Ястребиный князь - Фанкин Юрий Александрович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/27
• Следующая

В гордом одиночестве Ерофеич довел окуневую уху до ума. Словно ставя убедительный фамильный росчерк, провел по вареву дымной головешкой.

– Ушица получилась – объеденье! – хвалился Ерофеич, принимая мятую солдатскую фляжку из рук племянника. – Даже Варюша добавки попросила.

– Варюша? – едва сдерживая волнение, проговорил Полудин.

– Да, Варюша. Внучка, – простодушно пояснил старик.

Хотел только что Полудин расспросить, пока никто не мешал, о ястребином князе, но весть о Варваре, подтверждающая его предчувствия, так сладко полыхнула по сердцу, что он безмолвно замер на месте, представляя молодое, в солнечных разбрызгах лицо, синеву глаз, взятую то ли от майского неба, то ли от летнего, без мутной взвеси, Озера. Он как бы заново ощутил ржаной, не вызывающий отторжения, запах ее тела, когда она приблизилась к нему, снимая с его кепки тенеты. Даже оперенье одежды не помешало тогда ощутить волнующие изгибы ее крепкого, налитого силой тела, и он, словно дикий зверь, словно весенняя птица, готов был жадно коснуться ее, в полной уверенности, что она все поймет и по-женски откликнется на его искреннее движение.

– Ну как, хлобыстнём по маленькой? – бодро предложил Ерофеич, отвинчивая фляжку.

– Подожди! – рассеянно, думая о своем и не торопясь возвращаться на бренную землю, сказал Полудин. – Сейчас подойдет Петрович.

– А-а, москви-ич! – протянул Ерофеич. – Что ж, подождем москвича!

Петрович бесшумно, как кабан, появился из пологой низины и сразу оживил степенный охотничий присад: потряс руку Ерофеичу, потом, наступая на гремящий, как кровельное железо, брезент, обнес своим крепким рукопожатьем молодую компанию, вынужденную отложить карты, и под конец, словно фокусник, извлек из рукава бушлата светлую поллитровку и, значительно крякнув, водрузил питье на кон. Молодые охотники оживились.

– Зря! – пробурчал Ерофеич. – Как бы они мушку с целью не перепутали.

Выпили все. Полковник не удержался от желания подкинуть сушнину в замирающий костёр.

Оглянувшись на отдалившегося Петровича, Полудин вполголоса напомнил Крёстному:

– Помнишь последний разговор по телефону?

По значительности тона, по напряженному выражению лица Полудина Ерофеич сразу догадался, о чем речь. Понял Ерофеич и то, что Полудин желает говорить без свидетелей.

– Как не помнить! – Крёстный потянулся лицом к небу.

– Ну и что?

Полковник уже подходил, прислушиваясь.

– Видели. Как не видеть! Тебя дожидается, – подбирая слова, сказал Ерофеич.

И Полудин, мгновенно соотнеся эти слова с Варварой, покраснел и нахмурился: казалось, старик, сам того не ведая, выдавал его с головой.

Полковник метнул лукавый взгляд на Полудина, но ни о чем не спросил: до чужих тайн Петрович привык добираться самостоятельно, не задавая лишних вопросов.

Ерофеич помолчал, налил гостям «целебной», помедлив, плеснул себе и заговорил медленно, с грустью – словно о близком человеке произносил поминальное слово:

– Отрыскал мил дружок, отжировал. Когда-то пролетного гуся валил на стометровой высоте, а теперь дай Бог птице ружье показать. Ну что ж, приклад поглажу, послушаю, как утва крыльями свистит, чужого пороха понюхаю, и то услада. Я и без очков охотник! Стрелков-то сейчас много развелось, а охотников по пальцам перечтешь. Стрелки… Напялили зеленую форму… Десантники!

Полудин и Полковник, не избежавшие обмундировочного поветрия, заулыбались.

– Знаешь что? – Старик дотронулся до руки Полудина. – Взял бы ты мою Люську поохотиться.

– Что за Люська? – удивился Полудин.

– Утка моя. Подсадная. Ты с круговушей охотился?

– Давненько… – Полудин раздумывал.

– Вот и попробуй! – настаивал Ерофеич. – Чего Люське скучать? Ей цены нет.

– А эти… – Полудин кивнул на молодых, о чем-то заспоривших охотников. – Им-то почему не поохотиться с твоей подсадной?

– Они чучелят, – пояснил Ерофеич. – Подсадная им ни к чему. А Лёшка мой любой подсадной не уступит. Лёшка! – зычно закричал старик. – Иди сюда!

– Чего раскричался? – Племянник с неохотой оторвался от затягивающего, как воронка, разговора. – Чего тебе надо? Закуски, что ль, добавить?

– Не нужна мне твоя закуска! – отмахнулся Ерофеич. – Сам подходи. Хочу показать людям твое достоинство!

Лёшка взматерился, однако подошел:

– Ну что?

– Видишь этих людей? – Старик показал на гостей.

Лёшка пожал плечами.

– Они не верят, что ты можешь голосом уток сманивать. Понимаешь – не верят! – Старик азартно, по-детски подначивал племянника.

– Ну не верят, так не верят… – заупрямился Лёшка.

Самолюбивый старик вспыхнул, словно порох:

– Ты что, застеснялся? Братьев охотников застеснялся? Ты стесняйся, когда в небо пальнешь как в копеечку! Нечего Ваньку валять! Покажи!

Понял Лёшка: отступа не будет. Призадумался, ушел в себя, словно в камышовых крепях затаился. Медленно, как на весеннем холоду, сложил застоявшиеся пальцы в кулак и страстно, горячась с каждым звуком, зажвакал селезнем.

И сразу же ему отозвалась сидящая в корзине Люська.

Охотники рассмеялись. Ерофеич, приковывая внимание к Лёшке, выразительно поднял указательный палец. Племянник, подержав паузу, всполошенно закрякал уткой, приведя ревнивую Люську в молчаливое уныние, а затем, все больше и больше западая в свою роль, защелкал, заточил глухарем и, наконец, раздувая щеки, жалобно пропищал по-заячьи:

– Ув-ва! Ув-ва!

– Ну что? – вытирая проступившие слезы, радостно прокричал Ерофеич. – Слышали? Вот охотник! Настоявший охотник! Думаете, кто-то учил! Не учил! Сам по охотам ходил да птиц-зверье слушал.

– Налил бы молодцу! – посоветовал Полковник. – Заслужил!

– Налить? – Старик встрепенулся. – Ну разве что наперсточек…

Когда гости, наговорившись, покидали табор Ерофеича, Полудин попытался забыть корзину с Люськой: ему казалось – он был почти уверен в этом, – что подсадная поломает всю охоту.

Но бдительный Петрович и тут подкузьмил:

– Что ж ты женщину оставил? Люська – баба что надо!

Ерофеич, напутствуя, прокричал вслед:

– Смотрите зорьку не провороньте! Я приду к вам, проверю!

И, относясь к Петровичу, добавил:

– Ты насчет пчел не беспокойся. Две семьи тебе выделю. А на мой охотничий рог губу не раскатывай! Ишь чего захотел! Москвич!

– Сквалыга! – пробурчал Полковник.

В сумеречных зарослях черемушника звонко чокали, рассыпались дробью вечерние соловьи, и как-то тише, отдаленнее ворковала прибрежная волна – похоже, ветер переменился. Полудин обрадовался: утка обычно взлетает встречь ветру, и бить по ней из кустов с подветренной стороны будет намного проще.

– Сейчас чайку бы! – мечтательно сказал Полковник. – И на покой!

У прогоревшего до малиновых угольев, до сизого голубиного пуха костра сидели Николай и Василий. Позванивая ложечками, они пили чай из обливных кружек. Абориген, скукожившись, как подранок, спал на охапке хвои.

– Успокоился бедный стрелок! – пробормотал Полковник.

Продолжая слушать соловьиный перещелк – молодые певцы, оскудев голосом, замолкали быстро, после двух-трех колен, а матерые птицы вытягивали до двадцати звуков, – Полудин с удовольствием, без сахарной, скрадывающей вкус подсыпки, попил лесного чаю. Полковник, утолив жажду и перекурив, потопал к палатке, занорился до утренней зорьки в своем спальном мешке.

Полудина не тянуло ко сну. Он помог Василию зарядить ночной, из кряжистого дубья костер и как-то незаметно – вот уж поистине, у кого что болит, тот про то и говорит – завел разговор с Николаем о редкостных птицах.

Егерь спросил:

– Ты что-нибудь слышал о межняках?

За свою полувековую жизнь Полудин кое-что узнал о межняках, к примеру, ему было известно о помеси косача и глухарки, похожей на тетерева: длинный хвост без лиры, темный окрас с фиолетовым тетеревиным отливом. На току такой межняк чуфыкает, как обычный тетерев.

Николай клонил к тому, что и князьки относятся к межнякам. Но Полудин, не принимающий до обидного простого объяснения, возражал: откуда тогда взялась белая ворона? с сорочьим самцом, что ли, смешалась? откуда появился черный заяц? а белый глухарь? Можно ли их считать межняками или какими-то выродками?

• Предыдущая
• 14/27
• Следующая