Вперед в прошлое! (СИ) - Ратманов Денис - Страница 10

После Заславского Вера Ивановна вызвала Баранову, которая быстренько все рассказала и написала, получила заслуженную пятерку и вернулась на место, всем своим видом демонстрируя превосходство. Она училась на «отлично» до девятого класса. В девятом англичанка поставила ей четверку в году, и она возненавидела Илью, у которого по всем предметам были пятерки, и даже попыталась организовать травлю — считала его заучманом и подлизой, хотя это вообще не про него. В будущем он видел себя офицером, много читал про белогвардейцев, и для него слово «честь» не было пустым звуком.

Спрятавшись за спиной Сашки Гайчук, то есть Гаечки, я нарисовал в учебнике ручкой ядерный взрыв, а ниже написал: «25. 07. 2025. No future».

Потом была перемена, и дети затроллили Желткову. Она попыталась сбежать с урока, но Заславский держал дверь, а Кабанов с нашим извечным хохмачом Дэном Памфиловым за руки тащили ее за парту в среднем ряду, где Любка всегда сидела одна.

— Здесь мы наблюдаем трагедию маленького серого человека, — декламировал Петька Райко, покачивая тощей ногой в настоящей фирменной кроссовке. — После того, как отправила мне письмо с признанием в любви, надеюсь, наша Желткова с жизнью не расстанется.

Любка вырывалась, но силы были неравны. Я поглядывал на учительницу, но она делала вид, что не замечает безобразия — молодая и пугливая, боялась настроить против себя лидеров класса. В предыдущей реальности этого эпизода не было. Или я его просто не помнил, потому что над Желтковой издевались постоянно, и это казалось мне нормальным.

В этой я ничего терпеть не намерен. В том числе — отвратительные зрелища, а по отвратительности оно было, как если бы живодеры издевались над котенком. Потому я поднялся, громко и многоэтажно выматерился. Это было так неожиданно, что парни отпустили Желткову. Все, в том числе учительница, посмотрели на меня. Любка, рыдая, выбежала за дверь.

— Вера Ивановна, а Мартынов матерится! — пожаловалась Баранова.

Вера Ивановна подвисла, не зная, что делать: вроде как меня надо наказать, но я пресек травлю Желтковой, и это как бы умножает мою провинность на ноль. К тому же учительница симпатизировала нам с Илюхой.

— На фига вы это делаете? — спросил я у одноклассников.

— Точно влюбился, — заключила Семеняк.

— Вам нравится, как она плачет? — обратился я к парням. — Мне — нет. Не переношу женские слезы. Объясните мне, зачем вы мучаете человека? Это смешно? Нет. Вы показываете, что сильнее и круче нее? Так все это и без того знают.

Думал, нападки продолжатся, и придется отбиваться, но нет. То ли до них и правда что-то дошло, то ли во мне сейчас что-то было такое, что говорило: не связывайтесь с этим ненормальным. Мой единственный друг Илья пожал мою руку и шепнул:

— Правильно. А я побоялся, — добавил он с сожалением.

Подумалось, что мне не нужен этот цирк с конями. Не собираюсь с ними еще три года штаны просиживать. Оставшиеся бы семь дней дотерпеть.

На литературе Вера Ивановна вызвала меня — в классе захихикали. Я кратко пересказал содержание — как это было принято. Причем за сорок с копейками лет я здорово прокачал красноречие, и одноклассники слушали меня, разинув рты. Потом я пустился в рассуждения, что было бы, если бы княгиня ответила Желткову, незаметно вовлек в диалог Веру Ивановну, подключил Санька Кабанова — мол, хотелось бы ему жениться на княгине. Обратился с тем же вопросом к мажористому Райко, и понеслась жара!

Девчонки все как одна голосили, что да, было бы счастье, потому что — любовь же! Настоящая! Парни склонялись к тому, что есть люди, которые готовы отдать почку, хоть она реципиенту и не нужна, ему бы смелость. Или сердце. Или мозг.

Я перестал быть даже дирижером, разгорелся жаркий гендерный спор, который вышел на новый виток. Учительница глазам поверить не могла, как оказывается, зацепило произведение учеников! Она, наверное, такого никогда раньше не видела у себя на уроке.

В общем, двоечники были мне благодарны, что на них не хватило времени, а я получил жирную пятерку в дневнике и благодарность на три строчки. Ну все, теперь меня точно на олимпиаду зашлют.

— Круто ты урок провел! — оценил Илюха мой креатив на большой перемене. — Долго готовился?

— Особо не готовился, как-то само получилось, — пожал плечами я.

Большая перемена создавалась для того, чтобы ученики перекусили в столовой, но при тотальном безденежье это могли себе позволить разве что два наших мажора, остальные ели то, что взяли из дома. Причем если достать яблоко, сразу налетит стая саранчи с криком: «Дай кусить».

Мы вышли из кабинета последними, если не считать дежурных, вытирающих с доски. Илья достал два бутерброда с сыром, один протянул мне. В нашем доме сыра отродясь не водилось, а колбаса бывала лишь по праздникам. Родители Ильи, люди интеллигентные и небедные, догадывались об этом, потому всегда давали Илье перекус на двоих, чтобы он подкармливал меня.

— И все-таки опасно ты себя ведешь, — сказал Илья. — Гопники этого не забудут.

— Посмотрим, — ответил я. — Илюха, пообещай не лезть, если будет замес. Это моя война.

— Не буду обещать. Потому что ты за меня все время подписываешься.

Вспомнились наши последние минуты, как я тащил его на себе, хотя мог бы дать стрекоча. Илья поступил бы так же. Так уж у нас повелось с самых младших классов: держаться друг за друга. Как еще выжить ментенышу и профессорскому сыну? Нам бы на единоборства походить, желательно — на самбо, но в нашей деревне не было ничего такого. Тренерам платили копейки, и большинство ушло торпедами в банды. Зато имелась музыкальная школа. Музыканты в бандах не нужны.

— Давай качаться, — предложил я.

— Так нет качалок. Даже гандбол закрыли. Так я бы с радостью, ты же знаешь.

— А мы — на площадке. Перчатки боксерские у отца есть, он меня кое-чему научил.

Про «научил» я, конечно же, соврал. Он меня научил снаряжать гильзы и отливать дробь. Единоборства — память прошлой жизни. Но перчатки действительно были, и я уверен, что отец мне их отдаст, радуясь, что сын-тюфяк становится мужиком.

— Круто! — просиял Илюха. — Когда начнем?

— Да хоть сегодня после физры.

Прозвенел звонок, и мы побежали на химию на третий этаж и обнаружили в классе вестника апокалипсиса.

На задней парте наблюдался Синцов, черная метка нашего класса, прогульщик, курильщик и нюхатель клея. Он являлся раз-два в месяц, сидел на двух-трех уроках на задней парте и исчезал. Иногда вставал и, демонстративно зевая, уходил прямо посреди урока. Сегодня черную метку получил, похоже, я, потому что Синцов весь урок сверлил взглядом мой затылок.

Наверное, это должно было меня деморализовать и запугать, но я даже вызвался к доске и получил пятерку, к удивлению химички, все красиво и связно рассказав. Людмила Федоровна, наша химичка, была замечательным человеком, но не могла донести материал, потому химию не понимали, а зубрили. Похоже, после моего выступления кое-кто и понял.

И вот прозвенел звонок. Синцов сразу подорвался, подошел к моей парте. Илюха напрягся, я откинулся на спинку стула. Синцов склонился надо мной и дохнул в лицо чем-то едким, химическим.

— Хана тебе, поросеночек! — Он осклабился, демонстрируя черные зубы.

Я изобразил растерянность и страх, захлопал ресницами, словно собрался заплакать.

— А что я сделал?

Вот теперь Синцов отвесил челюсть. Действительно ведь, разве такой, как я, мог обезвредить двух гопников, которые к тому же старше?

— Ты родился, — прошипел он.

— Ну, извини, — развел руками я. — Я больше не буду.

Девчонки на первой парте прыснули и сложились.

— Тебе хана, понял?

В зарождающийся конфликт вмешалась химичка:

— Синцов! А ну вон из класса!

Людмила Федоровна умела сделать зверское лицо, потому ее боялись. Синцов направился к двери, указав на меня пальцем.

— Я же говорил, — вздохнул Илья. — У них один за всех и все за одного.

К нам повернулась Гаечка и уверила: