Вперед в прошлое! (СИ) - Ратманов Денис - Страница 37

Так и вертелись в голове лозунги: всем студентам — булочки, всем бабушкам — по голодному внуку!

— Кажется, я скоро лопну, — проговорила сестра с набитым ртом. — Вкуснотища какая! Бабуля, спасибо вам огромное!

Посидев немного, Наташа спросила жалобно:

— У вас есть телефон? Позвонить надо.

— Владу? — спросил я, уже зная, чем дело кончится, и кивнул на часы, стоящие на подоконнике. — Полвторого дня. — Он еще с учебы не пришел.

— Вы ж всю ночь не спали. И не мылись, наверное. Давайте я вам титан растоплю, — засуетилась бабушка.

Помыться, конечно, нужно было, но не хотелось ее напрягать. Впрочем, нет. Одинокой пожилой женщине хочется быть нужной, для нее такая забота в радость.

— Давай я хоть дров тебе принесу, — вызвался я.

Странно, но как-то само собой получилось, что я сразу перешел на «ты», а Наташка бабушке выкала. У меня же было чувство, что баба Эльза — своя в доску. Как же, черт побери, хреново, что в прошлой жизни мы не общались!

— Там все есть, — отмахнулась она.

Баня, она же ванная находилась с том же строении, что и кухня, но вход был отдельно. Титаном назывался продолговатый металлический котел на ножках, с топкой. Этакая буржуйка с железной емкостью, наполненной водой, от которой отходили трубы. Рядом с титаном была ванна. Бабушка накидала в топку дров, разожгла огонь и сказала:

— Минут пятнадцать — и готово!

— Класс! — оценил я.

Мы вернулись в кухню, выпили еще какао, бабушка расспросила про мать и Борю, про отца — ни слова. А я смотрел на фотографию деда, и меня разъедал стыд, что мать продала его кортик. Интересно, можно ли найти концы и выкупить его?

Наташка молчала, разбалтывая сахар в чашке. Ей тоже было стыдно.

Воцарилось молчание, бабушка ушла, а вернулась с полотенцами и тапочками для Наташи.

— Извини, только заметила, что у тебя кеды порвались. Какой у тебя размер ноги?

— Тридцать шестой, — ответила сестра.

— У меня тридцать девятый — не подойдет. Ничего, что-нибудь придумаем.

— А еще тапки есть? — спросил я. — У нас ноги мокрые.

Бабушка всплеснула руками и воскликнув: «Что ж вы молчите!» — убежала в дом, вернулась со старинными, наверное, еще дедовыми клетчатыми тапками, выдала нам по полотенцу, по куску нового мыла и отправила Наташку в душ. Я переобулся, думая просушить кеды возле титана. Паршиво, когда другой обуви у тебя нет.

— Что вы будете делать? — Спросила бабушка. — Терпеть побои — не советовала бы. — Она тяжело вздохнула, по лицу пробежала тень. — Эх, Оля, что же ты наделала! Говорила ей, в ногах валялась, чтобы не шла за этого придурка. У нас же в семье никто никого никогда не бил! — Ее голос сорвался, и она смолкла.

— Все будет хорошо… — Так и хотелось назвать ее Эльзой, но я сказал: — Бабушка. Я не позволю.

Наташка вышла быстро, ее сменил я, а потом, прихватив обрез, мы отправились в дом.

Это был старинный дом из тех, что построены своими руками: с кривыми белеными стенами, высоким потолком и гулкими комнатами. Дом-музей уходящей эпохи. Старинный шкаф с гнутыми ножками в прихожей, иконостас на восточной стене. На бабушку Эльзу не похоже, но на войне, говорят, атеистов не бывает. Наполовину сгоревшая церковная свеча на блюдце.

Заскрипели половицы под ногами.

Дальше — тесная прихожая. Печь.

Все-таки я был тут в совсем нежном возрасте, зимой, потому что откуда-то помню эту печь. Я сидел на полу и зачарованно слушал, как бьется ее огненное сердце.

Напротив входа — дверь в маленькую комнату. Слева — вход в просторный зал со старинной мебелью. И повсюду — фотографии на стенах. Бабушка и дед — везде молодые и смеющиеся. Две девочки-погодки, похожие, как двойняшки: мама и тетя Ира.

— Бабушка, у тебя ведь сохранились старые фотоальбомы? Покажи их мне, пожалуйста, — попросил я.

— Сейчас, постель вам приготовлю, вы же не спали всю ночь!

Она засуетилась в маленькой комнате, где стояли две кровати, разделенные тумбой.

— Я помогу! — вызвалась Наташа и отогнала бабушку, стала сама застилать бельем и свою кровать, и мою. Надо же, а дома было не допроситься что-то сделать за двоих.

Наблюдая за ней, я скользнул взглядом по подоконнику, увидел карету, искусно вырезанную из фанеры, и кое-что вспомнил. Черт! Илюхе забыл рассказать, что со мной случилось, а он меня потерял и волнуется. Надо срочно это исправить! Я подошел к дисковому телефону, набрал справочную, узнал номер Каретниковых — он за столько лет из памяти выветрился, и позвонил другу.

— Да, — строго ответил он.

— Привет, это я…

— Пашка, я тебе башку откручу! Ты что творишь? Твой батя приходил, говорил, ты пропал, и Наташка тоже…

— Не пыли! — прервал я поток возмущения. — Не пропал, а из дома сбежал. В общем, он Натку начал бить, я не дал, и мы вдвоем свалили.

— Куда? Ты не под забором хоть ночуешь? А то у бати есть ключ от подвала. Хороший подвал, сухой…

— Не под забором. В безопасном месте. Тебе лучше не знать, потом расскажу. Все остальное тоже расскажу потом.

— Ты в школу завтра пойдешь? На подготовительные к экзаменам?

— Не знаю еще. Кстати, я Русю прессанул жестко. Должен отстать.

— Да⁈ — На меня аж через трубку пыхнуло радостью. — Как? Расскажи!

Представилось, как он пританцовывает от нетерпения, предвкушая интересное.

— Не могу, — я покосился на застывшую над душой Наташку. — Правда не могу, все серьезно.

— Он хоть живой? Ну, Руся.

— Живой, но слегка уссатый. — Друг засмеялся, я продолжил: — Все, Илюха, пора мне. Все у меня хорошо, не переживай.

Я отключился.

Выпускные экзамены были в девятом и одиннадцатом, но, начиная с шестого класса, мы ежегодно сдавали два предмета. Проходило сие действо тоже в форме экзамена, с подготовкой, билетами и сопутствующей нервотрепкой, хотя по факту это было что-то типа итоговой контрольной, проверкой знаний, которая влияла на годовую оценку.

По идее, если вообще не явлюсь на этот типа экзамен, никто мне ничего не сделает. Но я пообещал матери сдать все на пятерки. А раз пообещал — делай, и возраст — не оправдание. Таков мой принцип. Иначе чем я буду отличаться от большинства?

Бабушка достала огромный пухлый фотоальбом, сдула с него пыль и уселась на диван, мы пристроились по бокам. Перелистывая страницы со вклеенными фотографиями прадеда и прабабки, бабушка рассказала историю нашей семьи.

Она сама была из Сталина, то есть Донецка, из семьи ярых коммунистов, дед — местный. Познакомились они на фронте под Курском.

Слушая ее голос, рокочущий, словно волны, ворочающие гальку, завораживающий, усыпляющий Наташа уснула сидя. Мы с бабушкой переместились в летнюю кухню и долго разговаривали обо всем, и мне все больше хотелось прибить отца за то, что в той жизни он лишил меня этого замечательного человека.

Потом и я уснул на накрахмаленном до хруста белье. Проснулся вечером, протер глаза. Было еще светло. Привычка откладывать важные дела уже дважды подвела меня под монастырь, потому к Лялиной нужно ехать уже сегодня. Я придумал, что и как надо повернуть, чтобы загнать папашу в угол, и он не отвертелся.

Полный решимости, я вышел в зал и обнаружил Наташу, сидящую возле телефона, поджав ногу.

— Что? — спросил я.

Она помотала головой, но я и так знал: она звонила Владу, а его для нее не было дома.

— В институте? — спросил я, сестра кивнула, я подошел к телефону. — Диктуй номер.

— Зачем? — вскинулась сестра. — Влада же нет.

Я посмотрел на часы, показывающие полседьмого вечера.

— Диктуй. Проверим, есть или нет.

«Я не хочу знать, — читалось на ее лице. — Я не готова это знать».

— Ну?

И все-таки она сдалась. Я принялся набирать номер, прижав трубку к уху и поглядывая на сестру, которая все больше бледнела, судорожно сжимала-разжимала пальцы. Тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р — вертелся диск. Из трубки донеслись протяжные гудки. Наташка шумно сглотнула слюну. Наконец бодрый женский голос ответил: