Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич - Страница 37

Милиция избивает героя, чтобы сломить его волю к сопротивлению и заставить вести себя «как все». И это удается: сначала он по привычке «встал и, как всегда, — в окно, / Но на окне — стальные прутья», после чего поступил так, как от него требовали: «А рано утром — верь не верь — / Я встал, от слабости шатаясь, / И вышел в дверь. Я вышел в дверь!.. / С тех пор в себе я сомневаюсь».

«Стальные прутья» олицетворяют запрет лирическому герою поступать по своему желанию. Мотив запрета встречается и в стихотворении «Напролет целый год — гололед…», написанном примерно в это же время: «Может быть, наложили запрет? / Я на каждом шагу спотыкаюсь, / Видно, сколько шагов — столько бед. / Вот узнаю, в чем дело — покаюсь. / В чем секрет, почему столько лет / Хода нет, хода нет?» /1; 244/.

Строка «Я на каждом шагу спотыкаюсь» вызывает в памяти песню «За меня невеста…» и стихотворение «Нынче мне не до улыбок…», в которых разрабатывается аналогичный мотив: «И нельзя ни шагу — не имею права» /1; 366/, «И что ни шаг — то оплошность, / Словно в острог заключен…» /2; 566/. Восходит же данный мотив к песне «Дорога, дорога — счета нет столбам» (1961), в которой лирический герой еще имел возможность делать все, что ему хочется: «Шагаю, шагаю — кто мне запретит! — / Лишь столбы отсчитывают путь». Но к 1966 году ситуация коренным образом меняется: «Будто кто-то идти запретил» /1; 512/.

Возвращаясь к песне «Вот главный вход…», отметим, что строка «Вхожу я через черный ход» через несколько лет перейдет в стихотворение «Прошу прощения заране…» (1971): «Хожу я в баню черным ходом» (С4Т-3-68). А «всенародно прославленным» лирический герой предстанет в «Памятнике» (1973): «Я, напротив, ушел всенародно / Из гранита», — и в одной из редакций стихотворения «По речке жизни плавал честный Грека…» (1977): «…Но говорил, что он — слуга народа, / Что от народа он — и плоть, и кровь, / И что к нему крепчает год от года / Большая всенародная любовь» (С4Т-3-107).

Непосредственным же толчком к написанию песни послужил арест Высоцкого в начале июня 1966 года в Риге, где он заключал с местной киностудией договор на песни к фильму «Последний жулик», а КГБ его якобы перепутал с объявившимся в городе маньяком: «С ним разговаривают, как с последним презренным подонком, — вспоминает Людмила Абрамова. — Он объясняет: “Я — Высоцкий, я — актер Театра на Таганке. Я работаю. Вот мои документы”. С отвращением на него глядят… Он говорит, что он там несколько раз был близок к безумию. У него отобрали все шнурки-ремни. Он бился головой об стену по-настоящему: не так, как истеричная женщина, — он хотел разбить голову»[429] ^[430].

Поэтому в песне «Вот главный вход…» лирический герой после всех издевательств над собой сломался: «.. И вышел в дверь. Я вышел в дверь! / С тех пор в себе я сомневаюсь. <.. > На душе моей тягостно, / И живу я безрадостно».

Первоначально же герой говорил, что предпочтет умереть, чем поступиться своими принципами: «Упрашивать — ялучше сдохну». Такую же позицию он займет в «Прыгуне в высоту» (1970): «Лучше выпью зелье с отравою <…> Но свою неправую правую / Не сменю на правую левую!».

Вместе с тем по сравнению с ранней песней, где герой сломался и «вышел в дверь», наблюдается развитие мотива: в «Прыгуне в высоту», несмотря на травмы («И пусть болит моя травма в паху»), насмешки зрителей («Трибуны дружно начали смеяться») и угрозы («И тренер мне сказал напрямоту, / Что начальство в десятом ряду / И что мне прополощут мозги, / Если враз, сей же час, не сойду / Я с неправильной правой ноги»), герой уже не изменяет себе и добивается поставленной цели: «Но я все-таки был наверху / И меня не спихнуть с высоты!».

В песне «Вот главный вход…» героя помещают в тюремную камеру, а в стихотворении «Я сказал врачу: “Я за всё плачу…”» (1968) — в психбольницу: «А потом перевязанному, / Справедливо наказанному / Сердобольные мальчики / Дали спать на диванчике» (АР-7-90) = «Наказали бы меня за распущенность / И уважили этим очень бы. / Хоть вяжите меня — не заспорю я…» (АР-10-48) (в последнем случае героя наказали «за распущенность», а в первом — «за смелость мысли» /1; 524/); «Мне присудили крупный штраф / За то, что я нахулиганил» = «Я сказал врачу: “Я за все плачу” <…> Я и буйствовать могу — полезно нам». При этом в песне героя избивают, а в стихотворении ему насильно ставят уколы: «И кулаками покарав, / И попинав меня ногами…» = «Мне колят два месяца кряду…». И если песня написана после ареста в июне 1966 года, то в стихотворении поэт говорит о своем пребывании в психиатрической клинике им. З.П. Соловьева в феврале 1968-го.

***

Примерно через год после песни «Вот главный вход…» была написана песня «Деревянные костюмы», которая вошла в фильм «Интервенция» (1968), положенный цензурой «на полку» и вышедший на экраны лишь в 1987 году. У героя Высоцкого — подпольщика Бродского — есть в этом фильме такие слова: «Следователь сперва будет ласков: он предложит папиросу, потом предложит жизнь… Папиросу можно взять, а от жизни придется отказаться»204 И после этого звучит песня.

В фильме действие происходит при царе, а Бродский — один из подпольных революционеров, борющийся против царской власти и осужденный на смерть. Однако ясно, что Высоцкий писал эту песню (как, впрочем, и все другие произведения на историческую тематику), имея в виду современность. И, кроме того, если не знать контекст, в котором должна звучать песня, трудно увидеть в ней вообще какие бы то ни было намеки на революцию.

Речь в песне ведется от лица лирического мы, перед которым стоит выбор: «Или — пляжи, вернисажи или даже / Пароходы, в них наполненные трюмы, / Экипажи, скачки, рауты, вояжи / Или просто — деревянные костюмы».

Выбор, действительно, невелик: отказаться от борьбы и от своих убеждений и согласиться на благополучную, сытую жизнь, либо продолжить борьбу, несмотря ни на какие угрозы и опасности, выбрать свободу и тем самым обречь себя на смерть.

И будут вежливы и ласковы настолько — Предложат жизнь счастливую на блюде, Но мы откажемся, — и бьют они жестоко…

Люди! Люди! Люди!

Свобода для героев дороже жизни (вспомним в этой связи песню «Приговоренные к жизни», 1973: «Мы не умрем мучительною жизнью — / Мы лучше верной смертью оживем!»), и их поступок служит примером для остальных людей.

Добавим еще, что строка: «Ах, — скажут, — что вы! Вы еще не жили», — восходит к «Песне про попутчика»: «Говорят: “Ничего, вы так молоды…”», — свидетельствуя о лицемерии властей, которые притворно сочувствуют своим жертвам, а на самом деле проводят «поли-тику кнута и пряника» («И будут вежливы и ласковы, настолько — / Предложат жизнь счастливую на блюде. / Но мы откажемся, — и бьют они жестоко…»). Эта же политика упоминается в песне «Мне судьба — до последней черты, до креста…» (1977): «.Даже если сулят золотую парчу / Или порчу грозят напустить — не хочу!»; и в черновом варианте письма Высоцкого к секретарю ЦК КПСС П.Н. Демичеву (апрель 1973): «Многочисленные встречи с работниками культуры кончаются уверениями в обоюдной симпатии. Но я не мальчик, которого можно одной рукой гладить по головке, а другой зажимать рот»’[431] ^[432].

Вообще тюремно-лагерная тематика в произведениях Высоцкого необычайно многообразна. А один из его самых любимых сюжетов — игра в карты — впервые появился в «Пике и черва» (1964): «Помню, я в “буру”, в “очко” и в “стос” тогда играл, / С кем играл — не помню этой стервы. / Я ему тогда двух сук из зоны проиграл. / Зря пошел я в пику, а не в черву! <.. > Руки задрожали, будто кур я воровал, / Будто сел играть я в самый первый. / Он сперва для понта мне полсотни проиграл, / И пошел я в пику, а не в черву! / Ставки повышались, все шло слишком хорошо, / Я был белый, он был просто серый, / Он поставил на кон этих двух, — и я пошел! / И пошел я в пику, а не в черву. / Завязать бы сразу мне, а я не уходил / И к тому же сделал ход неверный… / Делать было нечего — и я его пришил. / Зря пошел я в пику, а не в черву!».