Конец века (СИ) - Респов Андрей - Страница 74

Ох, и кровожаден ты, Гаврюша! Видать, вчерашние излияния всё же даром не прошли.

Во всех этих заботах, поездках и хлопотах, не скрою, чаще приятных, ноябрь и большая часть декабря, уходящего 91-го, пролетели, словно очередная глава приключенческого романа на чердаке у бабушки.

Народ готовился к новогодним праздникам, как мог. Приближающаяся зимняя сессия довлела над умами и свободным временем студентов. Короче, жизнь кипела, а радости не было. И не только, потому что с первого января, а я знал наверно, жизнь в новоиспечённой России будет всё меньше напоминать повидло.

Я шёл по улице, пересекающейся с переулком, где ютилась моя общага и улыбался. Почему-то в памяти то и дело настойчиво всплывал недавний эпизод, как в день торжественного снятия гипса Машка была особенно молчалива и задумчива, словно за все эти две недели, проведённые в разговорах, спорах о прошлом-будущем, кинодебютах и полуночном преферансе на двоих её любопытство полностью иссякло.

Вернулись мы из травмпункта тогда ещё засветло, и квартира Сикорской показалась мне какой-то пустой и грустной. Повода оставаться у девушки в гостях больше не было. И от этого почему-то становилось…нет, не грустно, нет. Тоскливо как-то… Словно только вот сейчас смотрел старый и удивительно светлый фильм, а он неожиданно закончился. В кинозале зажёгся свет, и зрители потянулись к выходу, хлопая откидными сиденьями…

Также молча Машка поставила чайник на газовую конфорку, протестующе скрипнула дверцей буфета, доставая чашки и сахарницу. Видимо, девушка испытывала что-то схожее с моими чувствами. Видимо, предстояла чайная церемония расставания, да и ощущение неловкости момента приближалось к своему апогею.

Я сидел вполоборота к девушке и, не знаю почему, никак не мог сам начать разговор. Вернее, не то, что не мог, а всё внимательнее прислушивался к себе, понимая, что просто не хочу его начинать до зубовного скрежета.

— Гавр, а тебе обязательно возвращаться на свою квартиру? Ну, в самом деле? Ты ведь прекрасно можешь бегать по городу в поисках Демиурга и отсюда… — две крепкие тёплые руки неожиданно, но в то же время робко обвили мою шею. Я и не заметил, как Маша зашла ко мне за спину.

Я замер, боясь шевельнуться. Не по-зимнему яркое солнце, пробиваясь в окно кухни, подсветило машину кожу на предплечьях, сплошь покрытую вспыхнувшими в невидимых лучах рыжеватыми волосками. Её маленькие ладони с тонкими пальцами и довольно коротко обрезанными ногтями, не знавшими ни наращивания, ни прочих хитростей нейл-арта, казались нереальными. И тем не менее выглядели так, что нельзя было оторвать глаз. Мои губы невольно растянулись в улыбке.

— Маш… — начал я, уже понимая, что словами тут уже никак не спастись. Слишком много было всего сказано до этой самой минуты. И не только словами. И важного, и не очень.

— Заткнись, Луговой! Знаю все твои мудрые отговорки наперёд. Знаешь, в чём твоя беда, анавр? Ты слишком правильный. Иногда ты меня этим просто бесишь! Может, поэтому тебе твоего Демиурга в моём мире никак не удаётся найти? — она говорила отчаянно и даже немного зло. Кровь стучала у меня в ушах, а язык предательски пересох и прилип к нёбу. Лишь мгновением позже я понял, что руки её уже разомкнулись. Тихо вжикнула молния, прошелестел шёлк блузки.

— Машка…Машенька! — скорее, последний жест отчаянного предупреждения, чем попытка остановить неизбежное.

— Когда же ты уже заткнёшься, Луговой!? Болтун…

Мы ворвались друг в друга, словно стараясь пробить неведомую, воздвигнутую нами же, стену, втиснуться, вжаться один в другого, захлестнуть, обнять всем, что описать сложно, а почувствовать так радостно.

И не стало между нами ни возраста, ни разницы прожитых лет, ни гнёта эпох, — в общем, не стало всего того, во что мы так старательно одеваем свою душу, врастая в окружающую жизнь, забиваясь в угол, из которого удобнее наблюдать, как она протекает мимо.

Принесённое на последнюю лекцию в этом году дефицитное советское шампанское разливали в пластиковые стаканчики. Новогодний студенческий сабантуй нашей группы решено было перенести на Рождество, аккурат после короткой сессии.

Я уже заранее для себя решил не ехать домой. Хватило мне и ноябрьского вояжа в отчий дом. Для меня оказалось невероятно трудно оставаться невозмутимым рядом с теми, кого давно похоронил и оплакал. Тут параллельная реальность сыграла с моей психикой реально злую шутку. Не думал, что это станет уязвимым местом. Так что обошёлся длинными душеспасительными разговорами по междугороднему телефону с мамой.

Изменения в статусе отношений с Марией вернуло мне оптимизм, и я утроил усилия в поисках Демиурга. Но всё было тщетно. Несколько раз, подозревая возможную поломку «радара» Матрикула, я специально общался с тем самым победителем студенческого кросса, в котором Маша вывихнула лодыжку. Матрикул исправно реагировал на Воина. Но и только. Больше ни одного анавра в пределах периметра его чувствительности не попадало.

Но я не терял надежды. После первой памятной ночи с Машенькой, чего греха таить, мы почти три дня почти не вылезали из постели. Разве что, сходить в магазин, да принять душ. Очнулись только когда машины подруги в третий раз пришли к ней в гости и не обошлись интеллигентными звонками в дверной звонок, а начали колотить в неё ногами с криками: «Машка, открой! Дверь взломаем!» Пришлой моей музе натягивать спортивный костюм и поить гостей чаем, отговариваясь каким-то мифическими осложнениями после снятия гипса.

Уже после нас затянула круговерть предсессионной подготовки. Благодаря своим экстернатам и неожиданно высоким баллам на семинарах (блин, я уж и забыл, каким задротом был на первых курсах), я закрыл сессию до Нового года. И, честно говоря, слонялся по лекциям и занятиям лишь бы не оставаться один на один с вновь накатившей на меня депрессией.

По всем канонам одного из основных законов Мёрфи (выберите сами на ваш вкус) я, выходя из лекционного зала со слегка шумевшей от шампанского головой, наткнулся на Стасю. Стайка студенток стоматологического факультета как раз шла ко мне навстречу, о чём-то оживлённо беседуя.

Каюсь, смалодушничал, оглянувшись вокруг, дабы ретироваться, чтобы не столкнуться с бывшей пассией. Несмотря на то что между нами было всё сказано, осадок у меня до сих пор оставался неприятный. Будто я в чём-то виноват.

Вернуться в лекционный зал не представлялось возможным: поток всё ещё выходящий оттуда студентов ещё не поредел. И как на зло из этого потока прямо на нас вылетела раскрасневшаяся Маша.

— О, Гавр! Как хорошо, что ещё не ушёл. Ты как, свободен? Планы какие-то на вечер есть? — она буквально завалила меня вопросами. Ах, как чудо хороша была она в своём приталенном платье бутылочного цвета с плиссированной юбкой, облегавшей её восхитительную фигуру. Волна распущенный тёмно-русых волос в едва заметном запрограммированном беспорядке покрывала её полуоткрытые плечи и спускалась до середины лопаток.

Блин, вот как так-то? Я скосил взгляд в сторону Стаси и, естественно, увидел её буквально метре от нас замершей с широко распахнутыми глазами. Наряд Станиславы Анатольевны не уступал машкиному: умеренно декольтированное платье под белым халатом, подчёркнутая лаковым пояском тонкая талия, непокорный хвост каштановых волос и глаза…два чёрных провала.

Я буквально почувствовал, как зазвенела каждая молекула воздуха между нами. Клянусь, еле сдержался, чтобы не войти в режим рапида и позорно не улизнуть. Лишь бы оказаться подальше от того, что сейчас произойдёт.

Постаравшись побыстрее стряхнуть оцепенение, я обернулся к Марии и снова замер. Оказывается, два чёрных стасиных «ствола» были нацелены не на меня, а на Сикорскую, впрочем, моя нынешняя девушка отвечала Первой не меньшей «взаимностью». И как у женщин это получается? Вот так, совершенно без слов, лишь с помощью языка тела сказать: «Не тронь, теперь это моё!» в ответ на вполне, может быть, справедливое: «Воровка! Стерва! Су…»