Финал Секатора (СИ) - Скоробогатов Андрей Валерьевич - Страница 37

— Ну… — тут он замялся.

Мы как раз дошли до трапа и принялись подниматься наверх.

— Ну один, Константин Иванищенко, заразился мексиканкою, поздно поймал, уехал лечиться куда-то в метрополию.

— Мексиканкой? — не понял я.

— Ну… это когда нос отсыхает, а внизу…

— А, ясно. Мексиканская болезнь. Сифилис. Это ты его в бордель привёл?

— А чо он! Ему скучно стало в центральных борделях, ну я ему и посоветовал пару мест, говорю, ты предохраняйся только, а он… Ну, значит… Двое просто каких-то смурных. Скучные мужики. Один даже по бабам со мной не ходил!

— А ещё один?

— Не один, — тут Дмитрий поменялся в лице и вздохнул. — Одна. Машенька Фролова-Курдюкова. Они на базе РосКОН-4 жили, в офицерском квартале. Меня её батя телохраном взял, когда мне шестнадцать лет стукнуло и от мамки оторвали.

— Чувствую, там какая-то драматичная история? Неужели у такого прожжёного тусовщика тоже была первая несчастная любовь?

— Почему это несчастная? Очень даже счастливая! Потом, правда, два года исправительных работ… Ну да ладно, лучше про своих баб расскажи! Страшно интересно же, что там у молодых москвичек.

Мы уже тем временем расположились в салоне — класс здесь был один, комфортабельный, с широкими креслами. Мне подумалось, что нам с этим парнем, при всех его недостатках, предстоит работать несколько месяцев вместе подряд. Поэтому разумно будет установить более-менее доверительные отношения, и разговор на нормальные мужские темы прозвучит прилично.

Когда мы взлетели, я рассказал — про Аллу и Самиру, разумеется, не упоминая имён и слишком уж личных подробностей. После коротко про случай с Верой на трассе, про княжну из Адлера и про внезапные чувства Ленки, горничной тётушки. После плюнул и коротко пересказал события в бункере японцев. Про Нинель Кирилловну решил не говорить. Дмитрий слушал, открыв рот от удивления, до того самого момента, когда голос пилота что-то невнятно пробубнил, а затем Дмитрий неожиданно прервался, хлопнул меня по руке, вжался в спинку кресла и скомандовал:

— Держись!!!

Я, не раздумывая, прижался к спинке кресла. Самолёт затрясло, замотало на кочках. Свет в салоне на секунду моргнул, такое в других мирах бывало, когда самолёт на стоянке отключался от аппаратуры аэропорта. Я почувствовал, как невидимая волна проходит через всё мое тело — чувство, похожее с воздействием «Воротуна» в том бою на Курильской гряде. Жуткое, неприятное чувство — уши заложило, на соседних рядах зашуршали пакетами, и послышались звуки рвоты, захотелось в туалет.

— Что это было?

— Как что? Великий Антиарктический Барьер. Это самолётик слабенький, тут глушитель плохой, вот я на японском один раз летел, там зашибись, почти не слышно. Да и падают у них реже.

— Падают⁈

— Ну, да. Эти, «Бореи», примерно одно крушение на десять тысяч полётов, а у них — на пятьдесят.

Стало не по себе. Я давно помнил, что в приличных авиакомпаниях начала двадцать первого века такой параметр в большинстве миров составляет один на несколько миллионов. А тут…

Ещё вдруг вспомнились кадры из какой-то древней чёрно-белой немой хроники про мореплавателей, которую я подсмотрел во время командировок — о том, как корабль с колонистами плывёт через южный океан, а затем все начинают болеть, падать в обморок, затем несколько трупов выкидывают за борт. Теперь ясно, почему при раннем развитии мореплавания первые колонии здесь стали появляться только в девятнадцатом веке. Каждое пересечение, каждое переселение — это серьёзное усилие и работа мощных защитных артефактов.

Я пытался вглядеться в окно — там виднелась лишь лёгкая прерывистая полоса облаков, уходящая дугой до горизонта, к низко зависшему солнцу. Остаток пути прошёл без инцидентов. Дмитрий рассказал про свою местную, гражданскую работу — неожиданно, он был соучредителем кооперативного магазина рыболовных снастей и наживки, иногда стоял за прилавком, также иногда был гидом в места рыбной ловли.

— Я как с базы уехал — давно бы мог полноценное гражданство получить, но мне так проще.

— Льготы от Тихоокеанского Дворянского Дома?

— А то!

Мы благополучно сели в Юстиновске — достаточно приветливом городке, напомнившем мне что-то от Норвегии из Шестого пучка.

Столица Союза расположилась почти на самой оконечности Большого полуострова. Береговая линия у растаявшего материка была сложная, и я на миг застыл над картой, висевшей у выхода в зону досмота. Союз занимал всю Западную Антарктику, разделённую на два больших острова: Ближний и Дальний, а также выступающий кусок Льда Великого — основной, центральной части материка. Всё это делилось на автономии и территории и по площади равнялось всей Западной Европе, вместе взятой.

Только вот проживало здесь всего семь миллионов человек, включая миллион коренных тонмаори, что делало край безлюдным и опасным.

«А ещё и драконы…»

Наш путь лежал дальше, но требовалось заехать в город, чтобы уладить кой-какие дела. Прошли долгий паспортный и прочий контроль, утеплились, затем отправились менять валюту. Союзный Рубль стоил примерно в десять раз дешевле, чем имперский, считать было удобно. Прикупил карту, погрузились во внедорожник Дмитрия, припаркованный на стоянке — уже знакомая «Бирюса», только не 2004, как в Зеленогорье, а 2006-м, чуть новее и стильнее. Снега, на моё удивление, было не так много, а кое-где проглядывала в проталинах робка зелёная поросль.

В это время года здесь были вечные сумерки, солнце поднималось над горизонтом всего на пару часов. Люди на улице, как я уже наблюдал в других российских колониях, ходили всех разных цветов и оттенков, но особо выделялись меднолицие, высокие тонмаори — часто в национальных утеплённых пончо или очень затейливых шубах, слепленных из неведомых мне чешуйчатых зверей.

Три часа ушли на разную бюрократическую суету. Встал на учёт в местной миграционном контроле, затем заехал в посольский квартал, в местное отделение дворянского дома, чтобы подписать некоторые бумаги на Дмитрия.

— Люба? — спросила полноватая дама в конторе свою соседку. — Это не ему тут бумажное письмо было?

— Ему-ему… Не могу найти, чёрт. Зинка тут всё переложила. Куда он убывает-то? В Николаевск? Вот найдём и туда копию и пришлём

Николаевском раньше назывался Акулаевск, который в ходе независимости переименовали в честь какого-то старого партийного деятеля-социалиста. Я читал, что переход к независимости был здесь почти бескровный и «управляемый», по сути, это всё начиналось как вполне имперский эксперимент по управляемому сепаратизму и переходу в другой социальный строй.

После перенастроил телефон на местную сеть — пришлось изрядно повозиться.

Пришло несколько писем — запоздалых, двухдневной давности. От Сида про строительство, от матери, от шефа, от Самиры (короткое: «Успелъ хоть на рейс?»). От Нинель Кирилловны писем не было. Я был предупреждён, что местная служба электронных писем была устроена совсем непостижимым образом и работала не то через спутник, не то через специальные переносные передатчики на самолётах. При этом входящая работала куда лучше, чем исходящая.

А спустя пару часов, когда мы ехали перекусить, пришёл звонок от отца.

— Так, ты, получается, тут?

Я ответил:

— Тут, папа. В столице. В местной.

— Один?

— Нет. Обзавёлся крепостным. Следую к месту ссылки.

— Авиатранспортом?

— Вероятно.

— Ты же понимаешь, что это не ссылка? Что тебя сюда отправили, потому что ты тут можешь быть полезным?

Признаться, я уже думал об этом, но слегка удивился, услышав об этом из уст отца.

— Я думал, что меня собираются понадёжнее спрятать.

— Это тоже. Но есть несколько неотложных дел, которые нужно будет обсудить. Касательно нашей беглянки, в частности.

Анука… не надо думать, что я не вспоминал о девочке все эти дни, и вопросов к отцу накопилось немало, но в телефонном разговоре, даже по защищенной линии, не рискнул.