Японский любовник - Альенде Исабель - Страница 44

— Я никогда больше его не увижу, Нат. Спасибо, тысячу раз спасибо за то, что ты для меня делаешь. Ты самый благородный человек на свете, и я постараюсь быть тебе хорошей супругой. Несколько дней назад я думала, что без Ичимеи умру, но теперь мне кажется, что с твоей помощью я смогу выжить. Я тебя не подведу. Клянусь, я всегда буду тебе верна.

— Тише, Альма! Не будем давать обещаний, которых, возможно, не сумеем исполнить. Мы пойдем по этой дороге вместе, шаг за шагом, день за днем, с самыми лучшими побуждениями. Вот единственное, что мы с тобой можем друг другу пообещать.

Исаак Беласко решительно отверг идею о собственном доме для новобрачных: в Си-Клифф было предостаточно места, а дом таких размеров строился специально, чтобы все поколения их семейства жили под одной крышей. К тому же Альме следовало вести себя осторожно, она нуждалась в заботе, в компании Лиллиан и двоюродных сестер; обустраивать новый дом и следить за ним — это слишком большое напряжение, постановил Исаак. В качестве неопровержимого аргумента патриарх прибег к эмоциональному шантажу: он хочет провести рядом с Альмой и Натаниэлем оставшийся ему недолгий век, а потом они будут поддерживать Лиллиан в ее вдовстве. Супруги согласились с таким решением: они и дальше будут спать в синей комнате, единственная перемена — это что вместо одной кровати появятся две, разделенные ночным столиком: Натаниэль выставил на продажу свой пентхаус и вернулся под отчий кров. В его прежней холостяцкой комнате он разместил стол, свои книги, пластинки и диван. Все в доме знали, что расписание супругов не благоприятствует интимным встречам: она вставала в полдень и рано уходила спать, а он трудился как каторжный, поздно возвращался из конторы, запирался у себя с книгами и коллекцией классической музыки, ложился за полночь, спал очень мало и уходил из дома до того, как она просыпалась; по выходным он играл в теннис, бегал трусцой на гору Тамальпайс, под парусом бороздил бухту и возвращался загорелый, потный и умиротворенный. Также было замечено, что Натаниэль обычно ночует на диване у себя в кабинете, но это объясняли тем, что Альме необходим покой. Натаниэль проявлял столько заботы, она так сильно от него зависела, их отношения отличались таким доверием и добросердечием, что только Лиллиан подозревала в их семейной жизни какую-то странность.

— Как у тебя дела с моим сыном? — спросила тетя Лиллиан на второй неделе их домашней жизни, после свадебного путешествия, когда шел уже четвертый месяц беременности.

— Почему вы спрашиваете, тетушка?

— Потому что вы друг с другом нежны как прежде, ничего не переменилось. Любовь без страсти — это как пища без соли.

— Вам бы хотелось, чтобы мы проявляли нашу страсть публично? — рассмеялась Альма.

— Моя любовь к Исааку — это самое драгоценное, что у меня есть, Альма. Того же я желаю и для вас: чтобы вы были влюблены друг в друга, как мы с Исааком.

— А почему вы думаете, что у нас не так, тетушка Лиллиан?

— Альма, ты сейчас в лучшей поре беременности. Между четвертым и седьмым месяцем женщина чувствует себя сильной, чувственной и полной энергии. Никто об этом не говорит, врачи замалчивают, но это состояние вроде постоянной течки. Так бывало, когда я носила трех своих детей: вообще не давала Исааку прохода. Вела себя просто неприлично!

— Откуда вам знать, что у нас происходит за закрытыми дверями?

— Альма, не отвечай вопросом на вопрос!

По другую сторону бухты Сан-Франциско Ичимеи замуровал себя в долгий период немоты, полностью отдавшись страданиям преданной любви. Он погрузился в уход за цветами, и те, в утешение садовнику, росли такие яркие и ароматные, как никогда прежде. Ичимеи узнал про свадьбу Альмы, потому что Мегуми в парикмахерской листала дамский журнал и увидела в разделе светской хроники фотографии Альмы и Натаниэля Беласко в праздничных нарядах во главе стола на ежегодном банкете их семейного фонда. Подпись гласила, что они недавно вернулись из свадебного путешествия по Италии, и расписывала роскошь платья Альмы, создательница которого вдохновлялась драпированными туниками Древней Греции. Как сообщалось в журнале, Натаниэль и Альма — это самая обсуждаемая пара года. Даже не подозревая, что вгоняет копье в грудь брата, Мегуми вырезала страничку и забрала с собой. Ичимеи изучил заметку, не выказав никаких эмоций. Он уже несколько недель безуспешно пытался понять, что случилось с Альмой в последние месяцы, что произошло в мотеле их необузданной любви. Молодому человеку казалось, что он пережил совершенно исключительный опыт, их страсть была достойна романа, то была новая встреча двух душ, предназначенных друг для друга, вместе идущих сквозь время, — пока он упивался этой восхитительной ясностью, она планировала свадьбу с другим. Измена была такой непомерной, что не помещалась у Ичимеи в груди и ему было трудно дышать. В кругу Альмы и Натаниэля супружество означало больше, нежели соединение двух людей, — это была система, экономическая и клановая стратегия. Невозможно было представить, чтобы Альма готовила свое замужество и при этом ничем себя не выдала; очевидное было у него под носом, но он, слепой и глухой, ничего не замечал. Теперь-то он мог связать концы с концами и объяснить себе несообразности в поведении Альмы последнего времени, ее вздорность, перепады настроения, увиливание от ответов, коварные уловки для отвлечения внимания, кувыркание в постели, чтобы заниматься сексом, не глядя в глаза. Лживость ее была столь абсолютна, сеть обманов столь запутанна и прочна, причиненное зло столь непоправимо, что оставалось лишь признать: он совершенно не знает Альму, эта женщина ему чужая. Той, которую он любил, никогда не существовало, он создал ее из мечтаний.

Не в силах выносить такое бессмысленное, сомнамбулическое состояние сына, Хейдеко Фукуда решила, что пора отвезти его в Японию, на поиски корней, а при небольшом везении — еще и невесты. Путешествие поможет стряхнуть придавившую сына тяжесть, причины которой не могли обнаружить ни она, ни Мегуми. По возрасту Ичимеи был слишком молод для создания семьи, однако он обладал разумением старца; Хейдеко решила вмешаться как можно скорее и выбрать себе невестку раньше, чем ее сыном завладеет тлетворная американская привычка жениться из-за любовного миража. Мегуми была полностью погружена в учебу, но все-таки согласилась взять на себя надзор за двумя соотечественниками, нанятыми в питомник на время поездки. Девушка собиралась попросить у Бойда Андерсона в качестве последнего любовного подвига, чтобы он все бросил на Гавайях, перебрался в Мартинес и занялся цветоводством, но Хейдеко до сих пор отказывалась произносить имя упрямого возлюбленного дочери и называла его не иначе как охранником из концентрационного лагеря. Должно было пройти еще пять лет, должен был родиться ее первый внук, Чарльз Андерсон, сын Мегуми и Бойда, и только тогда Хейдеко впервые заговорит с этим белым дьяволом. Мать организовала путешествие, не спрашивая мнения Ичимеи. Объявила, что они должны исполнить непреложный долг и почтить предков Такао, как она обещала мужу перед смертью, чтобы он мог уйти спокойно. Сам Такао при жизни не смог этого сделать, и теперь долг паломничества возложен на них. Им нужно посетить сто храмов, чтобы в каждом из них совершить приношения и рассеять по ветру частицы пепла Такао. Ичимеи возражал, но только на словах, потому что в глубине души ему было все равно, где находиться — что здесь, что там; географическое положение не повлияет на процесс внутреннего очищения, который его сейчас занимал.

В Японии Хейдеко сообщила сыну, что ее первый долг — не перед покойным супругом, а перед престарелыми родителями, если они еще живы, и перед братьями и сестрами, которых она не видела с 1922 года. Сына с собой Хейдеко не пригласила, небрежно попрощалась, как будто выходила из дома за покупками, и даже не поинтересовалась, чем Ичимеи собирается заниматься в ее отсутствие. Сын передал матери все деньги, которые у них с собой были. Он посмотрел вслед ее поезду, оставил чемодан на вокзале и отправился в путь как был, взяв с собой лишь зубную щетку и клеенчатую сумку с пеплом отца. В карте нужды не было, потому что весь маршрут он запомнил наизусть. Первый день молодой человек прошагал на пустой желудок, к вечеру добрался до маленького синтоистского святилища и улегся под его стеной. Ичимеи уже начинал засыпать, когда к нему подошел нищенствующий монах и сказал, что в святилище всегда есть чай и рисовые лепешки для паломников. Так Ичимеи прожил четыре следующих месяца. Днем он шел, пока не валился с ног от усталости, ничего не ел, пока кто-нибудь ему не предлагал, спал там, где его заставала ночь. Ему ни разу не пришлось просить, ни разу не потребовались деньги. Он освободился от мыслей, получал удовольствие от пейзажей и от собственной усталости, а потребность двигаться вперед выпалывала дурные воспоминания об Альме. Когда Ичимеи завершил свою миссию и посетил сто храмов, клеенчатая сумка его была пуста и темные чувства, омрачавшие начало его пути, рассеялись.