Реальность сердца (СИ) - Оуэн Анна Нэнси - Страница 39

— Господин Алларэ, для чего вы мне все это говорите? — сначала тяжелый разговор с Реми, а теперь вот эта алларская трещотка, от которой уже звенит в голове…

— Я не хочу, чтобы у вас составилось обо мне однобокое мнение.

— Сорен мне ничего не рассказывал. Свое мнение я составил сам. — Кажется, в воздухе запахло ссорой. Кажется, это Саннио рассыпал перец… Рене не пошел на прямую стычку, хотя и сдвинул брови. Вместо этого он поднялся и уселся на поручень кресла Саннио. Изящная холеная рука, украшенная несколькими кольцами, забрала у него бокал.

— У вас кончилось вино. Я налью еще, — Рене потянулся к столику, и юноше вдруг захотелось толкнуть его в бок — чтоб свалился на пол. Реми бы, наверное, не стал проявлять деликатность…

— Я выпил уже достаточно, благодарю. Мне пора.

— Как досадно, а я собирался выслушать то мнение, что вы составили, — неприятная до мурашек вкрадчивость в голосе, и еще вино, бокал перед самым носом…

— Господин Алларэ, к чему это все?

— Мы на одной стороне, не так ли? Нужно ли нам ссориться из-за пустяков?

Он пьян, понял вдруг Саннио, пьян и не спал, наверное, две ночи подряд, а еще точнее — трое суток, в последний раз он ложился еще до штурма Шенноры, потом была ссора с Реми, и Ассамблея, и, наверное, что-то еще… Рене пьян и почти не в себе, а он из той же породы, что и герцог Алларэ, — стало быть, опаснее дикой рыси, на которую, и вправду, похож, только кисточек на ушах не хватает… Рука на плече, взгляд в упор — светлые глаза, напоминающие витражное стекло, подсвеченное факелами. Этот человек не побоялся взять штурмом крепость Шеннора, он спас Реми и был с ним все три дня. Он принес извинения Кесслеру. Он изо всех сил старался быть любезным, и Саннио видел, чего Рене это стоило. Это было куда важнее, чем первый, сиюминутный страх перед ним.

— Я вовсе не хочу с вами ссориться, господин Алларэ.

— Рене.

— Хорошо, Рене. Вы устали. Идите отдыхать.

— Я, понимаете ли, надеюсь быть полезным моему брату… Саннио осторожно забрал у Алларэ бокал и поставил на столик: урок о несовместимости признаний и хрусталя он выучил уже давно. Кресло спокойно могло вместить двоих, поэтому он молча подвинулся, уступая Рене половину.

— Рене, придется вам пить из бутылки. Можем по очереди. Вам не надо надеяться. Вы и так уже сделали столько…

— Расскажите это моему брату! Слышали бы вы, Алессандр, какова была благодарность… Господин Алларэ оказался куда откровеннее Сорена. То, что пришлось выслушать Саннио и бутылке… двум… трем бутылкам алларского вина, едва укладывалось у него в голове. Исповедь Рене, чем дальше, тем менее разборчивая и связная, была печальной историей ревности, желания быть нужным и поспешности в выводах. Диалог постепенно превратился в монолог, а монолог — в долгую паузу. Рене попросту уснул на плече у собеседника. Явившемуся с вычищенной одеждой слуге Саннио жестом показал «не будить!» и тихонько вышел вон. Голова шла кругом. Он искренне надеялся, что, выспавшись, Рене перестанет думать об уже сделанных ошибках и начнет — о том, как не совершать их впредь. Что бы он ни говорил, он — брат, управляющий всеми владениями, и один из самых близких к Реми людей. И — забудет большую часть сказанного… От чужих семейных ссор нужно было возвращаться к ничуть не менее понятным делам государственной важности. Шедший навстречу Гильом Аэллас, надо понимать, думал точно так же. Саннио с тоской осознал, что ему еще не скоро удастся покинуть этот излишне гостеприимный дом.

— Вот и вы. Очень хорошо. Пойдемте-ка, есть что обсудить, — Аэллас был не менее решительным, чем его господа, и тоже прекрасно умел так изящно брать собеседника под руку, что тому оставалось лишь тащиться в заданном направлении. Вновь вино, высокие бокалы из литского хрусталя, уютные широкие кресла и тонкий, свежий аромат благовоний из курильницы, только собеседник — новый. Гильом Аэллас не походил на братьев Алларэ. Пожалуй, он был самым высоким из всех, кто встречался Саннио. Рядом с ним Гоэллон чувствовал себя десятилетним мальчишкой. Выдержки и рассудительности у владетеля Аэлласа тоже было на двоих — или на всю семейку Алларэ сразу.

— Как я понял, вы с герцогом не успели обсудить предел допустимого… – Гильом, хоть и казался медлительным, как вол, соображал очень быстро: Саннио еще не успел поднять брови, а тот уже помахал рукой. — Простите, я не уточнил. Я говорю о герцоге Гоэллоне. Он отсутствует, а вы, даже обладая всеми полномочиями, все-таки не должны совершать того, что разойдется с его интересами.

— Я не посвящен в эти интересы. Исповедь той монахини… я о ней не знал. Я не представляю, где сейчас герцог Гоэллон и чего бы он хотел.

— Что ж, попробуем понять, чего бы он не хотел. — Если вдуматься, Аэллас походил на королевского бастарда, только увеличенного раза в полтора. То же слегка неправильное лицо, голубые глаза, — и та же неспешная рассудительность. — Верит в это мой герцог или нет — но мы стоим на пороге войны. …и самоуверенности обоих Алларэ у него тоже не было, как понял Саннио.

— Вот этого мой дядя точно не хотел бы.

— Не сомневаюсь, — кивнул Аэллас. — Однако ж остальное… какие распоряжения вы получили?

— Никаких. Мы просто не успели что-то обсудить. Герцог уехал во дворец — и мы больше его не видели.

— В оригинальном положении оставил вас ваш старший родич… Повисла длинная унылая пауза. Гильом, занявший все кресло, оперся щекой о кулак и о чем-то размышлял, а Саннио не знал, что ответить на его последнюю реплику. Наконец он вспомнил, что его интересовало.

— Почему коронация решит все?

— Видите ли, господин Гоэллон: считается, что корону может надеть лишь тот, в ком течет кровь Сеорнов. Самозванца она убьет на месте. Но… — Аэллас запустил ладонь в волосы. — Также считалось, что убийство короля погубит весь сущий мир. Обошлось же затмением.

— Вы говорили это герцогу Алларэ?

— Его и в лучшие-то дни нелегко было переубедить, а уж сейчас… — пожатие плеч, мягкая улыбка. «И эти безумные люди — мои родственники; я сам на четверть той же крови… – с легким ужасом подумал Саннио. — Бернар еще пеняет мне за безрассудство! Чего ж он хотел?».

— Сейчас у нас нет ни одного короля, который может надеть венец Сеорнов в праздничный день, — продолжил Гильом. — Это не способствует умиротворению. Араон — самозванец, но за почти шестнадцать лет люди привыкли к тому, что он — наследник престола. Настоящий же наследник — невесть где. В наше смутное время всем нужна опора. Принц Араон Сеорн, король Араон Сеорн — звучит схоже, верно? Тем более, что король с этим именем будет третьим.

— А венец?

— Я, кгхм, верю в таланты господина Скоринга. Он что-нибудь придумает…

— Почему ему позволяют действовать? Я считал, что…

— Вот как? Господин Гоэллон, какое мнение вы составили об этом человеке во время Ассамблеи?

— Зарвавшийся наглец, — выпалил Саннио. — Жоглар, ловкач…

— Вы ошибаетесь. Он весьма дерзок, но еще и очень умен. Смелость, с которой он вел себя, говорит о том, что он чувствует за собой силу. И не все упирается в Араона-марионетку. Делать ставку только на пятнадцатилетнего мальчишку с сомнительным происхождением он не станет. Скоринг в одночасье вышел из тени, стал заметен, как чирей на лбу, но кто за ним стоит? Убить его несложно, и, видит Воин, герцог Алларэ хочет этого куда больше вас. У него больше поводов, — Гильом слегка нахмурился. — Но вы лучше меня, наверное, знаете, что чирьи не вылезают без причины, и причина эта скрыта внутри. Убейте его, и вы оборвете некоторые связи, но лишь на время. Будет новая смута, новый заговор, более ловкий. Торопиться мы не вправе. Наш король — подросток, и он должен сесть на трон в умиротворенной стране.

— Некоторые чирьи разрастаются до большой болезни, — упрямо тряхнул головой Саннио. — Он собирает силы.

— Тем самым Скоринг открывает часть карт. Это выгодно нам. Отделить глупцов от предателей мы сумеем, пусть на это и потребуется время.

— Можно было заставить его поклясться!