Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич - Страница 25

Сам же он в одном из интервью (ноябрь 1977 года) откровенно признался: «Мне театр брехтовский, уличный, площадной — близок³. Я ведь тоже начал писать как уличный певец — песни дворов, ушедший городской романс. Все эти песни шли оттого, что я, как многие начинающие жизнь, выступал против официоза, против серости, однообразия на официальной эстраде. Я хотел делать что-то свое, более доверительное, нервное, искреннее»[290] ^{[291] [292] [293] [294] [295]}.

Конечно, и в жизни Владимир Семенович тоже любил «похулиганить»: «Все встали, долго аплодировали опальному барду. Студпрофком (его как раз и возглавлял Слава Красильников) затянул Высоцкого в одну из пустых аудиторий. Здесь опять ему поднесли стопку.

На этот раз он выпил раздумчиво. Выкурил сигарету и неожиданно снова взял гитару. Осмотревшись, увидел, что девушек среди его окружения нет, объявил: “А теперь — хулиганские!” И тут пошел репертуар, который сегодня бы назвали блатной лирикой. Исполнял Высоцкий и песни одесские, и про Ростов-“папу”, и другие, которые уже выветрились из памяти. А все это втихомолку записывалось на магнитофон. И вполне вероятно, что те самые записи стали дополнительным компроматом для Владимира Семеновича»6⁵; «А в тот вечер, уже у себя дома, Володя удивил меня еще раз: “Знаешь, страшно скучаю по тем временам”. И предложил видеться чаще и “хулиганить”, как прежде»66; «Владимир Семенович сразу вышел на сцену: “Добрый вечер, друзья! Здесь все свои? Ну, тогда можно немного расслабиться и похулиганить…”)/⁷; «Однажды Володя приехал ко мне на “Рено” и сказал: “Вот теперь мы будем хулиганить”. Я посмотрела на машину, а номера-то не наши! Оказывается, Володя ездил по доверенности на “Рено”, а Марина — на “Жигулях”: они поменялись машинами. На площади Пушкина Володя лихо развернулся в неположенном месте, и нас тормознули. Пока приближался постовой, Володя сказал: “Смотри и молчи”. Подошел постовой, начал объяснять, а Володя якобы не понимает, пожимает плечами. Тот — снова объясняет, потом — что-то рисует на листочке. Володя упорно не воспринимает (иностранец ведь!). Постовой, видя, что хлопочет впустую, буркнул: “Ну ладно, езжайте дальше”. И тогда Володя достал деньги и выкрикнул: “Да возьми ты свой штраф”. У того буквально челюсть отвисла, а мы поспешили скрыться с глаз»/⁸.

Поэтому и в своих песнях он часто выводил себя в образе хулигана и дебошира: «Вдруг — свисток, меня хватают, обзывают хулиганом» /1; 124/, «Что сказать ей? Ведь я ж хулиган…» /1; 85/, «Мне присудили крупный штраф / За то, что я нахулиганил» /1; 255/, «Обзовет меня дядя бандитом, / Хулиганом — и будет таков» /1; 63/, «Зачем мне считаться шпаной и бандитом?» /1; 83/, «И вот пришлось затеять мне / Дебош и потасовку» /2; 101/, «Завелся грош и — хошь не хошь! — / По пьянке устроишь дебош» /1; 409/.

Две другие распространенные маски лирического героя в ранних песнях Высоцкого — это маски соблазнителя женщин и пролетария.

Применительно к первой из них будет уместно процитировать два стихотворения 1960 и 1969 годов: «Не могу игнорировать бабов» /1; 329/, «Мимо баб я пройти не могу» /2; 594/; письмо Высоцкого к Людмиле Абрамовой (Свердловск — Москва, 04.03.1962): «Недавно принято было решение порадовать наших бабов 8-го марта капустником. Я чегой-то придумал» /6; 307/; а также раннюю песню «Про ловеласа, про донжуана)/⁹: «д любил и женщин, и проказы — / Что ни день, то новая была». Как

говорит Игорь Кохановский: «У него была присказка: “У меня перемена фотокарточки”. Это означало какой-то новый романчик»[296] ^{[297] [298] [299] [300] [301]}.

И вторая из упомянутых масок — маска пролетария (как правило, заводского рабочего — о ней мы уже говорили в главе «Высоцкий и Ленин», с. 48) также встречается постоянно. Например, «Песня про Сережку Фомина», где герой-рассказчик работает на заводе «Компрессор», начинается следующими строками: «Я рос, как вся дворовая шпана — / Мы пили водку, пели песню ночью». А ведь всё так и происходило в жизни самого Высоцкого: «Я, как говорится, был дворовым пацаном, и потому песни мои были другими, в них был дух бунтарства, беспокойства, речь в них шла о дворовых романтиках…»71 (как в «Балладе о детстве»: «И вот ушли романтики / Из подворотен ворами»).

Поэтому о бунтарях он всегда высказывался с симпатией — например, в письме к Игорю Кохановскому (Москва — Магадан, 20.12.1965), где речь шла об Андрее Синявском: «.Дело в том, что его арестовал КГБ за то якобы, что он печатал за границей всякие произведения. Там — за рубежом — вот уже несколько лет печатаются худ. литература, статьи и т. д., и т. п. под псевдонимом Абрам Терц, и КГБ решил, что это он, провел лингвистический анализ, и вот уже 3 месяца идет следствие.

Когда наши были в Париже, там на пресс-конференции только и спрашивали о нем, наши что-то вякали, тогда посыпались протесты от крупнейших деятелей культуры. Его называют виднейшей фигурой советской лит-ры. А мы даже не подозревали. В общем, скандал почище, чем с Пастернаком. Кстати, последняя его работа — вступительная статья — страниц на 60 — к изданию Пастернака. Произведений, изданных там, я не читал, но кто читал — говорят — великолепно, а я читал кое-что здесь и согласен. Куда заведет следствие — не знаю, давно не видел Машу72 Слухов, сплетен и домыслов — куча, Би-Би-Си каждый день передает информацию — одна другой чуднее, но все это ерунда. Никто ничего не знает. 5 декабря на площади Пушкина была демонстрация, организовали ее студенты. Многие знали, что они будут, и ЧК — тоже. Бунт был подавлен в зародыше. Бунтовщиков — человек 10 — куда-то увезли и тут же отпустили за ненадобностью — молокососы какие-то. Требовали гласности процесса над Синявским. В общем, скандала не получилось, но ты примерно можешь представить себе масштабы этого всего»7³.

Алла Демидова отмечала, что «в творчестве Высоцкого — вся Россия. Этот вечный русский надрыв. Стилизация блатной России, но он в это искренне влюблен, это его органический язык. Беда наша — мы все немного зэки^?4, мы все находились в состоянии уголовников — это навязанная нам роль, и от этого такое жгучее желание вырваться, загулять. Высоцкий этим выразил душу народа»7⁵.

Итальянский исследователь Роберто Ф. Венкьярутти, говоря о герое ранних песен Высоцкого, делает вывод: «Анализируя его отношение к другим персонажам, особенно к друзьям и к женщинам, его пристрастие к алкогольным напиткам, мы пытались доказать, что литературный герой, нарисованный Высоцким, мало похож на реальных преступников. В нем, скорее, можно определить некоторые черты самого автора <„.> герой “блатного” цикла у Высоцкого — сугубо выдуманный персонаж»[302] ^[303].

Собственно, об этом сейчас и пойдет разговор.

***

Начнем с песни «Я в деле, и со мною нож» (1961), которая может показаться чисто уголовной. Однако и здесь в репликах персонажа наблюдаются буквальные переклички с высказываниями самого поэта или его друзей. Слово Артуру Макарову: «Я вспоминаю, как Володя Акимов поступал во ВГИК. Был такой майор Толпегин в райвоенкомате, который из-за него стал капитаном. Только на моей памяти Володя получил четырнадцать “последних предупреждений” из военкомата по поводу неявки на призывной пункт. Во ВГИК Володя в итоге поступил, а Толпегина за то, что он так и не смог его привлечь вовремя в армию, разжаловали, то есть понизили в воинском чине. Позже мы с ним познакомились и даже разговорились по душам. Помню, как Володя сказал ему: ““Пришел бы просто, выпил бы, а то всё повестки, повестки!”»77