Антология Фантастической Литературы - Коллектив авторов - Страница 78

Но в его воспаленном воображении мрак был полон огней, они мерцали, подмигивали ему из тьмы. «Запертая комната» Джеймса Анникстера. Нет, «Уединенная комната» Джеймса... Нет, нет, «Голубая комната» Джеймса Анникстера...

Бессознательно он сделал несколько шагов, сошел с тротуара, и тут такси, подъезжавшее к ресторанчику, из которого он вышел, резко, со скрежетом и визгом, затормозило по мокрой мостовой.

И огни исчезли.

«Драматург Джеймс Анникстер вчера вечером, выходя из „Каса Гавана“, был сбит такси. После оказанной ему в больнице помощи в связи с сотрясением мозга и легкими увечьями он вернулся домой».

В вестибюле «Каса Гавана» оглушительно гремела задорная музыка; сойдешь две ступеньки вниз — там много столиков, много народу, много шума. Девушка-гардеробщица с удивлением взглянула на Анникстера — на лбу пластырь, левая рука на перевязи.

— О, Господи! — сказала девушка. — Вот уж не ожидала увидеть вас здесь так скоро!

— Значит, вы меня помните? — с улыбкой сказал Анникстер.

— Поневоле запомнишь, — сказала девушка. — Из-за вас я всю ту ночь не спала! Я же слышала визг тормозов, как только вы вышли. А потом удар! — Она вздрогнула. — И это мне слышалось всю ночь, и до сих пор слышу, уже целую неделю. Какой ужас!

— Вы очень чувствительны, — сказал Анникстер.

— Да, воображение у меня слишком разыгрывается, — согласилась гардеробщица. — Я знала, что это случилось с вами, еще до того, как подбежала к выходу и увидела, что вы лежите на мостовой. В дверях стоял человек, который с вами разговаривал. Боже мой! — сказала я ему. — Это ваш друг?

— А что он ответил? — спросил Анникстер.

— Он не мой друг, сказал он. Я только что впервые его увидел. Странно, не правда ли?

Анникстер облизнул пересохшие губы.

— Что вы имеете в виду? Он тогда действительно впервые меня увидел.

— Да, но когда человек, с которым ты вместе выпивал, — сказала девушка, — лежит перед тобой мертвый... А он не мог этого не видеть, он вышел следом за вами. Казалось бы, он, по крайней мере, должен был принять какое-то участие. Но когда таксист стал созывать свидетелей того, что он не виноват, смотрю, тот человек исчез!

Анникстер обменялся взглядом с Рэнсомом, своим литературным агентом, сопровождавшим его. Но он тут же улыбнулся гардеробщице.

— Лежит перед тобой мертвый, — повторил Анникстер. — Да нет же! Меня только немного встряхнуло, только и всего.

Ни к чему было ей объяснять, какое удивительное, какое необычное действие оказала эта «встряска» на его мозг.

— Если бы вы могли себя видеть, как вы лежали на земле, освещенный фарами такси!

— Ах, это опять ваше воображение! — сказал Анникстер. Он мгновение помедлил, потом задал вопрос, ради которого пришел сюда, имевший для него первостепенную важность.

— Кто был тот человек, с которым я разговаривал?

Посмотрев на него, гардеробщица отрицательно покачала головой.

— Я его раньше никогда не видела и после того тоже не видела. Анникстеру показалось, будто его хлестнули по лицу.

Он-то ждал, отчаянно ждал другого ответа!

Рэнсом успокоительно положил руку ему на плечо.

— Раз уж мы здесь, пойдем выпьем чего-нибудь.

Они спустились по двум ступенькам и вошли в зал, где буйствовал джаз. Официант провел их к столику, и Рэнсом что-то заказал.

— К девушке приставать бесполезно, — сказал Рэнсом. — Она того человека не знает, это ясно. Мой совет тебе — не волнуйся. Думай о чем-нибудь другом. Надо выждать. В конце концов, прошла всего одна неделя с тех пор, как...

— Одна неделя! — сказал Анникстер. — А сколько я сделал за одну эту неделю! Два первых акта и третий до того места, где у меня провал в памяти. А ведь это кульминация сюжета, развязка, главная сцена драмы! Если бы я ее написал, Билл, вся драма, лучшая из всех, которые я сочинил за всю жизнь, была бы готова в два дня, не будь этого, — он постучал себя по лбу, — этого провала в памяти, этого проклятого подвоха памяти!

— Тебя-таки здорово тряхнуло.

— Ты думаешь? — презрительно сказал Анникстер. Он глянул вниз, на руку на перевязи. — Я ведь даже не почувствовал, не испугался. Я еще в машине «скорой помощи» пришел в себя, и вся пьеса была у меня в уме, я все видел так же отчетливо, как в тот миг, когда меня сбило такси, даже еще более отчетливо, потому что голова у меня была совершенно ясная и я понимал цену своей пьесы. Это же верный успех, промаха быть не может!

— Если бы ты отдохнул, — сказал Рэнсом, — как советовал врач, а не писал, сидя в постели, и днем и ночью!

— Я должен был ее записать. Отдыхать? — с хриплым смехом сказал Анникстер. — Когда у тебя в голове такая вещь, тут не до отдыха. Ради этого ведь живешь, если ты драматург. Это и есть жизнь. За эти пять дней я прожил восемь жизней в восьми действующих лицах. И прожил в них такой полной жизнью, Билл, что лишь когда подошел к этой последней сцене, то понял, что я потерял. Я потерял всю драму! Да, всего только! Каким образом Синтию ударили ножом в комнате без окон, где она заперлась на ключ? Как ухитрился убийца войти? Не одна дюжина писателей почище меня занималась сюжетом запертой комнаты, и никто не решил его так убедительно. А у меня было решение! Боже мой, помоги мне! Да, было решение! Простое, безупречное, ослепительно ясное — надо было только его однажды увидеть. И в этом суть всей драмы — занавес поднимается в наглухо закрытой комнате и в ней же опускается! Это было мое открытие! Два дня и две ночи, Билл, я пытался снова поймать эту идею. Но она не дается. Я опытный писатель, я знаю свое ремесло, я мог бы закончить пьесу, но тогда она была бы, как все остальные, несовершенной, фальшивой! Она не была бы моей пьесой! А где-то в этом городе бродит человечек в шестиугольных очках, который владеет моей идеей. Владеет, потому что я ему рассказал ее! Я буду искать этого человечка, я верну то, что принадлежит мне!

«Если господин, который вечером 27 января в „Каса Гавана“ столь терпеливо слушал писателя, рассказавшего ему сюжет пьесы, пожелает обратиться по нижеуказанному адресу, он услышит выгодное для себя предложение».

Человечек, который сказал: «Он не мой друг, я только что впервые его увидел».

Человечек, который видел несчастный случай, но не пожелал подождать, чтобы выступить свидетелем.

Девушка-гардеробщица права. В этом и впрямь есть что-то странное.

В последующие дни, когда по объявлению так никто и не откликнулся, Анникстеру стало казаться, что тут кроется нечто большее, чем «что-то странное».

Рука у него уже была не на перевязи, но работать он не мог. То и дело садился за почти законченную рукопись и, перечитывая ее со скрупулезной и мрачной придирчивостью, думал: «Она должна опять появиться!» и снова оказывался перед провалом памяти, перед этой глухой стеной! Тогда он бросал работу и отправлялся бродить — заходил в разные бары и кафе, проезжал многие мили в автобусах и в метро, особенно в часы пик. Тысячи лиц видел он, но только не лицо человечка в шестиугольных очках.

Мысль о нем стала для Анникстера наваждением. Какая несправедливость, как невыносимо, как мучительно думать, что по мелкой, пошлой случайности где-то здесь спокойно бродит некий господин, держа в голове последнее звено замечательной пьесы Джеймса Анникстера, лучшей из всех, какие он написал. Причем бродит, не понимая важности этой идеи и, вероятно, не обладая воображением, способным оценить то, чем он владеет. И, разумеется, не имея ни малейшего понятия о том, как много это значит для Анникстера! Или, может быть, он понимает? Может быть, он не так прост, как ему, Анникстеру, показалось? Видел ли он объявление в газетах? Не замышляет ли чего-нибудь во вред Анникстеру?

Чем больше Анникстер размышлял, тем сильнее убеждался, что девушка-гардеробщица права. Было что-то весьма странное в поведении человечка после несчастного случая.

Воображение Анникстера все возвращалось к человечку, которого он искал, пытаясь проникнуть в его мысли, уловить причину его исчезновения после несчастного случая, его нежелания откликнуться на объявление.