Из Ниццы с любовью - Топильская Елена Валентиновна - Страница 29

В следующем зале расставлены были игровые автоматы, за которыми резались в какие-то элементарные игры веселые старички и старушки буржуазного вида. Там стоял треск, гул голосов, и наличествовали окна, сквозь которые вовсю лился внутрь солнечный свет, толика его доставалась и залу, где играли в блэк-джек. Наверное, ставки тут настолько символические, что можно не заботиться, понимают ли игроки, как долго они тут находятся.

В общем, больше нам тут делать было нечего, разве что посидеть в ресторане, выпить чего-нибудь. Мы туда заглянули. Ресторан имел очень солидный вид, в нем было почти пусто, только две какие-то пары присаживались за разные столики, и величественные официанты склонялись к ним, чтобы узнать, чего желают гости. Интересно, те, кто пришел в ресторан, они выиграли или проиграли, и хотят запить изысканным вином торжество или разочарование?

Мы с Сашкой пошли к выходу, покинули игровые залы, и я обернулась, чтобы запомнить это казино, про которое столько читала у русских классиков, а теперь вот увидела воочию. Впечатление было странным: я ожидала большего блеска и современности, а не такого увядшего шика. Казино мне напомнило роскошную пышную розу редкого сорта, все еще прекрасную и дорогую, но увы — очевидно поникшую, увядающую, со сморщенными лепестками. И еще мне показалось, что странная неуловимая дымка, висящая в казино, почти невидимая глазу, — это не сигаретный дым и пыль, а прах человеческих эмоций, амбиций и рухнувших надежд, рассеянный среди этих стен за сто с лишним лет игры. Мне не хотелось тут оставаться. И мы ушли.

По пути к выходу Сашка вдруг дернул меня за руку. Я повернулась; у касс происходил какой-то скандальчик, но не такой веселый, как с реликтовым завсегдатаем, владельцем крокодилового саквояжа. Я услышала громкий голос девушки-служащей:

— Но, месье, но!

Ответом было неразборчивое мужское бормотание. Потом снова раздался протестующий голос девушки, громче, чем раньше. Понятно, кто-то хочет пройти, но путь ему закрыт, так как он скомпрометирован, а казино придирчиво относится к репутации своих гостей. Раздалось громкое мужское ругательство. Не то что бы я понимала французский жаргон, но по интонации было ясно, что благодарностью тут и не пахнет, наоборот. Девушка еще более возвысила голос, прозвучало слово «полис» — грозили позвать полицию. Человек, стоявший перед окошком касс нагнувшись, из-за своего высокого роста, распрямился и круто развернулся, оказавшись лицом к лицу с нами. И под сводами казино в Монте-Карло отчетливо прозвучало ругательство уже не на французском сленге, а на чистейшем русском языке. Куприна бы это позабавило.

Ну, понятно, почему его не торопятся пускать в казино. Сегодня на Лазурном берегу, пожалуй, нет человека, более скомпрометированного, чем он, месье Филипп Лимин, хотя Сашка, прислушивавшийся к диалогу месье Лимина с кассиршей, шепнул мне, что вроде бы Лимину запрещен вход из-за нарушения правил казино.

Мы с Филиппом некоторое время смотрели прямо в глаза друг другу. Вряд ли он меня узнал, тем более что мы не были представлены друг другу, скорее всего, глядя в мою сторону, он меня даже не видел, его красивое лицо было искажено гневом и пылало. Чувствовалось, что он задет за живое. Помнится, в ресторане «У Сезара» он вел себя гораздо спокойнее, там он был почти бесстрастен, а вот здесь вылезла наружу вся его бешеная натура. Я не могла представить убийцей того парня из ресторана, прилюдно униженного женщиной чуть не втрое старше себя, и после всего покорно целующего свою хозяйку. А вот этого разъяренного типа, беснующегося оттого, что его не пускают в казино, — запросто.

Через несколько секунд Филипп отвел глаза. Повернувшись, он кинул какую-то фразу в сторону и размашисто зашагал к выходу, опередив нас. Я посмотрела, к кому он обращался: там, в холле, прислонившись к колонне, в небрежной позе стоял тот самый худосочный французик, который шпионил за нами несколько дней. После того как Филипп нервно покинул здание, французик нехотя отлепился от колонны и вышел. Невозмутимо ожидавшие в холле охранники казино пошли за ними и тщательно проследили, чтобы Филипп действительно ушел.

— Они знакомы, значит? — задумчиво сказал мой муж, провожая их взглядом. — Так это меняет дело.

— А я не уверена. Может, это действительно сыщик. И следит за Лиминым.

Сашка пожал плечами.

— Жалко, что мы так и не узнаем, как все было и чем кончилось. Ну что, пошли пить шампанское?

Оставшиеся до отъезда дни мы провели на редкость мирно. Никто больше не вламывался к нам по ночам, никто не преследовал нас в поездках. И даже в газетах, которые мы теперь покупали исправно каждое утро, ничего больше не писали про несчастную девочку и нашего преступного соотечественника. Лимит средств на шопинг был исчерпан, так что мы чинно посещали музеи, гуляли по пестрой, как весенняя клумба, Ницце, колесили по окрестностям, пахнущим лавандой, и загорали х бассейна в очередь с Магометом и Кус-кусом.

Шезлонгов у бассейна было как раз пять, и хватало бы на всех нас, если бы коты не занимали лучшие места. Добровольно уходить они отказывались, на уговоры отвечали шипением и гнусавыми воплями, а когда Горчаков, потеряв терпение, просто стряхнул одного из них с шезлонга и разлегся в нем сам, обиженный стал ходить кругами и кусать его за ноги, а его кореш, засев в кустах, дурным голосом орал какие-то страшные оскорбления. После одного уж очень чувствительного укуса Горчаков взвыл: «Кус-кус, гоу хоум! Магомет, гоу хоум!» и попытался ухватить злобного кота за хвост, чтобы швырнуть в бассейн, но кот выкрутился из-под его руки, и Горчаков, не рассчитав, сам свалился с шезлонга прямо в бассейн, а температура воды там была не намного теплее, чем в Неве в это время года. Вытесненная падением горчаковского тела вода с ног до головы окатила дремавшего в своем шезлонге Стеценко, он открыл глаза, глянул в бассейн и заржал: «Боже правый, старина Джей все-таки решился!» На звук мощного всплеска с балкона высунулась Регина и беззастенчиво попросила: «Леша! Раз уж ты там, достань мою заколку, я вчера в воду уронила!» Коты же уселись на противоположном краю бассейна и откровенно забавлялись Лешкиными попытками выбраться, а как только он вылез, бесследно испарились. Лешка, впрочем, недолго злился, не только на Регину, а даже и на котов. Атмосфера здесь, в Ницце, была такая, что долго злиться невозможно.

А более никаких катаклизмов не случалось, к большому разочарованию Горчакова, который все рвался кого-нибудь задержать, по ночам выползал невзначай наверх попить водички, надеясь на новое вторжение. Но никто не проявлял к нам интереса — ни грабители, ни полиция.

Лена Горчакова с блеском освоила салат «Нисуаз», что означало — местный, ниццкий: зеленые листья, помидоры-огурцы, вареные яйца, тунец.

Стеценко совершенствовал свой французский. Трудно было поверить, что в первый наш вечер в Ницце он так оскандалился, что не смог разобраться в меню.

Регина медитировала над своей винтажной подвеской, практически не расставаясь с ней. Горчаков язвил, что это не украшение никакое, а тренажер, такой булыган можно нацепить на себя только с целью укрепления мышц шеи. На ночь он советовал Регине снимать подвеску, чтоб она не утянула вниз, если вдруг Регина во сне окажется на краю кровати.

Я с упорством маньяка штудировала газеты и телевизионные каналы новостей, но неназванные источники в полиции словно воды в рот набрали.

И вот настал печальный день расставания с Ниццей, Монт-Бороном и виллой «Драцена», а мы уже прижились тут и почувствовали себя совсем аборигенами. Ну да, русским всегда было хорошо на Лазурном берегу.

Собравшись, мы присели в гостиной. Чемоданы стояли у дверей. Арендованную машину мы сдали накануне. Шампанское тоже было выпито вчера — мы устроили отвальную с салатом «Нисуаз» и мясом на гриле. Ужасно не хотелось уезжать, все-таки нам было тут очень хорошо, и даже покореженная грабителями оконная рама, которую стыдливо прикрывал крылом от наших глаз купидончик над лестницей, не омрачала впечатления от наших каникул. Коты меланхолично повякивали в саду, лениво пасуя друг другу апельсины-падалицы.