Повесть и рассказы. Компиляция. Книги 1-18 (СИ) - Пехов Алексей Юрьевич - Страница 34

Вполне закономерно. И правильно. Устроить могилу для нее и для себя. Для тех нас, которые были и которые умерли.

Иногда стоит хоронить свое прошлое.

Продолжение записи от 21 июля. 5 июля. Вклеить. Дописано.

Тюльпан – интересный продукт слияния. Тощий, почти одиннадцать футов высотой, но выпрямляется он редко, ходит сутулясь, часто скребет передними руками о землю. Они у него тоже тощие, с тремя длинными пальцами.

Эта тварь чем-то напоминает насекомое. Манерой двигаться, блестящим хитином и рыжими волосками, торчащими из суставов. А еще загнутыми шипами на ногах и локтях.

Голова у него похожа на бутон тюльпана, с сотней маленьких паучьих глазок и двумя трубочками-ртами. Горловые пузыри, как у толстоморда – желтые, маслянистые, но это не является его уязвимостью. По сути тюльпаны вообще неуязвимы, если не сбросить на них автомобиль, не выстрелить из пушки или не всадить очередь из крупнокалиберного пулемета.

Все эти пистолеты, автоматы и винтовки для существа после слияния – не более, чем комариный укус.

Я валялся, все еще оглушенный, возле залитой кровью «Секвойи», отстраненно наблюдая, как это создание неспешно приближается. Буквально заставил себя сесть. В голове звенело, укушенную руку жгло огнем.

Бежать не имело смысла. Слишком уж он близко ко мне подобрался. Еще четыре-пять его широких шагов и все.

В такие моменты приходит Мадлен.

Она спит месяцами, но, если долго находиться среди людей или случается серьезная опасность, нам приходиться вместе делать одну простую вещь.

Убивать.

Ее руки вырвались из моей спины двумя лоснящимися темными жгутами, увенчанными страшными когтями, и я прыгнул.

Сквозь дождь. Забыв о боли. Выше хвача. И конечно же быстрее. Я врезался тюльпану в грудь и руки Мадлен ударили двумя молотами, проламывая его хитиновую броню.

Во все стороны брызнула кровь, но мы не останавливались. Били и били, заставляя его сперва изумленно вздрагивать, затем отшатываться, после выть от боли.

Когда он упал, смяв несколько машин, его торс был разорван почти пополам…

Не люблю об этом вспоминать. Но, полагаю, хоть сюда следует записать правду.

Это случилось у Фонтейна, когда на меня выскочила толстенная бабища, вся заляпанная розовой слюной.

Я замешкался. Испугался. Был слишком нерасторопен и получил слабую кровоточащую царапину. Мелочь.

Мадлен сразу же сделала мне укол, но не помогло. Уже через час я скулил от света и старался забиться в самый темный угол. Жар. Озноб. Привет, бешенство!

На следующий день лишь мрак. И я не знаю, сколько это продолжалось. Когда очнулся, вся одежда была мокрой и провоняла потом, рядом лежала Мадлен. Ее била дрожь, глаза стали фиолетовыми, а на губах пузырилась розовая пена.

Футболка разорвана и на ее плече следы зубов.

Моих зубов.

Что я мог сделать?

Лишь ждал, а после обнял ее и вновь впал в забытье.

Это были бесконечные грезы, наполненные болью, жаждой и снами охоты на оленей. Мы спали в коконе и это было слияние, закончившееся тем, что я и Мадлен теперь единое целое.

И вполне возможно единственное существо, зараженное бешенством, сохранившее память и возможность трезво рассуждать.

Новый странный вид.

Мы умерли и воскресли. Возродились в крови, заражении, став чем-то иным.

И в то же время оставшись людьми.

Другие зараженные видят в нас человека. И они остаются опасны.

Другие люди видят в нас человека. И… мы опасны для них. Однажды это уже случилось. Когда я присоединился к группе, недалеко от Роли. Через двадцать дней соседство с ними стало невыносимым, мы уже не могли сдерживаться, вирус рвался на свободу, требовал распространить его дальше и пришли в себя, когда вокруг нас были лишь трупы.

С тех пор я стараюсь ни с кем подолгу не быть вместе. Не встречаться. Спрятался здесь и тяну свою долгую, странную, одинокую жизнь, лишь иногда разговаривая с Мадлен.

Кровь и укусы других зараженных – опасны. Они лишают меня контроля, вымывают человеческое. И тогда помогает вакцина. Останавливает процесс. Но если с ней перегнуть, то можно и не проснуться.

Лэрри, желая помочь, едва не прикончила нас.

Ну. Вот я и рассказал. Но легче не стало. Никогда не становится.

Сегодня я уезжаю. Туда. В маленький городок между Джексонвиллом и Саванной. Как и обещал Мадлен.

Дневник оставлю здесь. Ни к чему его брать в долгую дорогу.

Возможно мои записи кто-нибудь прочитает. А я всегда могу начать с чистого листа.

— Сара Тисдейл. Ваше любимое, если не ошибаюсь…

Будет ласковый дождь, будет запах земли,

Щебет юрких стрижей от зари до зари,

И ночные рулады лягушек в прудах.

И цветение слив в белопенных садах;

Огнегрудый комочек слетит на забор,

И малиновки трель выткет звонкий узор,

И никто, и никто не вспомянет войну:

Пережито-забыто, ворошить ни к чему.

И ни птица, ни ива слезы не прольет,

Если сгинет с Земли человеческий род.

И весна… и Весна встретит новый рассвет,

Не заметив, что нас уже нет.

(Сара Тисдейл «Сонет 40»)

По безмолвной мертвой пустоши медленно шел человек. Из-под его старых саперных довоенных ботинок, подошва которых была оббита тонкими металлическими пластинками, сизыми облачками поднималась пыль. Мелкая пустынная пыль, мельче чем лучшая мука, которую можно купить за деньги в Нью-Хоуп или Осколке, обволакивала обувь, оседала на ней ровным желтым слоем, как будто мстя человеку, за то, что он ее потревожил. Но путник не обращал внимания ни на пыль, ни на ослепительно белый пульсирующий шар полуденного солнца, висящий в бездонном, ярко-лазурном небе, на котором не было видно ни облачка, лишь далеко на западе, там, где располагался Тихий океан, небо наливалось темно-лиловом цветом. Тоненькая полоска грозовых туч на самой границе горизонта — скоро там начнется буря. Буря и дождь. Здесь, в пустошах, дождя не было лет, наверное, двадцать. Грозовой фронт еще не разу не доходил в Скорбные места, хотя до океана не более восьмидесяти миль, и ожидаемый людьми дождь мог сжалиться и освежить растрескавшуюся от жары землю. Но нет. Такого не случится. Благодатный ливень снова пройдет стороной, ведь Бог уже давно отвернул взгляд от этих мест и человечества, которое все-таки смогло сделать, то, что не смог сотворить вечный соперник Бога — Дьявол. Люди почти погубили себя и Землю, превратив некогда цветущий мир, мир, куда на заре времен пришли изгнанные из рая Адам и Ева, в мертвую пустыню смерти и вечной жестокости, где каждый готов перегрызть сопернику горло за оставшиеся со старых времен вещи, деньги или шлюху.

Добро пожаловать в ад! Ни один, даже самый сумасшедший бес, которому не сидится в чистилище, не сунется на нынешнюю Землю. Потому что ад беса по сравнению с адом, воцарившимся на Земле, покажется черту раем. Если бы черти существовали и по глупости своей сунулись куда-нибудь под Нью-Хоуп, то любой уважающий себя представитель рода человеческого содрал бы с него шкуру и рога в два счета. Просто так. На всякий случай, или для того чтобы загнать сомнительный трофей и купить на вырученные средства порцию Дрога или виски, это, смотря у кого какие потребности.

Человек смотрел только вперед, на темный горизонт, автоматически перебирая ногами по выжженной солнцем земле. Высокий худой и сутулый старик с нелепо длинными руками и ногами, с осунувшимся, пепельно-серым и одновременно каким-то прозрачно-восковым лицом. Дубленая всеми ветрами пустошей кожа казалось вот-вот лопнет на выпирающих скулах. Нос у старика оказался сломан в нескольких местах, седая, неровно обрезанная борода неопрятными клочьями торчала во все стороны. Из-под дырявой широкополой соломенной шляпы виднелись седые волосы, собранные в хвост. Сквозь всклоченную бороду проглядывала тонкая линия обкусанных, потрескавшихся от полуденного зноя и недостатка влаги губ. Под высоким морщинистым лбом старика лихорадочно блестели, как слюда, которую находят в горах, к северу отсюда, бледно-голубые, с красными прожилками полопавшихся сосудов, больные глаза. Грязный, поистершийся на коленях и локтях серо-голубой комбинезон и пустой вещмешок с одной оборванной лямкой, который болтался за спиной старика, не оставлял никаких сомнений, что это бродяга, один из многих перекати-поле пустошей. Такие ребята странствовали по всей Калифорнии. За спиной, рядом с вещмешком, у старика висело старое однозарядное охотничье ружье двадцатого столетия. Даже нищие бродяги не осмеливались путешествовать по Скорбным землям без оружия, пускай оно и было самым паршивым из всего, что можно найти в этом мире. На правой руке, нежно обвивая запястье, золотым блеском сиял тонкий браслет в виде змейки, кусающей собственный хвост. Змейки с изумрудными глазами. Просто удивительно, как какой-то бродяга смог сохранить такую реликвию, такой дорогой и красивый образчик старых времен, не пропив и не проиграв его.