Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Палатникова Ольга Александровна - Страница 27

С оператором Анатолием Петрицким

И вот по дороге от Мукачево к месту съёмок я встретился с Бондарчуком. Пожали друг другу руки. Одет он был в чёрный кожаный костюм на меху, как у летчиков-полярников, на голове чёрная меховая шапка – такие тогда носили секретари обкомов. Глянул на меня:

– Одежонка ненадёжная, замёрзнет ещё здесь. Надо ему выдать костюм, как у меня.

А я про себя думаю: «Не дай Бог мне ещё спецодежду получить, тогда уж точно завязну в этом деле».

Поселили меня в пансионате. Там же жили второй режиссёр фильма и друг Сергея Фёдоровича Анатолий Чемодуров, Шеленков со своей женой Чен Ю Лан и их постоянным помощником Сергеем Армандом и, разумеется, Бондарчук с Ириной Константиновной. С Ириной я был знаком с 1957 года: она снималась в фильме режиссёра Александра Столпера «Неповторимая весна», а я работал там ассистентом оператора.

Сергея Фёдоровича я, разумеется, знал как актёра и создателя «Судьбы человека», знал, что в 30 с небольшим он стал Народным артистом СССР. Что означает это звание в искусстве, я представлял с юных лет. Мой отец был очень дружен с Алексеем Денисовичем Диким. В середине тридцатых он возглавлял Ленинградский БДТ, потом его посадили. В лагере он провел пять лет, вышел во время войны. Вообще судьба его необычайна. В первый год после лагеря он был без работы, а потом сыграл Кутузова в фильме «Кутузов» и Нахимова в фильме «Адмирал Нахимов». А затем – самое поразительное – Дикий в киноэпопеях «Третий удар» и «Сталинградская битва» сыграл Сталина. А ведь совсем не похож был на Сталина – голубоглазый, мощный, статный. Но при первом же общении становилось ясно – перед тобой очень умный и сильный человек. Видимо, эти качества его личности всё и решили. Пострадавший от Сталина, он не мог отказаться сыграть его в кино, иначе – опять в лагерь. В пятидесятом году я приехал учиться в Москву и Алексей Денисович взял меня жить к себе. Он в это время был уже Народным артистом СССР и лауреатом шести Сталинских премий, хотя от политики был далёк и с высоких партийных трибун лозунговых речей не произносил. Был он просто гениальным артистом и режиссёром. И Сергей Фёдорович, кстати, глубоко почитавший А. Д. Дикого, получил звание Народного артиста СССР, благодаря только своему актёрскому таланту.

Многие режиссёры, тоже Народные СССР и к тому же члены КПСС, хотели снимать «Войну и мир». Герасимов хотел, Пырьев, а вот, поди ж ты – доверили беспартийному Бондарчуку…

Но вернёмся в снежную закарпатскую зиму 62-го. Помёрз я день-другой на съёмочной площадке, 14-го декабря в мой день рождения купили мы с Серёжей Армандом на свои скромные суточные бутылку водки и закрылись в комнате. Вдруг стук в дверь. Открываем – Чемодуров.

– Что тут у вас? А! День рождения? Так я Сергея Фёдоровича позову. Можно?

Он пришёл с коньяком и транзисторным приемником. Тогда у меня и состоялся с ним первый серьёзный разговор о картине. Я ведь ничего о ней не знал, но мой отец работал над декорациями для оперы Прокофьева «Война и мир» в Киевском театре оперы и балета, дома было собрано много материалов; я всё это перебирал, хорошо познал эпоху, да и сам роман внимательно перечитывал.

Помню тот свой день рождения так, как будто это было вчера, и мы поспорили с Бондарчуком. Я высказал мысль, что картина вообще могла быть чёрно-белой и не обязательно широкоформатной. Замечу, что и сейчас с досадой смотрю на тот красиво-банальный кадр, в котором красивый, на белом коне Наполеон смотрит на красиво лежащего князя Андрея и произносит свою знаменитую фразу: «Вот прекрасная смерть!» Помню, как тогда мне очень хотелось донести до Бондарчука идею, что в картине должна быть ощутимой, явственной связь с современностью. Речь зашла о том месте у Толстого, когда над в беспамятстве сжимающим полковое знамя князем Андреем орудуют французские мародёры. И я, начитавшись Хемингуэя (ведь 60-е – время повального увлечения Хемингуэем), привёл сцену мародёрства после боя из романа «Прощай, оружие»: по сюжету там события близки тем, что у Толстого, но даны жёстче и подробнее. Сергей Фёдорович с моими, довольно горячо произнесенными соображениями вежливо не согласился, а Анатолий Чемодуров без всяких церемоний уточнил:

– Дерьмо этот Хемингуэй по сравнению с Львом Николаевичем Толстым!

Проспорили мы до рассвета…

Наступал Новый, 1963 год. Я пошёл к генеральному директору картины Циргиладзе отпрашиваться домой.

– Э, кацо, нет, – говорит Виктор Серапионович, – договаривайся с Бондарчуком.

Бондарчук в ответ на мою просьбу мрачно задумался – была у него такая особенность.

– Ладно. Поезжай. И я поеду в Москву.

После праздников прихожу к И. А. Пырьеву – я работал в его объединении. Иван Александрович произнёс примерно следующее:

– Больше ни в коем случае не соглашайся работать на «Войне и мире»! И не вздумай ездить к ним! Подожди. Будет у тебя самостоятельная интересная картина!

Не верил он в это дело, вернее – хотел не верить. Человек он был зажигательный, темпераментный, ну а ревность – чувство будоражащее, нашему «неистовому Ивану» вовсе не чуждое.

Я ушёл в отпуск, уехал к родителям в Киев. Вдруг – грозная телеграмма от Сурина: «Немедленно выйти на работу!» Но в кабинете у генерального директора киностудии разговор пошёл другой:

– Толя, поймите, там задействована армия – пять тысяч солдат и ещё конница. Шеленков заболел, простаивают. Нужно помочь. Поездка у вас будет всего-то на недельку. Шеленков выздоровеет, и вы вернётесь. Даю слово.

Отказываться в такой ситуации у меня язык не повернулся.

В марте в Закарпатье уже тепло. Приехал я ночью, определили меня в тот же номер, где я жил с Армандом. Открыл дверь Слава Тихонов. В номере, освещённом луной, теперь три кровати. Слава пошел на кровать справа. На средней кровати кто-то спит, поворачиваюсь к левой кровати и застываю, потому что вижу одну, отдельную человеческую ногу в ботинке. И тут со средней кровати раздаётся голос:

– Я тут свой протез пристроил, вы его аккуратно переложите на стул.

Это был соавтор Бондарчука по сценарию «Войны и мира» Василий Иванович Соловьёв. Так мы с ним познакомились.

Утром поехали на съёмку. Работа идёт полным ходом, Шеленков сидит на кране за камерой. А меня подвели к группе генералов. Военный консультант Николай Сергеевич Осликовский, генерал-лейтенант, герой Советского Союза спрашивает:

– Ты на лошади сидел когда-нибудь? Нет? Оседлать ему коня!

Закинули меня на лошадь, и поехали мы осматривать натуру, то есть выбирать места для будущих съёмок.

Думаю, Шеленков чем-то не устраивал Сергея Фёдоровича и, возможно зародилась у него идея поручить постановочную операторскую работу мне. По-моему, Александр Владимирович Шеленков был самым интеллигентным человеком в нашем кинематографе – он в то время свободно говорил по-английски; его жена – маленькая красивая китаянка Иоланда Чен – дочь министра в правительстве Чан Кайши (в семье было две сестры, одна поехала в Лондон учиться балету, вторая – в Москву поступать на операторский факультет). Шеленков был старше Бондарчука на 17 лет. Признанный мастер, начинавший в кинематографе еще в конце двадцатых годов, снявший такие знаменитые картины, как «Джульбарс», «Зоя», «Адмирал Ушаков», «Корабли штурмуют бастионы», «Коммунист», лауреат четырех Сталинских премий. Мне кажется, такая ситуация, что надо считаться с каждым его словом, Сергея Фёдоровича угнетала. А тут на площадке появился я – никакой не мэтр, молодой, сразу стал что-то предлагать, внёс в работу оживление, какие-то свежие идеи…

По указанию Сергея Фёдоровича для меня сформировали параллельную группу во главе с режиссёром Чемодуровым, чтобы снимать некоторые эпизоды. Вскоре пришёл из проявки снятый мной материал. Потом смотрю, Бондарчук всё чаще приходит к нам, а Чемодурова оставляет с Шеленковым. Тогда одно серьезное обстоятельство постоянно мешало съёмкам: шёл брак плёнки. А ведь снимаем батальные сцены – Шенграбенское и Аустерлицкое сражения. Бывало, доходило до 10–20 дублей на один план, а что такое 10 дублей, когда надо каждый раз заново заряжать пиротехнику и закладывать заряды в землю? Армия по два часа простаивает, да и вся группа мается в ожидании.