Контуженый (СИ) - Бакшеев Сергей - Страница 18

— Ты не бандит, Никита!

Я собираюсь демонстративно выкинуть ее носки, но замечаю на них вышитые буквы «Z». И рука не поднимается.

Дома меня встречает аромат свежего хлеба. Мама вернулась с ночной смены и принесла теплый батон. Хлеб красуется на столе — не упакован в пленку и не измельчен на ломтики бездушной машиной. У хлеба идеальный вид — подрумяненная корочка и светлые надрезы, похожие на улыбку. Лучший вкус пока хлеб теплый.

Рот наполняется слюной. И вот уже, как в детстве, в одной руке у меня батон, в другой бутылка молока. Ломаю зубами хрустящую корочку, рву теплую мякоть и запиваю молоком. Во рту благодать. Разжевываю и повторяю. Только так — рвать зубами теплый батон и пить из бутылки, чтобы молоко стекало по губам — иначе вкус не тот. Половина батона умята, молоко на донышке — лучший завтрак в желудке.

Мама заглядывает на кухню, умиляется, украдкой крестится на икону. Я вижу ее отражение в стекле, но не подаю вида.

Я смотрю во двор. Листва желтеет и опадает. Это радует и тревожит. Когда сойдет зеленка, нашим легче будет давить врага. Под голыми деревьями от квадрокоптеров не спрячешься. Но те же возможности появятся и у врага.

Сквозь проредившиеся деревья я вижу противоположную пятиэтажку. Там живет Маша Соболева. Там сегодня я ночевал. Она сделал все, чтобы мне было хорошо.

Скоро откроется магазин, и Маша пойдет на работу. Как-то не так мы с ней расстались. Я говорил о своей проблеме, а она придавлена своей. Чем именно? Я ничего не помню. Что-то связано с деньгами и магазином.

Я вижу Машу. Она выходит из подъезда и смотрит в мое окно. Или мне кажется? Проверить легко. Бегать я не могу, спускаюсь во двор медленнее, чем хотелось бы.

Настигаю девушку около магазина «Магнит»:

— Маша! Зачем тебе деньги?

— Жалеешь, что дал. Забирай!

Я останавливаю ее порыв вернуть достать деньги из сумочки:

— Что стряслось в твоем магазине?

Маша мнется. Я трясу ее за плечи:

— Это я, Маша, я! Никита Данилин, пусть и Контуженый!

— Я старший продавец, на хорошем счету. На время отпуска директор Нина Петровна Лосева поставила меня вместо себя.

— Директором магазина?

— Да.

— Так это же хорошо!

В глазах Маши нет радости.

— Перед возвращением Лосевой в магазине провели плановую инвентаризацию. Выявили недостачу. Огромную! Обычно, в пределах разрешенных двух процентов, а тут… Моя ответственность. Или погасить долг двести тысяч рублей, или заведут дело о хищении. Пятьдесят я уже отдала.

— Почему к родным не обратилась?

— Узнают. Стыдно.

— А ты виновата?

— Формально так.

— А по-людски? Почему недостача?

— Я не знаю.

Маша вертит головой и отходит от магазина. Я за ней. Она говорит тихо:

— Был слух, что Нина Петровна одолжила товар в соседний «Магнит» под инвентаризацию. Там Адолян директор. Он не вернул товар, и я попала.

— Ты Лосеву спрашивала?

— Она все отрицает.

— Врет!

— Я не могу доказать. Лучше отдам деньги, отработаю долг, а директором — никогда!

— Быть или не быть директором — сама решай. А насчет вранья я проверю.

— Как?

Я трогаю нос:

— Сам не знаю. Надеюсь, сработает.

Мы входим в «Магнит». Маша ведет меня в подсобку к директору.

За столом Лосева, дородная женщина в блузке, которая обтягивает ее, как колбасная шкурка. Коротка стрижка закрывает ее лоб и смахивает на парик. В ушах вздрагивают тяжелые серьги, когда она отрывается от бумаг и буравит глазками Машу.

— Соболева, принесла деньги?

Я выхожу вперед и отвечаю:

— Пришла за своими.

— Ты кто такой?

— Контуженный на всю голову. Ты украла, ты и расплачивайся.

— Хамло! Выйди отсюда!

— Украла — отвечай!

— Ты что несешь? Это Машкина вина! Я была в отпуске.

— А кто Адоляну товар сбросил? Разве не ты?

— Да я тебя! Да мы… — Лосева хватается за телефон, звонит Адоляну. — Сурен, приезжай срочно. Соболева взбеленилась, защитника привела.

— С Машей норм. Это у меня с башкой проблемы. — Я сажусь напротив Лосевой, стучу пальцами по столу. — И кто из вас схему придумал? Кто главный вор?

— Сейчас ты получишь, — шипит Лосева.

Проходит время и в тесную подсобку вламывается Адолян, накидывается на Машу.

— Соболева, захотела по статье пойти! Акт с недостачей есть. Заявление в прокуратуру напишем — и всё!

Я хватаю армянина здоровой рукой, пихаю на стул рядом с Лосевой.

— Сколько товара от Лосевой принял?

— Вали, защитник. А то соучастником пойдешь.

— Защитник, Соучастник — не мои позывные. На фронте я был Кит — это в прошлом. А сейчас я Контуженый. И в этом ваша проблема.

— Проваливай, Контуженый!

— Адолян, ты главный? Сколько товара украли?

— Нисколько!

— Меня вообще в городе не было, — оправдывается Лосева. — Это Соболева через рынок товары прокрутила.

У меня болит голова. Сильнее и сильнее. Трогаю нос.

Адолян командует Лосевой:

— Нина, пиши заявление в прокуратуру. — И бросает растерянной Маше: — Теперь сядешь! А хотели с тобой по-хорошему.

Я отнимаю пальцы от носа. На кончиках кровь. От осознания собственной правоты становится легче.

— Не ври, Адолян! По-хитрому вы хотели, украсть и подставить. А будет по-людски.

— Пошел вон!

Я достаю пистолет и взвожу затвор. Ствол направляю в потолок, этого достаточно. Торгаши — бледные копии себя минутной давности.

В наступившей тишине выкладываю каждое слово весомым булыжником:

— Сформулирую вопрос иначе. Он будет последним, а вранье я носом чую. Итак, Соболева виновата?

Торгаши переглядываются и качают головой.

— Верните ей деньги. Немедленно!

Торгаши рыщут в столе, копаются по карманам. Оглядываются на мою руку с пистолетом, смотреть в глаза не решаются.

Лосева передает купюры:

— Маша, тут сорок. Десять я тебе на карту переведу.

— Переводи немедленно, — требую я.

Лосева судорожно щелкает в телефоне. Маша получает сообщение. Я убираю пистолет, заглядываю в глаза Адоляну и Лосевой:

— По-людски ведь оно лучше. Разве не так?

— Так. Так, — блеют торгаши.

Мы с Машей покидаем подсобку, выходим из магазина. Теперь уже я поддерживаю девушку.

Она с трудом приходит в себя:

— Спасибо, конечно. Только работу я потеряла.

— Временно. А я друзей. Навсегда.

— Здесь не война, Никита. Нужно терпеть и как-то жить рядом с такими.

— Какими такими? Они не просто воры, а твои враги.

— Можно было по-другому, мирно, без оружия.

— Мирно с врагами? Я тоже так думал, пока не побывал там. Не выйдет. Или мы их, или они нас. С врагами по-другому не получится.

Мы удаляемся. Маша то и дело с тревогой оглядывается на «Магнит».

— Никита, они видели пистолет и заявят на тебя.

— На тебя они тоже хотели заявить пока не получили отпор.

— Думаешь, испугаются?

— Дело сделано, я уезжаю.

— Куда? — волнуется Маша.

— К друзьям.

— Опять на войну. Зачем?

Я мучительно тру виски.

— Так надо.

Маша тычется носом в мое плечо и тихо плачет.

— Я тебя совсем не понимаю.

— Ты нормальная, я Контуженый.

— Вот бы нам обоим быть контуженными.

Я глажу ее волосы, стянутые в хвостик, и вспоминаю, как растрепанные локоны дергались на ее обнаженных плечах и щекотали мне губы. Вчерашнюю ночь я помню хорошо, а вот ту самую роковую…

С дырявой памятью нужно что-то делать иначе дырку проделают в моем черепе.

Я признаюсь Маше:

— Я выжил, а Денис с Антоном нет. Мне надо всё вспомнить.

— Я буду ждать, — хнычет она. — Береги себя.

Днем я получаю новый паспорт взамен утраченного во время боевых действий. Помню свое прежнее фото — наивный паренек открыто смотрит в будущее. Теперь напряженный взгляд повзрослевшего мужчины говорит о том, что я мучительно разбираюсь в своем прошлом.