Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич - Страница 13

В сюжете этого спектакля прослеживается явное родство с несостоявшимся фильмом о Махно — только уже в виде откровенной сатиры на советское общество и коммунистическую идеологию: «Мы работали врозь, но давно хотели сделать что-то общее, — вспоминает Лесь Танюк. — Возник замысел создать мюзикл по пьесе Брехта “Махагония”. Действие Высоцкий хотел перенести в Мукачевский замок на Закарпатье. Он несколько раз там отдыхал. Здание хорошо сохранилось, и это производило впечатление на Владимира. Европа, старые рыцарские портреты на стенах, цветные витражи. И врывается банда ’’нового порядка” — ножами по старой культуре, по этике и морали. <…> Гангстеры из пролетариата во главе с проституткой штурмом берут провинциальный городок и начинают творить там “государство”. Над поселком вывешивают красный флаг. В случае чего готовы были — для цензуры — кивать на Китай. Володя уже и приносил некоторые тексты своих зонгов для спектакля. Но говорил, что их еще “нужно делать”. Он иногда использовал украинизмы. <…> В нашем спектакле Высоцкий хотел выкатить на сцену мотоцикл с коляской. На нем должно было висеть семь или восемь актеров — вся “банда”. Хотел показать “коммунизм бритоголовых”»[139]. Подробнее об этой работе — в следующей главе (с. 388, 514 — 521).

***

Итак, возвращаясь к анкете, на основе сказанного можно сделать вывод, что на вопрос «Самая замечательная историческая личность» Высоцкий в принципе должен был ответить так: Махно. Однако такой ответ был невозможен, во-первых, по идеологическим соображениям, а во-вторых, соседство Ленина и Махно было взаимоисключающим. Поэтому Высоцкий заменил Махно на другого, более приемлемого по тем же идеологическим соображениям «бунтаря» — Джузеппе Гарибальди (этого итальянского полководца 19-го века, ставившего своей целью объединение Италии под руководством короля Виктора Эммануила II, Ленин называл великим буржуазным революционером), — который проводил политику, во многом сходную с политикой Махно: в 1860 году на юге Италии сверг власть Бурбонов, стал диктатором Сицилии и провел там ряд преобразований — освободил политзаключенных, организовал школы и приюты, а часть государственных земель отдал крестьянам.

Несомненно, Высоцкий сравнивал себя с Махно и Гарибальди (а также с Лени-ным[140] ^{[141] [142]}), считая себя, так же, как и они, бунтарем. Да и в самом деле был таковым, хотя, в отличие от них, действовал исключительно ненасильственными методами?⁶ А символизировали эти фигуры необходимость бунта, революции в стране, которая «бредила от удушья» («Спасите наши души», 1967), так что подспудно это был еще и своеобразный вызов действующей власти.

Данная версия подтверждается начальной строфой «Гербария» (1976), где лирический герой сравнивает себя с «лихими пролетариями», то есть большевиками — сторонниками Ленина (другой вариант: «чужими карбонариями», то есть сторонниками Гарибальди, который сам был карбонарием — членом «тайного общества, руководимого передовыми представителями буржуазной интеллигенции и либерального дворянства»; это общество «включало много демократических элементов — мелких буржуа, ремесленников, крестьян»?⁷ и ставило своей целью борьбу за национальную независимость Италии), которые «спешат в свои подполия / Налаживать борьбу». Однако сам он не может вступить в борьбу с современным ему брежневским режимом, поскольку власть сковала его запретами и лишила возможности двигаться: «А я лежу в гербарии, / К доске пришпилен шпилечкой, / И пальцами до боли я / По дереву скребу». Этот же мотив встречается в стихотворении «Я скачу позади на полслова…» (1973): «Пожизненно до битвы недопущенный / За то, что раз бестактность допустил». Но все же он вырывается из оков, хотя у него «руки скручены» и он «брошен в хлеб вонючий на настил», и вступает в борьбу: «Влечу я в битву звонкую да манкую. / Я не могу, чтоб это — без меня!».

Неудивительно, что в «Гербарии» присутствует прямая отсылка к Октябрьской революции: «И, как всегда в истории, / Мы разом спины выгнули», — а точнее к поэме Маяковского «Владимир Ильич Ленин» (1924): «Рабы, разгибайте спины и колени! / Армия пролетариев, встань стройна! / Да здравствует революция, радостная и скорая! / Это — единственная великая война / из всех, какие знала история».

Таким образом, лирический герой Высоцкого выступает в образе нового Ленина, призывающего к бунту уже против брежневского режима. А его призыв «За мною — прочь со шпилечек, / Товарищи-жуки!»[143] ^[144] имеет очевидное сходство с репликой шахтера во втором варианте пьесы Маяковского «Мистерия-буфф» (1920 — 1921): «Эй, товарищи, за мной!»99. Да и мечта о свободе в «Гербарии»: «Но нас свобода вылечит <…> Сорвемся же со (АР-3-14), — вновь возвращает к Маяков

скому: «Лучше восстать посметь, / встать и стать свободным» («На цепь!», 1923).

Обратим внимание еще на одну отсылка к Ленину в «Гербарии»: «В лицо ль мне дуло, в спину ли, / В бушлате или в робе я, / Тянулся, кровью крашенный, / Как звали — к шалашу». Добавим сразу несколько черновых вариантов: «Всегда я только к нашему / Просился шалашу», «Но не к чужому — к нашему / Я вышел шалашу», «Стремился, кровью крашенный, / Обратно к шалашу», «Шел злой и ошарашенный / К родному шалашу» (АР-3-20).

Смысл этих цитат прост: лирический герой Высоцкого, возвращаясь из тюрем и лагерей («в бушлате или в робе я»), несмотря на все мучения, которым его подвергала власть («кровью крашенный»), всегда стремился назад, на родину. Но почему же именно к «шалашу»? Напрашивается единственно возможный ответ. В июле 1917 года В.И. Ленин был обвинен в шпионаже в пользу Германии (революция, как известно, была сделана на немецкие деньги) и вынужден был скрываться от преследований Временного правительства в шалаше на берегу Сестрорецкого Разлива (рядом с поселком Разлив) под видом финского крестьянина, нанятого на время сенокоса. До сих пор существует «Шалаш Ленина» — музейный комплекс в Разливе, посвященный этим событиям. И вот там-то, в шалаше, то бишь «в подполье», Ленин «налаживал борьбу»: к нему приезжали, например, Григорий Зиновьев, также находившийся в розыске, и Иосиф Сталин («Коба»), который, собственно, и привел Ленина в этот шалаш. Через них вождь отдавал директивы революционному движению и одновременно с этим писал книгу «Государство и революция». Однако уже 8 августа он вынужден был вместе с Зиновьевым переехать в Финляндию.

Что же касается лирического героя Высоцкого, то еще за пять лет до «Гербария» он уходил в подполье в «Песне автозавистника» (1971): «Ушел в подполье — пусть ругают за прогул. И здесь же он «недосыпал, недоедал, пил только чай». Именно такую рекомендацию даст ему позднее «главный спец по демократам, бывший третий атташе» в «Инструкции перед поездкой» (1974): «Будут с водкою дебаты — / Отвечай: / “Нет, ребяты-демократы, / Только чай!”».

Здесь, несомненно, пародируются многочисленные рассказы об аскетизме Ленина и других большевиков: «Однажды Владимир Ильич Ленин сидел в своем кремлевском кабинете и работал.

На столе стакан чаю. На блюдечке сухарь.

В те годы был ужасный голод. И население питалось чем попало. Кушали овес и картофельную шелуху.

Что касается хлеба, то хлеба выдавали людям по одному небольшому кусочку на целый день.

Конечно, для товарища Ленина можно было бы найти наилучшую еду. Но он запрещал это делать. Он не мог позволить себе сытой жизни, когда голодала вся страна. И он даже чай пил без сахара»»™.

Интересно, что за два года до «Песни автозавистника» лирический герой уже примерял к себе маску пролетария-большевика в «Поездке в город» (1969) и при этом пользовался такой же лексикой: «Чтоб список вещей не достался врагам. / Его проглотил я без страха. <.. > Зачем я тогда проливал свою кровь, / Зачем ел тот список на восемь листов…?!» = «За то ль я гиб и мер в семнадцатом году, / Чтоб частный собственник глумился в “Жигулях”?!»