Японский любовник - Альенде Исабель - Страница 41

Натаниэль сидел за своим столом в жилете, с распущенным узлом галстука и всклокоченными волосами, вокруг него громоздились стопки документов и раскрытые книги, но, увидев сестру, он тотчас вскочил, чтобы ее обнять. Альма приникла к его шее, спрятав лицо, сразу почувствовав облегчение — наконец-то можно было поделиться своим несчастьем с человеком, который никогда ее не подводил. «Я беременна» — вот и все, что она тихонько сообщила. Не разжимая объятий, Натаниэль подвел сестру к дивану, и они сели рядышком. Альма рассказывала о любви, о мотеле и о том, что Ичимеи неповинен в ее беременности, это все она, и если Ичимеи узнает, он, несомненно, будет настаивать на свадьбе, чтобы взвалить на себя ответственность за дитя, но она все хорошо обдумала, и ей не хватает храбрости отказаться от всего, что всегда у нее было, и превратиться в жену Ичимеи; она его обожает, но ясно сознает, что невзгоды бедности убьют ее любовь. Альма оказалась перед дилеммой: либо выбрать полную материальных трудностей жизнь в японской общине, с которой у нее нет ничего общего, либо остаться под защитой привычной среды, — и страх неизвестности оказался сильнее; ей стыдно от собственной слабости, Ичимеи достоин безусловной любви, это потрясающий человек, мудрец, святой, чистая душа, чуткий и нежный любовник, в его руках она чувствует себя счастливой… Альма одну за другой нанизывала бессвязные фразы, шмыгая носом и сморкаясь, чтобы не разрыдаться, пытаясь сохранять видимость достоинства. Еще она добавила, что Ичимеи живет в духовном мире, он навсегда останется скромным садовником, вместо того чтобы развивать свой чудесный дар художника или превратить цветочный питомник в солидное предприятие; ничего подобного, он не стремится к большему, ему хватает доходов, достаточных, только чтобы прокормиться, ему наплевать на успех и процветание, ему важнее спокойствие и созерцание, но такие вещи не едят, а она не хочет заводить семью в деревянной лачуге с проржавевшей крышей и жить среди крестьян, с лопатой в руках. «Я знаю, Натаниэль, прости меня, ты тысячу раз предупреждал, а я тебя не слушала, ты был прав, теперь я вижу, что не могу выйти за Ичимеи, но я не могу и отказаться от своей любви, без него я сохну, как дерево в пустыне, я умру, и отныне я стану очень-очень осторожной, мы будем предохраняться, это больше не повторится, обещаю, клянусь тебе, Нат!» Натаниэль слушал сестру, не перебивая, пока у нее не закончилось дыхание для жалоб, а голос не перешел в бормотание.

— Правильно ли я тебя понимаю, Альма? Ты беременна и не хочешь говорить Ичимеи… — подытожил Натаниэль.

— И я не могу родить без замужества, Нат. Ты должен мне помочь. Ты единственный, к кому я могу обратиться.

— Аборт? Альма, это незаконно и опасно. На меня можешь не рассчитывать.

— Послушай, Нат. Я все подробно разузнала: это дело безопасное, без риска и стоит всего сотню долларов, но ты должен поехать со мной, потому что это в Тихуане.

— Тихуана? Но, Альма, в Мексике аборты тоже запрещены. Это просто безумие!

— Здесь это намного опаснее, Нат. Там есть врачи, которые делают это прямо под носом у полицейских, никому и дела нет.

Альма предъявила клочок бумаги с телефонным номером и добавила, что уже по нему звонила, общалась с неким Рамоном из Тихуаны. Собеседник говорил на ужасном английском, он спросил, кто дал ей этот телефон и знает ли она условия. Альма оставила свой номер, пообещала расплатиться наличными, они договорились, что через два дня Рамон заберет ее на своей машине в три часа дня, на определенном углу в Тихуане.

— А ты сказала этому Рамону, что явишься в сопровождении адвоката? — спросил Натаниэль, тем самым соглашаясь с ролью, которую предназначила для него Альма.

Они выехали на следующий день в шесть утра, на черном семейном «линкольне», который лучше годился для пятнадцатичасового путешествия, чем спортивный автомобиль. Поначалу Натаниэль не мог найти выхода для своей злости, хранил враждебное молчание, что есть силы сжимал руль и не отрывал взгляда от шоссе, однако стоило Альме попросить остановиться на стоянке грузовиков, чтобы сходить в туалет, и он сразу смягчился. Девушка провела в кабинке полчаса, а когда Натаниэль уже собирался идти за ней, вернулась к машине вся растрепанная. «По утрам я блюю, Нат, но потом это проходит», — пояснила она. Оставшуюся часть пути брат старался ее развлекать, в итоге все закончилось пением самых прилипчивых песен Пэта Буна^[16], потому что других они не знали, а потом обессилевшая Альма прижалась к брату, положила голову ему на плечо и задремала. В Сан-Диего они сделали остановку в отеле, чтобы поесть и отдохнуть. Портье принял их за семейную пару и предоставил номер с большой кроватью, на которой они улеглись, держась за руки, как в детстве. Впервые за несколько недель Альма спала без кошмаров, а Натаниэль пролежал без сна до рассвета, вдыхая аромат шампуня, которым пахли волосы его двоюродной сестры; он взвешивал риски, тосковал и нервничал, словно был отцом ребеночка, страшился встречи с полицейскими, переживал, что ввязался в позорную авантюру, вместо того чтобы подкупить врача в Калифорнии, где все можно достать по сходной цене, не дороже, чем в Тихуане. Когда сквозь щелку в шторах пробился первый луч зари, усталость победила все страхи, и проснулся Натаниэль только в девять, когда услышал, как Альму тошнит в ванной комнате. У них оставалось достаточно времени, чтобы, со всеми возможными задержками, пересечь границу и явиться на встречу с Рамоном.

Мексика встретила их знакомыми картинами. Альма и Натаниэль прежде не бывали в Тихуане и ожидали увидеть сонный поселок, а очутились в огромном городе, грохочущем и ярком, переполненном людьми и транспортом: автобусы-развалюхи и современные автомобили были здесь в равных правах с телегами и ослами. В одном и том же месте могли торговать мексиканскими продуктами и электротоварами, башмаками и музыкальными инструментами, автозапчастями и мебелью, птичками в клетках и пахучими лепешками. Воздух пропах жареным мясом и отбросами, сотрясался от мексиканской музыки, евангелических проповедей и воплей футбольных радиокомментаторов. Найти нужный угол оказалось непросто: на улицах не было табличек с названиями и номерами, приходилось спрашивать дорогу через каждые три квартала, но Натаниэль с Альмой не понимали указаний местных жителей, зачастую состоявших из неопределенного взмаха рукой с добавкой «ну и там еще свернете». Утомленные путники оставили «линкольн» возле заправки и пешком добрались до назначенного угла, который оказался пересечением четырех оживленных улиц. Они стояли на углу в ожидании, под внимательным наблюдением бродячего пса и стайки оборванных детей-попрошаек. Единственным ориентиром, который имелся у них помимо названия улицы, была лавка с костюмами для первого причастия, изображениями Девы Марии и католических святых и с неподобающим названием «Да здравствует Сапата!»^[17].

Когда прошло двадцать минут, Натаниэль решил, что их обманули и пора возвращаться, но Альма напомнила, что в этой стране пунктуальность не в чести, и вошла в «Сапату». Там она жестами попросила позвонить и набрала номер Рамона; после девяти гудков ей по-испански ответил женский голос, объясниться не удалось. Около четырех часов, когда уже и Альма согласилась уходить, на углу остановился «форд» модели 1949 года, горохового цвета, с затемненными задними стеклами — как и описывал Рамон. Спереди сидели двое: за рулем — молодой человек с рябым от оспы лицом, с хвостиком и кустистыми бакенбардами; второй вышел, чтобы пропустить американцев в машину, поскольку дверей было всего две. Второй представился Рамоном. Лет ему было за тридцать, усики как две тонкие ниточки, набриолиненные волосы зачесаны назад, белая рубашка, джинсы, остроносые сапоги на каблуках. Оба мексиканца курили. «Деньги», — потребовал Рамон, как только приезжие сели в машину. Натаниэль заплатил, усатый пересчитал бумажки и сунул в карман. Мексиканцы не произнесли больше ни слова на всем протяжении пути, который Альме и Натаниэлю показался долгим; они решили, что повороты специально накручивают, чтобы их запутать, — это была напрасная предосторожность, ведь приезжие не знали города. Альма, прижавшись к Натаниэлю, прикидывала, как бы обернулась ситуация, если бы она приехала в одиночку, а Натаниэль боялся, что эти люди, уже с деньгами в кармане, легко могут их пристрелить и выбросить в овраг. Дома они никому не сказали, куда направляются, и могут пройти недели или месяцы, прежде чем семья узнает об их участи.