Вперед в прошлое! (СИ) - Ратманов Денис - Страница 26

— Научишь меня рыбачить? Все равно мне пока продавать нечего.

К молу мы добрались в два часа дня. В субботу, в выходной, сотни людей вышли на набережную, расстелили картонки и продавали ненужное. Девчонки носили мороженое в сумках-холодильниках, мимо прошла женщина с самодельной кофемашиной: двумя огромными термосами, приспособленными на тележке.

А чуть дальше расположились челноки привезшие из Турции вожделенный импортный шмот. Туда нам лучше не ходить — Наташка слюной захлебнется.

Я вспомнил, как чуть не поплатился жизнью за то, что недооценил гопников, и сказал Наташе:

— Постой пока здесь.

— Ты куда? Я с тобой! — Она рванула за мной к старьевщикам, говоря: — Что ты задумал?

— Вооружиться. Купить карабин, ну, как у альпиниста, вместо кастета. Или цепь, на каких собак водят.

— А-а-а.

Мы двинулись между рядами, поглядывая на товар, разложенный на газетах: старинные сервизы — символ достатка в Советском Союзе, — фарфоровые балерины и слоники, вилки, ложки, сковородки, стариковские шмотки, радиодетали, выцветшие и относительно новые журналы, коллекции календариков, пластинки, потемневшие бусы, сигареты поштучно, семечки, пирожки, вязаные вещи, шапки из нутрии.

— Для собак у кого-то что-то есть? — спросил я у сухонького мужика, торговца книгами.

Он пожал плечами.

— Без понятия, молодой человек.

И отвернулся. Нас за покупателей не принимали, а когда проходил кто одетый поприличнее, его зазывали, хвалили свой товар, как я — ставриду на остановке.

Я остановился напротив лежащих на газете ремней, портупеи, фуражки и кортика. Поднял взгляд на старушку в сизом газовом платке. Видно было, что стыдно ей и боязно. Что она продает последнее и самое дорогое.

— Здравствуйте, — сказал я непонятно зачем: — Это флотский кортик? Сколько вы за него хотите?

— Двадцать пять тысяч всего. Он именной. Это память.

Что-то около двадцати долларов. Вспомнилось, что мать в прошлом году дедов тоже продала, подарила отцу на день рождения часы. Наташка тогда еще сказала, что это к расставанию. Что ж, будем надеяться.

Хотелось сказать: «Нельзя продавать память, оставьте внукам» — но кто я ей, чтобы давать такие советы? Вдруг у нее есть нечего или внучка болеет, и надо на лекарства?

— Ты что, дурак? — дернула меня за руку Натка. — Это ж оружие! Тебя посадят.

— Я просто спросил, успокойся.

Если бы у меня были деньги, купил бы сейчас эту вещь, чтобы потом вернуть родственникам. Я бы с удовольствием хранил дедов кортик, но где его теперь искать? Наташке я это объяснять не стал.

Второй раз мы остановились напротив мужика, торговавшего самодельными кожаными поводками и ошейниками. Цепи у него тоже были, причем везде имелись ценники. Я сел на корточки, выбрал самую короткую, за двести пятьдесят рублей, думая, как бы еще немного ее укоротить, и спросил:

— Карабин у вас есть? Такой… на овчарку.

— Есть, сейчас.

Продавец полез в огромную сумку, я посмотрел на заскучавшую Наташку, на соседнего продавца, с трубами, кранами и прокладками. Взгляд остановился на крупном медном вентиле, и меня осенило: вот же он, кастет! И не прикопаешься!

— Спасибо, не надо, — сказал я, расплатился за цепь и за видавший виды вентиль отдал столько же.

Немного отойдя, сунул пальцы в вентиль, сжал кулак и улыбнулся. Наташка мне кивнула и тоже улыбнулась.

На моле колыхался лес удочек. Значит, идет рыбка-то, клюет, родимая! Вот уже видно серебристые тела на крючках и довольные физиономии рыбаков.

— Ух ты! — воскликнула Наташка и затанцевала от нетерпения: — Научи, сенсей!

Мы взобрались на возвышенность, я собрал удочки, прицепил подвесы и сделал заброс. Груз не успел опуститься, как начало клевать, я принялся крутить катушку. Три штуки! Крупненькие. Наташка взвизгнула от летящих в лицо рыб на подвесе.

— Лови. Снимай, — скомандовал я.

— Страшно! Они ж живые!

Я молча снял ставриду с крючков, сложил в ведро.

— Ты весы взяла?

Она закивала.

— И весы, и кульки сделала из старой пленки.

Похоже, вторая удочка так и останется лежать. Девчонки — бесполезные существа. Больше я не просил Наташку помогать, справлялся сам, а она сидела, поджав ноги и надувшись. Наконец не выдержала:

— Давай я попробую.

Следующую партию снимала она, психуя и ругаясь. Выронила рыбу — она ускакала в море. Со второй справилась. И с третьей, и с четвертой. Вскоре я перестал за нее волноваться — у меня появился отличный помощник. Наконец Наташка решилась на заброс.

— Со спины не кидай, — учил ее я. — Рыбы много, и она близко к берегу, далеко бросать не надо. Повторяй за мной. Снимаешь стопорок, прижимаешь леску пальцем. Вот так взмахиваешь удилищем, и когда груз качнулся вперед, отпускаешь палец. Если с первого раза не получится, не психуй. Оно мало у кого получается сразу.

Удивительно, но у Наташки получилось! А сколько визгу было, когда она поймала свои первые две ставриды! Через полчаса сестренка таскала рыбу, как заправский рыбак. Ни разу не видел ее такой счастливой и азартной!

В итоге и ловили рыбу мы вместе, и продавали вместе, а домой приехали затемно, зато счастливые и богатые, а деньги честно поделили пополам: по две шестьсот рублей на лицо. И завтра тоже условились рыбачить: в шесть утра — и сразу на мол!

Заодно я на рынок сгоняю, присмотрюсь к менялам и куплю свои первые пять долларов. Для стартового капитала нужно хотя бы в пять раз больше.

Дома мы сразу же обрушились на еду — жареную ставриду, пойманную еще в прошлый раз. А примерно через двадцать минут явился отец и крикнул с порога:

— Павел. Выйдем.

Мы с Наташкой переглянулись. Моя рука скользнула в карман ветровки, я сунул пальцы в отверстия вентиля и сжал кулак. Протопав в прихожую, я остановился в полуметре от отца и вскинул голову:

— Сразу говорю: бить себя не позволю.

Отец поджал губы, шагнул ко мне и протянул руку. Я не сразу решился ее пожать. В чем подвох?

— Сын, я тобой горжусь! Ты поступил, как настоящий мужчина.

Только сейчас до меня дошло, что он говорит о задержании домушников. Пожалуй, впервые отец обращался ко мне, как к человеку, а не как к докучливому зверьку.

Проснулся я по будильнику в шесть, растолкал Наташку. Пока она стонала и ворочалась, отгоняя сон, сунулся в холодильник, надеясь, что отец не съел остатки моей колбасы. Холодильник в этот момент включился и рыкнул на меня.

— Пошел в пень, это моя добыча, — крикнул я в его пустые недра, где угадывалась зелень, банка молока, яйца и миска с клубникой.

Если остатки колбасы тонко нарезать, их должно хватить на два завтрака. Ну, или на двоих: меня и Наташку, крысятничать я не собирался. Но похоже, кто-то схомячил деликатес.

— Я ее за зелень спрятала, — призналась сестрица. — В большой семье клювом не клац-клац.

Вообще-то в оригинале не «клювом», но сути это не меняет. Я нашел колбасу и спросил у сестры:

— Будешь?

Она помотала головой.

— Не лезет.

Вытащила из-под кресла отвратительный кофе, который подарили Каретниковы, поставила чайник на газ, и тут вырубили свет. Холодильник зарычал, трепыхнулся и утих. Воцарился полумрак.

Выпив бодяги и вроде взбодрившись, мы соорудили бутерброды с колбасой в дорогу, взяли удочки, накинули куртки — по утрам было холодно, и пар валил изо рта — и на автобусе, который отправлялся в шесть сорок, поехали на мол, хотя ранний подъем был необязателен. Ставрида — странная, она может не ловиться утром или на закате, как нормальная рыба, но переть в обед, а потом вдруг исчезнуть на пару дней.

Нас с Наташей на рассвете подняли жадность и азарт. У Наташки впервые появилось столько денег на руках, она даже свидание перенесла на вечер: жадность поборола любовь. Так глядишь и отойдет Владик на второй план.

На набережной было пустынно. Процокала когтям собака по асфальту. Прожужжал дед на мопеде, судя по удочкам — наш конкурент. Привычно фоном гудел порт. Закрывая горы, к выходу из бухты медленно двигался гигантский сухогруз, буксиры на его фоне смотрелись резиновыми утятами.