Не выпускайте чудовищ из шкафа (СИ) - Демина Карина - Страница 44

- Мне понадобится собака… молодая, но не щенок. С характером. Чтобы выдержала…

Слушает. Хмурится.

- И к тебе она не вернется. Или… сдохнет.

- Или?

- Или не сдохнет.

Одинцов как-то сказал, что логика у меня очень уж своеобразная.

- Баню затопили, - буркнул Яжинский, отступая. – Идите. А то ишь… насквозь. Янка, в следующий раз ночевать будет там, где шлялась.

Она ничего не ответила. И только уже в бане, куда нас проводила молчаливая Отуля, рискнула спросить:

- А зачем вам собака-то?

- Утром увидишь…

На сей раз проснулась я до рассвета. Я буквально кожей чувствовала, как где-то там, в морской пучине, зарождается свет. И встала с лавки, стараясь двигаться беззвучно, чтобы не потревожить спящих. В доме было тепло и душно, воздуха мало, а людей вот – наоборот.

У печи на корточках сидела Отуля.

- Доброго утра, - шепотом сказала я. И она кивнула, будем считать, что ответила.

Дверь отворилась беззвучно.

Надо же, ночью приморозило. Вообще на Дальнем морозы, как ни странно, редкость, чтобы настоящие, чтобы такие, до самых глубин. Здесь вон и ключи бьют круглый год, и лед, если бывает, то ненадолго. А теперь я глотнула ледяного воздуха и потянулась.

Навстречу солнцу.

А следом на крыльцо вышла Отуля с тулупом.

- Нет, - я покачала головой. – Спасибо, но…

Отец дома и в лютые морозы выходил босиком. И матушка добавляла, что по вере и воздастся, что тело человеческое – лишь сосуд, и если душа крепка, то и сосуд таковым будет.

Я не больно-то слушала.

Мне было не интересно. А теперь вот… что случилось? Я вытащила ногу из растоптанных ботинок, понятия не имею, чьи, но большие и теплые. А вот на ступеньках – сизоватый налет. И холод обжигает ступню.

- Не иди за мной, - сказала я Отуле. – Я… буду говорить.

Попытаюсь, во всяком случае.

- И есть не стану.

Я закрыла глаза, силясь справиться с холодом и болью. Еще шаг. Второй ступней. И третий. Ледяной ветер пронизывает насквозь.

Дура вот… заболею же. Измененные, конечно, покрепче обычного человека будут, но все одно заболею. Иду. Шаг за шагом. Посолонь. И рябиновой бы ветки. Или хлеба корку. Можно попросить, в доме наверняка будет, да… что за подношение из чужого хлеба?

Не поймут ни боги, ни люди.

Это вот если бы я опару вывела сама, как учила матушка, прикармливая мукой, перемешивая, позволяя ей выходить. А потом сама бы тесто поставила, да со светлыми мыслями. И каравай…

Нет у меня светлых мыслей.

А что есть?

Тоска… пусть её берут. Её не жалко. Молитва… нет молитв. Не у нас. Потому как боги способны понять все, что слова, что мысли. И зачем тогда придумывать?

…язычники.

Нас недолюбливали, но терпели, там, на границе, среди болот и лесов, где мы не слишком бросались в глаза. И главное, нас не так много и оставалось. До войны.

А после?

Уцелел ли хоть кто-нибудь?

Не важно.

Совершенно не важно.

Здесь, на Дальнем, язычников никогда-то не было. Да и так, верующих. Нет, стояла у нас церквушка, молебны проходили разной степени торжественности, но не могу сказать, что кто-то сильно уж веровал. Так, как обычно.

Иду.

Ног почти не чувствую. И смысла наверняка немного. Но я упрямая. В этом и беда, что я упрямая. Потому и выжила. И сейчас дойду, даже если напрочь ноги отморожу.

Дура?

Пускай.

Я очнулась на берегу. Руки синюшные. И ноги тоже. Холодно настолько, что холода и не ощущаю. Это не сила воли. Какая, на хрен, у меня сила воли-то? Стою, покачиваюсь, смотрю на море. На небо. Солнце… возвращаться надо, пока вообще силы остались.

А я стою.

Смотрю.

Встретить солнце? Встретила. Поклониться? Поклонюсь, чай, спина не переломится. Жертва? Тоже принесу… не хлеб. Есть кое-что, что богам милее хлеба.

Кровь.

И коготь вспарывает кожу на запястье.

- Пожалуйста, - я давно ни о чем не просила, а сейчас вот прошу. – Пожалуйста, дайте мне шанс. Пусть… получится.

…идет дева, слепа и зряча. Один глаз смеется, из другого слезы катятся. А где какая упадет, там прорастает дивный цвет.

Тихий голос Лисицы мерещится в набегающих волнах.

Я отступаю и…

- С ума сошли! – Бекшеев не дает мне упасть.

Откуда только взялся? А на плечи невыносимой тяжестью падает куртка, старая, рыбацкая, пропахшая дымом и копченою рыбой.

Рыбу не люблю.

Но…

Тепло в ней живое. А Тихоня меня на руки подхватывает и глядит так, с немою укоризной, за что мне сразу становится совестно. Правда, ненадолго.

- Так… было надо, - говорить я начинаю уже в доме, где меня усаживают на лавку и Отуля, столь же молчаливая и невозмутимая, как обычно, укутывает шерстяным платком. А потом подносит чашу травяного отвара. И в черных глазах её мне мерещится одобрение.

Странная она все-таки.

Да и я не лучше.

- Кому надо? - Бекшеев злится.

А костюмчик-то сменил. Правда на другой, столь же неуместный, разве что в полосочку. И трость его постукивает по полу.

- Мне, - говорю чистую правду. И замечаю, что больше не трясусь. Холода нет. Да и внутри как-то… спокойно, что ли?

И спорить со мной не спорят. А травяной отвар сменяется крепким чаем, от него тоже пахнет и дымом, и рыбой, но мне слишком хорошо, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Я пью и закусываю невероятно мягким хлебом, который сверху полили же медом.

Мед рыбой не пахнет.

Ну хоть что-то.

- Что случилось? – я, наконец, в достаточной степени прихожу в себя, чтобы обратить внимание на окружающих. – Еще трупы нашли?

- Нет. Я… Софью уговорил переехать. Временно. К матушке. Там и Медведь пока, он приглядит, если вдруг…

Ну да, с княжича может статься. Оно, конечно, скорее всего этот их Гельшь давно уже на большой Земле, потому как в его положении самое разумное – сбежать и спрятаться. Но ведь псих же. А какая у психов логика-то?

И мне бы самой подумать.

О ком-то, кроме себя.

Я потрясла головой.

- Барина не нашли?

- Нет. Вышел он. Через черный ход.

Вышел и не вернулся.

Мысли вязкие, замороженные.

- А кровь? И запонка? По ним что?

Бекшеев покачал головой. То есть, внятных объяснений не было. Или… Барский сам их оставил? Скажем, в случае чего оправдаться. Если вдруг перехватят с княжичем?

А остальное?

Что мешало бы разыграть ограбление?

- Деньги. Оставил. Много, - просипел Тихоня, принимая из рук Отули ломоть хлеба.

С медом.

И поклонился. Низко-низко.

Стало быть, точно не сам Барский ушел. И не понятно. Совершенно.

- Остальные?

- На месте, - Бекшеев поморщился и добавил. – Пока… но…

Тут оно сложно сказать, на месте или нет. Мы ж сами по себе, привыкшие к одиночеству, спрятавшиеся в нем от большого и страшного мира.

У меня, впрочем, тоже было что рассказать. Я встала, хотя шевелиться желания не было, но солнце высоко, а если уж решила с трансформацией рискнуть, то стоит поспешить. Тем более боги, кажется, сегодня ко мне благосклонны.

Куртка моя, аккуратно вычищенная, висела на вешалке. По карманам, к счастью, никто лазить не стал. А потому и цепочка, и грязный сверток, от которого по карману расползлось темное пятно, были на месте.

- Вот, - я протянула их Бекшееву. – Глянь, пока я… занята буду.

- Может…

- Тихоня подстрахует.

У него сила есть, если что, сумею потянуть. А вот Бекшеева не рискну трогать, он и так выглядит, словно вот-вот второй удар случится. Уж лучше пусть находки изучит.

А заодно, глядишь, со своим даром посоветуется.

Все-таки аналитик же ж. Целый.

Я потянулась и сказала:

- Спасибо.

Отуля кивнула.

К слову, кроме нее в доме никого-то и не было.

- Собака?

- Там, - сказала она, вытерев руки расшитым полотенцем. – Возле бани.

Подумала и добавила:

- Осторожна. Злая.

Глава 23. Королева кубков