Круги по воде - Адамов Аркадий Григорьевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/57
• Следующая

— Пирожки, видишь ли, напекла, — проворчал он с нарочитой небрежностью. — Пропадём без её пирожков.

— Очень хорошо, — рассеянно ответил Виталий.

В купе находились пожилая, грустная женщина в тёмном костюме и молоденькая, остроносенькая девушка с бойкими чёрными бусинками-глазками и капризными губками, ещё не тронутыми помадой.

Пожилая женщина что-то сказала, обращаясь к вошедшим, и Виталий не сразу понял, что она просит уступить её дочери нижнюю полку.

— Ну зачем ты, мама, — возразила девушка.

— Какой может быть разговор, — ответил Игорь и забросил свою авоську наверх. — Располагайтесь.

Только поздно вечером, когда затих вагон и уснули внизу обе женщины, Виталий и Игорь вышли покурить в пустой коридор и тихо заговорили о самом главном, о чем в течение всего вечера не проронили ни слова.

Напряжённо и дробно стучали внизу колёса, мерно покачивался в своём стремительном беге вагон, за окном в непроглядной темноте изредка загадочно мелькали далёкие огоньки, в чёрном небе упрямо плыл вслед за поездом молодой, любопытный месяц, то прячась за облако, то появляясь вновь.

— …Тут должны быть особые причины, — горячо шептал Виталий. — Это тебе не пьяная драка, не грабёж.

— Ты все время в плену одной версии. Так не годится. Это может быть и самоубийство.

— Он неврастеником никогда не был. И паникёром тоже. И трусом. Ты же читал письмо.

— Не обязательно быть неврастеником. И паникёром. А страх… Это не только у труса. Может, он совершил что-то незаконное или попался на чью-то удочку? Или, наконец, сам он в чем-то запутался? А человек он гордый, самолюбивый. Разоблачение тут может показаться хуже смерти. Нет. Тут все куда сложнее.

Давно уже в вагоне погас свет, только еле теплилась синяя ночная лампочка под потолком. Неумолчно, тревожно стучали колёса. «А мы бежим, а мы спешим…»

Наконец Откаленко устало сказал:

— Ладно. Давай спать.

— Давай, — вздохнул Виталий.

Они вернулись в купе и залезли на свои полки.

Виталию вдруг стало грустно. Вот погиб Женька. Как мало он прожил! И дома у него не ладилось с женой. И на работе тоже.

Он не заметил, как уснул. И последнее ощущение у него было непонятно тревожным. Тревога эта шла из будущего, которое его ждало, из неведомого ему Окладинска, где случилось что-то непоправимое.

Купе ещё спало. Зеленоватый, как в аквариуме, свет сочился сквозь сдвинутые занавески на окне, и только в щёлку между ними дерзко прорывался узкий золотистый солнечный луч, и в нем плясали бесчисленные пылинки. Луч упирался в чемоданы на багажной полке, и среди них сиял чёрным, лаковым боком новенький чемодан Виталия, на котором пригрелась жёлтая змейка «молнии».

Странное чувство охватило Виталия, когда он проснулся в то раннее утро. Перед его глазами, ещё чуть слипшимися ото сна, в дрожащем зеленоватом тумане вдруг ожила и, извиваясь, поползла по чёрному полю ядовитая жёлтая змейка…

Виталий вздрогнул, протёр глаза. Тьфу! Надо же такому померещиться!

И тут по какой-то непонятной логике он внезапно подумал о запутанном, необычном деле, в котором ему предстоит разобраться. Что случилось в этом неведомом Окладинске? Что там произошло? И как Виталий справится с этим? Чтобы распутать такое дело, надо проследить не только поступки людей, но и их помыслы, их характеры. И это, наверное, совсем не те люди, с которыми до сих пор имел дело Виталий. Это не какой-нибудь бандит Косой, не запутавшийся Вася Кротов, не испорченная Людка из «Детского мира», не забулдыга и хулиган Сенька-Бык. Да, это скорее всего совсем другие люди. И Виталий должен будет их понять. Должен оценить их помыслы и поступки! Своей совестью, своим пониманием того, как надо жить. Конечно, все выглядит проще — он лишь должен собрать факты, только факты. Но он не может отыскать следующий факт, не оценив для себя предыдущий, не поверив одному, не усомнившись в другом. А откуда возьмутся эта вера и это-сомнение? Из его опыта. Из его нравственной и житейской оценки. Из его понимания, что хорошо и что плохо. Кажется, просто! Но вот до чего он уже дошёл, так это до понимания, что в жизни все совсем не просто. И одного опыта тут мало. Тут ещё нужна нравственная позиция, нужна точка зрения на «хорошо» и «плохо». «Хорошо»? Для кого? Какой ценой добыто это «хорошо»?

Впрочем, не он один будет собирать и оценивать факты.

Но он, Виталий, знал Женьку Лучинина, лобастого, черноглазого паренька, вожака и заводилу, за которым шёл весь класс. Он помнит его задиристые шутки, его смех, его запальчивые споры, его упрямую, резкую прямолинейность, помнит, как Женька отказывался от подсказки, притворяясь, что не слышит, даже когда погибал у доски на глазах у всего класса.

Нет, такой, как Женька, не мог совершить преступление, не мог покончить с собой, не мог! Что бы там Игорь ни говорил о жизни, которая меняет людей. Но в одном Игорь прав: сейчас нельзя растравлять себя воспоминаниями, нельзя, чтобы они мешали оценивать новые факты. Значит, нельзя уходить в эти воспоминания, нельзя бередить ими душу. Все это надо сейчас выкинуть из головы. Выкинуть! Тут Игорь прав.

Виталий скосил глаза и вдруг увидел, что Игорь не спит и тоже смотрит на него, закинув руки за голову.

— Ты чего молчишь? — спросил Виталий. — Проснулся и молчишь.

— А сам?

— Вот, думаю…

— Ну и я тоже думаю…

Виталий перегнулся вниз. Мать и дочь тоже не спали и о чем-то тихо переговаривались, лёжа на своих полках.

— А мы боялись вас разбудить, — засмеялась девушка.

— Что вы! Мы давно не спим, — ответил Виталий. — Просто вам попались такие мыслители. Спинозы.

— Тогда поразмышляйте ещё две минуты, отвернувшись к стене.

Потом все вместе пили чай. Игорь угощал своими пирожками. Виталий принёс из ресторана бутерброды с сухим сыром и железными кружками копчёной колбасы. Женщины, естественно, оказались запасливей, и на столике появились крутые яйца, холодная курица, домашнее варенье.

Друзья вышли покурить в коридор. Виталий посмотрел на часы.

— Скоро Окладинск. Через три часа и шестнадцать минут.

— Да. Идём, кажется, без опозданий.

— Там уже нас ждут. Причём, наверное, без всякого удовольствия.

Горячий ветер обдувал их лица.

Поезд прогрохотал по мосту через маленькую речушку, голубым серпантином извивавшуюся в заросших высокой травой берегах.

— Эх, с удочкой бы посидеть, — вздохнул Виталий. — В Окладинске есть река?.. Ах да! Что я…

Оба помрачнели. Ведь именно в реке был обнаружен труп Лучинина.

В купе возвращаться уже не хотелось.

— Пошли пивка выпьем, что ли? — хмуро предложил Виталий.

В полупустом и душном вагоне-ресторане время тянулось томительно долго.

Потом, все такие же хмурые, они вернулись в купе. В дверь заглянула толстая проводница.

— Сейчас Окладинск. С вас за чай следует получить.

Поезд заметно сбавил ход. За окном побежали деревянные домишки с длинными телевизионными антеннами на крышах, пыльные улицы с вытоптанной травой и глубокими, неровными колеями посредине.

Окладинск…

Постепенно улицы покрывались булыжником, потом пошли асфальтовые мостовые с аккуратными тротуарами и чахлыми деревцами на них. Появились каменные дома в два-три этажа с целым лесом телевизионных антенн, промелькнули какие-то вывески. По улице проплыл, нещадно чадя, жёлто-красный автобус, за ним другой, с грохотом проехала колонна грузовых машин, мелькнула коричневая «Победа»… Город постепенно отодвигался от поезда, а потом и вообще отгородился высоким прокопчённым забором. Пути двоились, множились, между ними возникали домики путейцев, стрелки…

Но вот поезд наконец подошёл к длинному серому перрону и плавно, почти незаметно остановился возле небольшого вокзала. Над широкими окнами его, нестерпимо блестевшими под лучами солнца, протянулась белая вывеска с чёткими, строгими буквами: «Окладинск».

• Предыдущая
• 5/57
• Следующая