Проклятие - Майер (Мейер) Марисса - Страница 63

С трудом проглотив ком в горле, она долго стояла, всматриваясь в гобелен, и мало-помалу убедилась, что это не просто изображение семи случайных зверей. Нет, это был тот самый василиск, от которого они бежали со Златом. Та самая виверна, что висела в большом зале Адальхейда. Тот самый татцельвурм, что пытался украсть золотую фигурку Лейны. Тот единорог, который веками был предводителем моховых дев. И именно тот грифон, которого всего несколько недель назад притащили в замок. Кто они? Что собой знаменуют? Если единорог оказался человеком – ну, то есть существом, на него похожим, – могло ли быть, что и все они?.. Вдруг только отравленные стрелы и золотые цепи мешают им снова обрести истинный облик?

Взгляд Серильды упал на черного волка, и она вспомнила историю о темных, бегущих из Ферлорена. Вспомнила жуткий вой, который эхом доносился из пещеры под лунной ротондой.

Велос. Велос стал волком.

Она внимательно осмотрела остальные фигуры.

Единорог. Пуш-Грола. Защитница леса, дев и матерей, наделенная магией, которая оживляет деревья и наполняет двор тюльпанами и подснежниками. Что, если на самом деле это Эостриг, бог весны и плодородия? Серильда никогда не слышала сказок, в которых Эостриг был бы хоть как-то связан с Лесной Бабушкой, да иссохшая лохматая старуха и сама не слишком походила на бога. Эострига обычно изображали гибким, стройным, с сильными руками и длинными голубовато-фиолетовыми волосами. Говорят, что Эостриг был одновременно нежным и устрашающим. Волевым, но добрым.

Пуш-Грола была устрашающей и волевой, но нежность? Доброта? При мысли об этом Серильда закатила глаза. Хотя… кто вообще мог подумать, что Пуш-Грола окажется единорогом, самым грациозным из созданий? А еще Пуш-Грола поняла, что Серильда беременна, еще до того, как об этом узнала она сама.

Следующим Серильда стала изучать татцельвурма, зверя, увековеченного на гербе семьи Злата. Может, это у тебя в крови. Татцельвурма привлекала фигурка, сделанная из золота, благословленного богом. Хульдой. Хульда была божественной покровительницей Злата. Хульда… это татцельвурм?

Что там Эрлкинг сказал Пуш-Гроле? Как жаль, что Сольвильда уже давным-давно не отвечает на молитвы. Василиск или виверна, оба пойманные во время охоты много лет, а может, и десятилетий назад. Серильда представила себе семь витражей. Сольвильду, одетую в яркие оранжевые и синие цвета, тех же оттенков, что и перья василиска. И Тирра с рубином между глаз, прямо как у той виверны.

А Фрейдон…

Грифон. Наверняка.

Серильда точно не рассказывала никаких историй о грифоне. Зато рассказала другую, о том, как Вирдит явился к Фрейдону, чтобы призвать его к ответу за ужасный неурожай. На восточных равнинах Достлена, где он целыми днями работал в своем ухоженном саду, а вечерами ловил рыбу в устье реки Эптани.

Совершенно другая история. Еще одна нелепая выдумка. И все-таки она открыла Дикой Охоте, где прячется грифон. Волшебный зверь, который на самом деле был… богом.

Никогда больше она не расскажет ни одной истории, поклялась себе Серильда. Теперь она знала, что абсолютно все, что бы она ни выдумывала, оборачивалось Эрлкингу на пользу.

На дрожащих от волнения ногах Серильда подошла ближе к гобелену, чтобы рассмотреть последнее существо. Она припомнила витражи в Адальхейде и то, что Вирдита часто изображали с золотым пером в руке. Казалось логичным, что Вирдит мог принимать облик огромной хищной птицы с блестящими золотыми перьями. Серильде легко было представить его и изящным, как сокол, и яростным, как орел. Но здесь – здесь он был повержен. На этом гобелене было ясно видно, что Эрлкинг победил.

– Почему так? – прошептала она. – Зачем ему все семь?

– Серильда?

Оглянувшись, она увидела детей, наблюдающих за ней широко открытыми испуганными глазами. Неужели они тоже обо всем догадались? Но способны ли дети понять, что это значит?

Да нет. Серильда и сама до конца не понимала, что это значит. Ей хотелось надеяться, что она просто придумала какую-то чушь на ровном месте. Наверняка она ошибается. Это всего-навсего гобелен, ничего не значащая картинка.

И все же она знала, что права. Она могла бы в этом поклясться.

– Нам нужно тебе кое-что показать, – заговорил Ханс, одной рукой сжимая плечо Гердрут.

– Этого здесь раньше не было, – подхватила Гердрут. – Честное слово, раньше я не видела… А если б увидела, то сразу сказала бы тебе!

Серильде потребовалось некоторое время, чтобы перестать думать о богах, скованных золотыми цепями, и осознать, что дети встревожены вовсе не тем, что тревожило ее саму.

– Что там такое?

Дети потащили ее в конец зала, к последнему гобелену, тускло освещенному единственной свечкой.

Серильда не сразу сообразила, что смотрит на свой собственный портрет. В черном костюме для верховой езды и новом алом плаще, с волосами, уложенными в высокую прическу, она больше, чем когда-либо, походила на Ольховую Королеву. Но золотые колеса в глазах исключали ошибку. Это была она.

На гобелене она стояла в тронном зале Адальхейда между двумя колоннами, украшенными резьбой с изображением татцельвурмов. На руках у нее был спеленатый младенец.

У Серильды внутри шевельнулась надежда.

Сверкающая, восторженная надежда.

Это же она. И ее дитя с ней. И она жива.

У Серильды задрожали губы, и она осмелилась неуверенно улыбнуться, но тут Ханс положил руку ей на плечо.

– Это еще не все, – тихо сказал он, и Серильда вспомнила ошеломленные лица детей. Не просто ошеломленные. Полные ужаса.

Фриш взял один из подсвечников.

– Мы хотели получше его рассмотреть, – пояснил он. – Если на него посветить…

Он поднес подсвечник к самому гобелену, разогнав тени.

Картина начала меняться на глазах.

И вот уже не Серильда держала на руках своего ребенка.

Это была Перхта.

Она освободит единорога и грифона.

Серильда поклялась сделать это, когда лежала без сна в свой день рождения. В кои-то веки она думала в этот день не о пропавшей матери, а о чем-то совершенно другом.

Для Сольвильды, Тирра или Хульды ничего не получится сделать, пока она здесь, в Грейвенстоуне, а они в Адальхейде. Но единорог Эостриг и грифон Фрейдон… Они-то здесь, томятся во дворе замка. Серильда пока не представляла, как открыть клетку и освободить волшебных зверей от золотых оков. Но она была уверена, что найдет способ.

Она не позволит Эрлкингу держать богов в плену. Нельзя допустить, чтобы они исполнили хоть одно его желание – не говоря уже о семи.

А значит, их необходимо выпустить на волю.

Сегодня же, пообещала себе Серильда. Прямо на Скорбную Луну, после того, как ускачет Охота.

Как бы ей хотелось освободить и Злата. С каждым днем девушка тосковала по нему все больше. Хоть у нее не билось сердце, боль в груди не стихала ни на минуту.

Но она не могла позволить себе попусту тратить время, пытаясь проникнуть в подземелья. Она не сможет попасть туда, где держат Злата. Не сможет ему помочь. А значит, ей придется справляться со всей этой безумной затеей в одиночку и надеяться, что боги в звериных обличиях сохранили достаточно мудрости, чтобы не сожрать свою спасительницу.

В том, что Серильда целиком и полностью сосредоточилась на том, чтобы освободить двух богов, было кое-что хорошее: строя свои тайные планы, она совсем забыла, что близится Скорбная Луна, а ведь обычно ее приближение наполняло Серильду тоской. Она уже привыкла, что в эти печальные дни к ней всегда подкрадывалось горькое чувство утраты.

В Скорбную Луну полагалось предаваться воспоминаниям о предках, ушедших в Ферлорен. Бумажные фонарики проносили по улицам и развешивали на деревьях в память об умерших близких. Живые пели песни, лили вино на могилы. Семьи собирались вместе и делились историями – не о потерях, а о счастливых временах, когда люди, по которым они грустят, еще были с ними. Это был печальный праздник, но все-таки праздник.