Смерть композитора. Хроника подлинного расследования - Ракитин Алексей Иванович - Страница 44

Примерно так выглядят огрехи следствия в первом приближении. Автор не считает, что их устранение радикально повлияло бы на результат анализа произошедшей трагедии или неожиданным образом перевернуло бы общую оценку случившегося в Брюховичском лесу, но подобная работа представлялось бы полезной. Этого однако не случилось и 17 июля 1979 г следователь Гнатив закончил расследование, уложившись в отведенный Законом 2-месячный срок.

Но как мы увидим из дальнейшего, это был отнюдь не конец истории.

1 ноября 1979 г старший советник юстиции Л. Пинский, работавший на должности прокурора-криминалиста Прокуратуры Украинской ССР, подписал довольно любопытный документ. Содержательную часть этого весьма пространного постановления можно выразить в нескольких предложениях: «Прокурор-криминалист Прокуратуры Украинской ССР старший советник юстиции Пинский, рассмотрев материалы прекращенного уголовного дела, возбужденного в связи со смертью Ивасюка В. М., (…) Учитывая, что при расследовании обстоятельств смерти Ивасюка В. М. не выяснены некоторые обстоятельства, относящиеся к этому событию, руководствуясь ст.227 УПК УССР постановил: 1. Постановление заместителя прокурора Шевченковского района гор. Львова от 17 июля 1979 года о прекращении уголовного дела по факту смерти Ивасюка Владимира Михайловича, 1949 года рождения, отменить.»

Статья 227 УПК УССР, на которую сослался старший советник юстиции Пинский, излагает полномочия прокурора по надзору за исполнением законов органами дознания и досудебного следствия. Пункт 2 этой статьи даёт надзорному прокурору право отмены необоснованных постановлений, остальные пункты этой статьи по смыслу не применимы к рассматриваемой ситуации. Т.о. к 1 ноября 1979 г, т.е. спустя 3,5 месяца с момента прекращения следствия по факту смерти композитора, республиканская прокуратура сочла решение райпрокуратуры Шевченковского района г. Львова «необоснованным».

Интересно, да? При всём том, что по меркам того времени проведенная следователем Гнативом работа заслуживала по 5-балльной шкале твёрдой 4-ки «с плюсом». Об этом автор написал в предыдущей главе и сейчас повторит без колебаний – работа Гнатива не имеет никаких вопиющих ляпов, глупостей или несоответствий и в целом выглядит очень достойно и убедительно. Нет никаких серьёзных претензий по сути проведенной работы и её оформлению.

В чём же дело? Что такого произошло в республиканской прокуратуре осенью 1979 г, что подвигло старшего советника юстиции Л.Я.Пинского на эпистолярный подвиг? Ответа у автора нет и более того, автор подозревает, что никто сейчас доподлинно этого ответа уже и не знает. Но кое-какие соображения на сей счёт имеются.

К продолжению расследования могла подтолкнуть оперативная информация, поступавшая партийному руководству республики по линии КГБ и МВД. Информация эта могла быть самого разного рода, например, она могла касаться неудовлетворенности родителей Ивасюка выводами следствия или активности почитателей на могиле любимого композитора, или могла быть связана с появлением каких-то подмётных писем или стихотворений. Кстати, эту активность могли спровоцировать и эмигрантские «радиоголоса» – к тематике их сообщений высшее партийное руководство прислушивалось очень внимательно.

В общем, имеется стойкое ощущение, что кто-то в республиканском ЦК вдруг начал задавать неудобные вопросы, связанные с прекращенным летом следствием: а насколько полным оно было? а насколько можно верить его результату? а если результат надёжен, то почему до партийного руководства доходят какие-то странные басни про смерть Ивасюка? почему народ не верит вашей работе? и т. д., и т. п.

И ответственные работники Прокуратуры УССР взяли под козырёк и пообещали мигом всё отрихтовать. Почему автор думает, что события происходили именно по такой схеме? Да потому, что документ из-под пера старшего советника юстиции Пинского вышел довольно-таки странный, если не сказать вымученный. Неправильно утверждать, будто постановление получилось немотивированным – нет, там были перечислены вполне здравые меры, призванные придать работе Гнатива законченный вид. Так, например, Пинский ставил задачу запросить справку о погодных условиях с дня исчезновения композитора и до времени обнаружения его тела. Кроме того предлагал «назначить повторную судебно-медицинскую экспертизу, на разрешение которой следующие вопросы: а) каково время наступления смерти Ивасюка В. М.? б) каково происхождение ссадин, обнаруженных на теле Ивасюка В. М.? Прижизненны они или посмерты? в) как влияли погодные условия в период с 26.04 по 18.05.79 года на сохранение трупа Ивасюка В. М., висевшего в лесу на ветви дерева.» Также среди необходимых для полноты расследования мер старший советник юстиции предлагал допросить врача Веселовского, лечившего Ивасюка в Львовской областной психиатрической больнице весной 1977 г.

Но при этом в постановлении, сочинённом старшим советником юстиции Пинским, присутствовали и очень странные, если не сказать, нелепые пункты. Автор должен признаться, что первоначальное прочтение этого документа вызвало некоторую, мягко говоря, оторопь. Вот, например, необычный пассаж, в котором автор документа выразил необычную озабоченность вопросом отделения головы от торса и запахом, исходившим от трупа: «Допросить судебно-медицинского эксперта и гистолога, выяснив у них: (…) в) С учётом веса тела Ивасюка В. М. и продолжительности его нахождения в петле, не должно ли было это повлечь за собой повреждение ткани в области шеи и отделение головы от туловища? г) Исходил ли от трупа Ивасюка В. М. гнилостный запах на момент вскрытия и от чего именно: от внутренних органов или мышц тела? д) Должен ли был ощущаться или мог отсутствовать гнилостный запах от трупа Ивасюка В. М. при его выдаче родственникам для захоронения?»

Читая постановление Пинского, автор буквально споткнулся об эти перлы и тусклые проблески прокурорского глубокомыслия. Прокурор-криминалист должен иметь хотя бы самое общее понимание человеческой анатомии и представление о судебной медицине, неплохо бы ему иметь и немного здравого смысла, хотя, разумеется, это сугубо опционально и доступно не всем. Шея – довольно прочная часть тела, разорвать её гораздо сложнее, чем оторвать руку или ногу. Есть масса косвенных данных, позволяющих составить довольно верное представление о прочности шеи на разрыв. Например, из исторических документов нам известно, что участвовавшие в стрелецком бунте стрельцы оставались висеть в петлях даже спустя 2—3 года после исполнения смертной казни. Есть и другое любопытное свидетельство, например, из практики применения английского способа повешения (т.н. long-drop’а – повешение с падением тела в длинной петле) мы знаем, что отрыв головы для человека средней комплекции происходит при падении на 8 м и более метров, по этой причине длина верёвки, зависевшая от веса смертника, всегда ограничивалась 3,5 м. Энергию, необходимую для отделения головы, легко рассчитать любому, учившемуся в 6 классе средней школы. И точно также любой, наделенный здравым смыслом, понимает, что человеческое тело не разваливается на части спустя 3 или 4 недели после смерти.

Фрагмент «Постановления об отмене постановления (…)». Извините за тавтологию, но именно так и следует называть документ, вышедший из-под пера Л. Я. Пинского. Старший советник юстиции продемонстрировал необычную озабоченность довольно странными с юридической точки зрения судебно-медицинскими деталями. Подчёркивания в представленном фрагменте сделаны автором книги.

Ещё более странными выглядят пункты, посвященные гнилостному запаху. Невозможно понять, какое значение для понимания случившегося с Ивасюком имеет то, от чего именно происходил запах – от внутренних органов или мышц? От чего бы этот запах не исходил – это решительно никак не влияло на картину смерти и оценку случившегося в Брюховичском лесу.