Молот ведьмы - Фарр Каролина - Страница 22

• Предыдущая
• 22/29
• Следующая

— Сигарету?

Я покачала головой.

— Ты всегда закрываешь глаза, Саманта, когда кто-то... тебя целует? — Голос его звучал странно.

— Разве я... закрыла глаза? — Я поднесла ладони к пылающим щекам. — Не знаю, поскольку не целуюсь так уж часто...

— Нет, думаю, что нет.

— Тогда почему спрашиваешь?

— Пытаюсь сказать то, чего сам от себя не ожидал. Я не хочу оставлять тебя здесь — хочу забрать тебя с собой в Нью-Йорк.

— Но это невозможно.

— Знаю. Я хочу быть честным с тобой, Саманта.

— Постараюсь приехать в Нью-Йорк сразу же, как только закончу работу. И мы можем провести некоторое время вдвоем.

Он кивнул:

— А если не вернешься, я сам за тобой приеду. А еще... Я хочу просить тебя выйти за меня. — И добавил с улыбкой: — Тебе лучше сказать «да».

— Я... я думаю, что скажу «да».

Он поднял меня со стула, прижал к себе и снова поцеловал. Странички рукописи упали и разлетелись по полу, но мы этого не заметили.

— Только одно меня беспокоит, Саманта, — некоторое время спустя проговорил Ричард. — Ты не просто начинающий писатель. Ты действительно талантлива. Я говорю это искренне, ты очень хороший писатель. Ты находишь правду безошибочно и не боишься ее написать. Это ясно всем. Значит, после этой длинной истории появится следующая, и еще, и еще... И тогда бедняга муж будет редко видеть свою жену. Ему придется ждать перед закрытой дверью часами, или педелями, или даже месяцами! А если ему захочется поцеловать ее и...

Вид у него был так комичен, что, хихикнув, я обняла его за шею.

— Мы построим дом, где двери не будут запираться вообще, дорогой, — прошептала я.

— Вы ее помните, конечно, — мечтательно говорил Питер, — она была знаменита. Безукоризненная, холодная, так никем и не разгаданная драматическая актриса тех лет. Возможно, это покажется странным, но мне ее губы всегда казались чувственными, хотя никто, ни один мужчина не мог бы сказать о них так. Я говорю все это, разумеется, о Лизл Герхардт.

— Да. Понимаю, мистер Кастеллано.

— Мы играли вместе в Лос-Анджелесе... — Питер расхаживал по комнате, жестикулируя. Даже сейчас, думала я, он не может не играть. Библиотека — его сцена. А я — публика. И сейчас он исполняет ведущую роль в романтической драме не без трагического аспекта.

— Надеюсь, я говорю не слишком быстро, Саманта? — услышала я вдруг обращение к себе хорошо поставленным, мягким, почти нежным голосом.

— О нет. — От неожиданности я замерла. До этого момента я записывала все автоматически, думая о своем.

— Лизл являлась ко мне, когда ей хотелось. Так как мы оба были слишком хорошо известны, то не могли встречаться в ее апартаментах. Это вызвало бы широкую огласку и скандал.

Широкую огласку... Да, Питер Кастеллано, вы не любите скандалов, но вам по душе известность и огласка.

Я украдкой взглянула на него. Он заметил мой взгляд и улыбнулся. И вдруг я поняла, насколько отработана и чисто рефлекторна его замечательная улыбка. Это был конек его шарма — действие, чтобы внушить, вызвать восхищение и хорошее к себе отношение. Он думал, что мой взгляд означает это восхищение, что он настолько привлекателен для меня, что я с трудом могу оторвать глаза от его красивого лица.

Питер подошел к окну и стал смотреть в сад на цветники. Сегодня он был в костюме. Впервые с тех пор, как я увидела его в «Молоте ведьмы», хотя галстук был неизменно тот же. Костюм серо-зеленого цвета из твида, белая рубашка, из нагрудного кармашка высовывался белоснежный угол платка с монограммой. Каждый предмет его одежды на вид был, безусловно, ручной работы. И поскольку обстановка говорила о несомненном благосостоянии Питера, мне было непонятно, зачем ему понадобилось давать согласие на издание своей биографии, не говоря уже о желании представить ее в таком свете... И вдруг догадалась — он делал это, чтобы удовлетворить свое тщеславие, наращивая и без того непомерный эгоизм.

— ...Мы никогда не упоминали о любви, — произнес он тем временем, — Лизл часто говорила мне, что хотела бы стать художником и если бы стала им, то рисовала бы только природу, потому что пейзажи всегда действуют так успокаивающе. Я пытался избегать таких разговоров, так как они напоминали мне о Терезе. А любое воспоминание о ней сразу вызывало в памяти дикую ревность, убившую любовь, настоящую, которая могла быть между нами. Я не хочу для себя вымолить прощение. Наоборот. Я понимаю, как часто жестоко поступал по отношению к ней. — Питер проговорил это с видом самопожертвования.

«Теперь он играет роль мученика», — подумала я равнодушно.

— Бедная, глупенькая Тереза! Я знал с самого начала, что наш брак обречен на неудачу и несчастье. Я говорил ей, что, если она выйдет за меня, ей придется делить меня с другими. Повторял это много раз, предупреждал... — Он пожал плечами. — Она, мне кажется, плохо понимала, что выходит за кумира, идола Америки, американских женщин. Но, как уже сказал, я не мог ее винить за это. Ее ревность была естественной, потому что она видела все виды искушения, окружавшие меня. Во всяком случае, я ни о чем не сожалею... Так о чем я раньше говорил, Саманта?

— Что вы пытались избежать огласки, встречаясь с Лизл Герхардт.

— О да, Лизл! — протянул он небрежно, затем подошел к столу и сел на свое место. — Несомненно, все эти страстные порывы и причуды кажутся вам странными, так, Саманта? — Его прекрасной формы черные брови приподнялись, он смотрел, ожидая моей реакции, но я сочла за лучшее промолчать, потому что мой ответ мог ему не поправиться.

Питер сделал вид, что ничего не заметил, и после некоторой заминки продолжил:

— Лизл понимала меня так, как не понимали другие женщины... — И он снова заходил по комнате, заложив руки за спину и продолжая рассказ о своем романе с Лизл Герхардт.

Возможно, этот роман мог меня захватить и увлечь, но не сегодня. Надменность и самолюбование Питера претили мне, и чем дальше я слушала его историю, тем меньше она мне нравилась.

Но я постаралась спрятать свои эмоции и быть бесстрастной. То, что я сама думаю о Питере Кастеллано, не имеет никакого значения. А его признания будут лучшей и самой увлекательной историей из всего, что когда-либо было напечатано в «Секретах».

Он замолчал.

— И после этих встреч она стала вашей любовницей? — спросила я.

— О нет. «Король-крестьянин» — драма, где я играл ведущую мужскую роль, — вернулась на Бродвей. Лизл работала в Голливуде. Обстоятельства нас разлучили. И как раз в тот сезон случилась трагедия с Терезой. Я бросил все и вернулся сюда, а меня заменил актер второго состава. Больше я уже никогда не играл.

Я не могла удержаться:

— В каком смысле, мистер Кастеллано?

Он рассмеялся, хотя мне показалось, что мое замечание его отнюдь не позабавило.

— Вы любите вставлять шпильки, дорогая Саманта. Остроумно. Да, если принимать во внимание мир, отгороженный стенами «Молота ведьмы», я не играл вообще. Но жизненные привычки не легко отбросить. Ко мне тянутся женщины и здесь, да и желание хозяина «Молота ведьмы» для них — закон. Думаю, не стоит уточнять.

Моя мысль лихорадочно заработала. Питер Кастеллано недвусмысленно признался, что имеет здесь собственный гарем. Это как раз то, что приведет в восторг его почитателей! Об этом они мечтают услышать. И кто я такая, чтобы отказать им в этом желании? Мне только нужно внести это признание в книгу. Сделать намек. Остальное допишет их воображение.

Я была рада, что на бумагу ложится последнее любовное приключение Питера Кастеллано. Чем дольше я проводила времени в общении с ним, тем больше соглашалась с Ричардом. Он был прав, когда сказал, что еще хуже, чем женатый Казанова, тот, кто рассказывает всем и всюду о своих победах.

— Мы должны отпраздновать сегодня последнее интервью, Саманта, вы и я. — Питер опять очаровательно улыбнулся. — Ваши черновики должны быть уже готовы, верно?

— Да, но я хочу все внимательно перечитать. Если найду работу удовлетворительной, завтра вернусь в Нью-Йорк, в крайнем случае послезавтра, допишу финальные главы там.

• Предыдущая
• 22/29
• Следующая