведений на лагерную тему: «Нам после этого прибавили срока» («Зэка Васильев и Петров зэка»), «Мне год добавят, может быть — четыре» («Ребята, напишите мне письмо»), «А я — за новым сроком за побег» («Побег на рывок»).

Очевидна также связь слов героя о «досрочке» с «Балладой о брошенном корабле», где лирический герой еще верил в возможность наступления перемен в отношении к нему со стороны властей: «Будет чудо восьмое! И добрый прибой / Мое тело омоет живою водой, / Моря божья роса с меня снимет табу[443] ^{[444] [445] [446] [447] [448]}, / Вздует мне паруса, будто жилы на лбу».

Но в стихотворении 1975 года (в отличие от баллады и от песни «За хлеб и воду», в которой имеется строка «Освободили раньше на пять лет»), лирический герой уже знает, что «досрочного» снятия запрета с его имени не предвидится, и опасается, как бы власть не продлила этот запрет: «Только бы не стали добавлять!».

Тем не менее, тоска по нормальной власти, по справедливому правителю не покидала Высоцкого. Осенью 1975-го он делает наброски для фильма «Сказ про то, как царь Петр арапа женил»: «Мне, может, крикнуть хочется, как встарь: / “Привет тебе, надежа-государь!”. / Да некому руки поцеловать. / Я не кричу, я думаю: не ври! / Уже перевелись государи. / Да не на что, не на что уповать» /5; 617/.

Здесь имеется в виду не только почти 60-летнее (на момент написания стихотворения) отсутствие в стране царской власти, но и то, что слова «царь», «государь» как символ справедливости и народной опоры невозможно отнести к советским правителям («Уже перевелись государи»). А слова «Да не на что, не на что уповать» через год получат развитие в стихотворении «Живучий парень», причем в очень похожем контексте (отсутствие справедливой власти): «Пока в стране законов нет, / То только на себя надежда».

Кстати, Высоцкий перед тем, как сыграть роль арапа, по свидетельству Михаила Шемякина, «“перелопатил” массу книг и материалов, посвященных жизни Петра Великого… и окончательно был покорен этим гигантом во всех смыслах»2¹⁸.

***

В начале 1975 года вновь появляется мотив слежки. Помимо «Баллады о вольных стрелках» («Если рыщут за твоею непокорной головой…»), процитируем один из набросков: «Знать бы всё — до конца бы и сразу б — / Про измену, тюрьму и рачок! / Но… друзей моих пробуют на зуб, / Но… цепляют меня на крючок» (С5Т-3-271). Об этом наброске Высоцкий упоминает в дневнике 75-го года, который он вел, находясь за границей. Рассказывая о своем присутствии на церемонии вручении премии А. Синявскому, он заканчивает этот рассказ так: «Как они все-таки, суки, оперативны. Сразу передали по телетайпу — мол, был на вручении премии» /6; 291/.

Но слежка за Высоцким была и в Москве. Как вспоминает Вера Савина, познакомившаяся с ним в феврале 1976 года: «Во всех перемещениях по Москве “Мерседес” Высоцкого сопровождали две машины. Он знал, что за ним постоянно следят»2¹⁹.

Параллельно с наброском «Знать бы всё…» пишется стихотворение «Копошатся — а мне невдомек…»: «Только, кажется, не отойдут, / Сколько ни напрягайся, ни пыжься. / Подступают, надеются, ждут, / Что оступишься — проговоришься» /5; 330/. Сюда примыкает другой набросок: «Узнаю и в пальто, и в плаще их, / Различаю у них голоса, — / Ведь направлены ноздри ищеек / На забытые мной адреса» /5; 24/.

В слове «ищейки» здесь совмещены два значения: 1) порода собак; 2) шпионы (агенты КГБ). Таким образом, власть опять представлена в образе псов, как это уже было в «Охоте на волков» и в песне «Не уводите меня из Весны!»: «А на вторые сутки / На след напали суки, — / Как псы, на след напали и нашли, — / И завязали суки / И ноги, и руки, / Как падаль, по грязи поволокли».

В том же 1975 году получает развитие лагерная тема, которой мы уже касались при разборе наброска «Мне бы те годочки миновать…». А теперь рассмотрим «полноценное» стихотворение «Я был завсегдатаем всех пивных…».

А в общем — что? Иду — нормальный ход, Ногам легко, свободен путь и руки. Типичный люмпен — если по науке, А по уму — обычный обормот, Нигде никем не взятый на поруки.

У предпоследней строки в черновиках имеется зачеркнутый вариант: «Оторванный от жи<зни> обормот» (АР-16-176). Этот штамп — оторванный от жизни (или от народа) — часто использовался коммунистической пропагандой. Вот, например, фрагмент статьи, направленной против академика А.Д. Сахарова: «Как мог очутиться на этом постыдном пути Сахаров, которому Советская власть дала образование и вывела его на вершину науки? Думается, человек этот явно оторвался от своего народа»™, - или реплика заместителя начальника Главного управления культуры Н.К. Сапетова по поводу песни Высоцкого «Человек за бортом», вошедшей в спектакль «Свой остров»: «Товарищи! Вы меня простите — это не поэзия, это набор оторванных от жизни, абстрагированных понятий, которыми живет сам Высоцкий»[449] ^[450].

Этот же идеологический штамп высмеивается в стихотворении «По речке жизни плавал честный Грека…» (1977): «Или еще пример такого рода: / Из-за происхождения взлетел — / Он вышел из глубинки, из народа, / И возвращаться очень не хотел. / Глотал упреки и зевал от скуки, / Что оторвался от народа — знал, / Но “оторвался” — это по науке, / А по жаргону — это “убежал”» (АР-3-50).

«По науке» — то есть опять же «по марксистско-ленинскому учению»: «Технолог завода № 30 т. Герасимов, выражая мнение товарищей по работе, сказал: “Борис Пастернак давно оторвался от жизни советского народа, его мировоззрение ясно выражено в одном из последних сборников его стихов ‘На ранних поездах’, оно ничего общего не имеет с нашей действительностью”»[451].

Раз уж мы затронули стихотворение «По речке жизни…», сопоставим его с «Я был завсегдатаем…», поскольку здесь наблюдается множество совпадений: «Я был завсегдатаем всех пивных» = «Он оттого и начал поддавать», «И покатился я, и полетел / По жизни…» = «По речке жизни плавал честный Грека»; «Типичный люмпен — если по науке» = «Он вышел из глубинки, из народа <…> Но “оторвался” — это по науке, / А по жаргону — это “убежал”»[452]; «Они — внизу, я — вышел в вожаки» = «Из-за происхождения взлетел»; «Я из народа вышел поутру / И не вернусь, хоть мне и предлагали» = «Он вышел из глубинки, из народа, / И возвращаться очень не хотел».