История Мадлен (СИ) - Ром Полина - Страница 3

Я, примерно, представляла себе, что творится в монастырях этого времени! Заподозрят, что я не Мадлен — сошлют в самый нищий! И не факт, что смогу сбежать оттуда. Значит — молчание и терпение.

Натянув сиротское платьице серого цвета, оглядела себя со всех сторон. Впрочем, на самом деле оно было милое, в отличие от яркого кричащего платья так называемой сестры.

В дверь просунулась голова Бернардет на длинной шее. Голова зашипела совсем по-тёткиному:

– Ну скоро ты там? Сегодня у нас гости, ты должна помочь всё организовать. – и, распахнув дверь, поторопила меня.

Я вздохнула. Жалость к себе упорно пыталась прорваться наружу: мало было в той жизни бед – и здесь тоже “повезло”. И пошла из комнаты под требовательным взглядом сестры.

К вечеру съехались гости – мадам Кларисса и мадам Барбара – подруги тётушки Марион.

Мадам Барбара была с дочерью, мадемуазель Валери, которая сразу уединилась с Бернардет в дальнем углу гостиной, и оттуда целый вечер доносились хихиканье и аханье-оханье, судя по звучавшим фамилиям — обсуждали женихов.

Я, еле живая от усталости, присела на кончик стула в дальнем углу. Руки и ноги дрожали от слабости. Весь день работала, понукаемая тёткой, почти наравне с прислугой, которая тоже пыталась давать указания с молчаливого одобрения родни. Закусив губу, делала, что велели, не смея перечить. Хотелось есть и пить, но никто не предлагал.

Наконец, осмелилась подойти к Бернардет, которая подняла на меня недоуменный взгляд. Честное слово, она смотрела на меня, как на жабу.

– Я могу пойти поесть?.. – появилась мысль пройти на кухню и перехватить чего-нибудь там.

– А кто за столом будет ухаживать за гостями? – ответила она, еще больше кривляясь перед подругой.

Не было сил, ни дерзить, ни спорить:

– Я вернусь очень быстро.

– Ну ла-а-дно… – протянула “сестра” и отвернулась.

А я поймала на себе немного сочувственный взгляд мадам Валери.

На кухне, разыскав девочку-поваренка, попросила какой-нибудь еды. Та не удивилась – похоже, это было нормой. Молча принесла мне кусок лепешки с сыром и стакан молока. Я старалась съесть этот скудный ужин побыстрее, пока меня не хватились, потому что, была уже не уверена, какие тут относительно меня существуют порядки.

Вернулась в гостиную вовремя – как раз послышался голос тётки, призывающей меня:

– Мадлен! Мадле-е-ен! – подошла ближе, чтобы она меня заметила:

– Да, тётя Марион.

Она смерила меня раздражённым взглядом:

– Подай со столика нюхательный табак, сколько тебя звать можно…

Огляделась в поисках столика… А, вон он. И, взяв с него шкатулку, тут же её выронила – она оказалась неожиданно тяжелой, а руки после болезни и трудного дня подрагивали от напряжения и усталости.

– Вот мерзавка! – тётка взвилась удивительно резво для своей комплекции.

Я стояла, молча ожидая своей участи.

Тем временем подруги успокаивали тётушку, чтобы та не переживала из-за какой-то растяпы.

– Марион, дорогуша! Не волнуйтесь так, но сколько же можно терпеть эту пигалицу?! – так высказалась мадам Кларисса. Мадам Барбара тоже смотрела на меня осуждающе.

Тётя Марион обреченно взмахнула рукой и прижала платочек к глазам:

– Ах, дорогие мои – это, наверное, мой крест навсегда! Как же от нее избавишься? Всё-таки родня… Да и Бернардет очень расстроится – никто, как Мадлен, не умеет столь искусно обращаться с утюгом и кружевом. – заметив, что я всё еще стою рядом со столиком, она побагровела:

– Убери там всё за собой и ступай к себе… Никакого от тебя толку.

Выходя из гостиной, я снова услышала, как бедную тётушку жалели уже все четверо.

Вернулась к себе в спальню, но прилечь решилась только после того, как на пороге дома прозвучали прощания и уговоры поехать завтра утром на променад. Нырнув в постель, взмолилась, чтобы обо мне забыли хотя бы на сегодня, и провалилась в сон.

Наутро дверь распахнулась без стука и ворвалась тётка с криком, что я еще не одета. Оказалось, что мы, все вместе, должны были поехать на прогулку по Елисейским полям.

Тётушка таким образом, наверное, решила убить двух зайцев сразу – проявить ко мне милость перед своими ледями, ну и заодно было бы кому таскать шали, накидки, шарфы и нюхательные соли. Так я думала, одеваясь и не зная, что жизнь преподнесет мне сегодня.

Прогулка проходила мирно, прицепиться было особо не за что – звучали иногда колкости в мою сторону, но это были мелочи. Я старалась не слушать, смотрела в открытое окно кареты на пробегавшие мимо симпатичные пейзажи, на едущие стройными рядами легкие коляски и кареты, и отдельных, гарцующих всадников.

Вдруг, послышался неистовый собачий лай, которой вывел меня из некоторого оцепенения. Послышались крики, ругань кучера, а затем потолок кареты вдруг стал переворачиваться и наступила темнота.

Очнулась я на той же самой кровати…

Болела голова, руки, левая нога, дышать тяжело от рези в груди, и все в глазах слегка плывет и двоится. Похоже, у меня сотрясение мозга. И, наверное, сломаны ребра? И дикая сухость во рту…

Общая атмосфера дома тоже странная. Нет той тишины, которую разбивали только тихие шаги прислуги. Напротив, слышатся голоса, какие-то невнятные разговоры, сквозняки и кажется, что где-то тихо всхлипывают женщины.

Соображала я с трудом и понять, что и где случилось, смогла не сразу. Последнее, что я помнила, как карета начала резко заваливаться и сильный удар по голове. Потрогала – на лбу, с левой стороны – огромная шишка. Коже не рассечена, но стукнулась я от души.

Дверь в комнату распахнулась – вошла горничная. Полноватая и благодушная Колетт. Имя я запомнила еще в день приема.

— Мамзель Мадлен! Вы пришли в себя? Ну, слава Богу! – она истово перекрестилась.

— Пи-ить – я даже говорить не могла, только сипела.

Ловко подхватив меня под голову, она помогла мне напиться тепловатой воды. Это было восхитительно вкусно! И только сейчас я заметила, что платье Колетт обшито широкой черной каймой. Я присмотрелась внимательнее. Черная кайма из шершавого черного крепа и нарукавники – это траур. Так отделывали одежду прислуги в богатых домах. Понятно, что родственники носили траур по-другому, но…

— Кто… Кто умер, Колетт? – говорить, все же, мне было еще очень трудно. Боль резко вгрызалась в голову при каждом движении.

— Мадам Марион Николя де Готье скончалась. Прямо там, мамзель Мадлен, где кареты столкнулись. Ужас какой! Там аж четверо пострадали, кроме вас… Говорят, собака бешеная кинулась на одну из упряжек. Сейчас уже похороны состоятся. Вы простите, мамзель, но мне идти надо – работы много. Я потом, вечером к вам зайду.

Новость была просто шоковая! Я не успела ничего толком понять, кроме одного – даже эта комната в этом мире принадлежала покойной тете Марион! Что делать дальше? Где жить и чем питаться?! У меня нет документов и нет денег.

Слезы полились сами собой и я не заметила, как впала в сонный транс…

Вечером Колетт принесла мне кружку горячего бульона и сообщила новости:

— Похоронили! Так все чинно-благородно было! И цветов шесть корзин, и за похоронными дрогами аж четыре кареты ехали! Ну, без седоков, конечно… Только госпожа Валери присутствовала лично. Ну, оно и понятно, они же родственницы по покойному мужу мадам де Готье. А еще к вам сестрица ваша хотела зайти! Спрашивала, пришли ли вы, мамзель, в себя? Что сказать-то?

— А сколько дней я уже лежу, Колетт?

— Так сегодня третий день уже, мамзель.

Чувствовала я себя несколько лучше. Чем оттягивать и лежать тут в неизвестности, лучше уж сразу…

— Колетт, помоги мне встать, пожалуйста.

Кряхтя и стеная, как старая бабка, я смогла с помощью Коллет и остатков силы воли сесть на кровати. Подождав, пока пройдет головокружение, дошла до шкафа и посмотрела на себя.

Страшна, матушка! Шишка на лбу плавно перетекала в припухший синяк на виске, волосы, похоже, не расчесывали с момента аварии – пара колтунов задорно торчала вверх. Задрала сорочку – на левой ноге приличная ссадина, уже засохшая, окруженная темным полем синяка. Дышать, правда, стало легче. Возможно, что не трещины в ребрах, а просто – сильный ушиб… Но неужели за несколько дней никто не озаботился даже просто смыть кровь с садин?