Приходи вчера (сборник) - Мастрюкова Татьяна - Страница 1

Автор благодарит за предоставленный материал для быличек жителей деревень Тверской, Ярославской, Московской, Самарской, Брянской, Омской, Ленинградской, Калининградской, Псковской, Иркутской, Нижегородской, Владимирской областей, Мордовии, Карелии, городов Переславля-Залесского, Трубчевска, Нижнего Новгорода, Мышкина, Калязина, Дмитрова, Костромы, Суздаля и многих-многих других. Ваши истории были осмыслены, обработаны и переделаны с уважением и аккуратностью, позволяющей вам сохранить анонимность, но быть услышанными. Спасибо, что помогаете сберечь драгоценную частицу нашего фольклора.

В отечественном фольклоре рассказы очевидца о столкновении с потусторонним миром, которое произошло с ним самим или с его знакомыми, называются быличками. События быличек всегда происходят в современном слушателю мире и призваны предостеречь или заставить задуматься о реальной возможности встречи с пугающим и необъяснимым. Верить этим историям или не верить — выбор за слушателем и читателем, но в любом случае быличка — один из чрезвычайно интересных образчиков нашей культуры, и каждый из нас обязательно хотя бы раз в жизни слышал или даже сам рассказывал ее.

«Мухи вы, мухи, Комаровы подруги, пора умирать. Муха муху ешь, а последняя сама себя съешь!»

Запричитали бабы, закачались, завыли. Из-за забора начал им вторить пес Бублик, да дед Тихон его быстро угомонил. Деревенские детишки загодя навырезали гробики из брюквы, репы да моркови. Хорошо получилось, все похвалили. — Хоть сам ложись, если бы по размеру был.

Это глупый Матвейка сказал, но его не обсмеяли, только закивали одобрительно: да-да, хоть сам ложись!

Алевтина рогожку накинула, консервной банкой с угольками внутри коптит, как кадилом: «Аллилуйя!» За ней Стася — по тазику лупит скалкой: бом-бом-бом! Больно отдается в голове, в левом виске. Матвейка под окошко старый лапоть вонючий поднес, перед носом трясет:

— Подай покойничка, подай покойничка!

Бом-бом-бом!

Бухает в ушах, перед глазами лапоть прыгает. Да и не лапоть это вовсе, а огромная черная дыра, колодец, могила. Сырой землей оттуда тянет, гнилой репой. Вонь тяжелая, густая, голову туманит, с ног сбивает.

Отпевает Алевтина — борода из мочала, риза из рогожи, смолой кадит. Один в один отец Леонтий из большого села.

Как бабушку хоронили, бабы выли, колокол гудел — звонарь старался.

Бом-бом-бом!

Наклонилась когда в лоб бабушку поцеловать, в бумажный венчик, а у провалившегося рта мушка ползает, махонькая, крылышки прозрачные. И лицо-то не бабушкино совсем. Нос острый, рот вниз съехал. Какая-то незнакомая старуха, злая старуха, не бабушка.

Бом-бом-бом!

— Целуй скорее!

Глаза зажмурила, ткнула поджатыми губами в бумажку, дыхание задержала, а сама о мушке думаю. Что за мушка? И вдохнула, вдохнула, когда брат в спину ткнул.

А вот теперь лапоть этот страшный меня сожрать хочет, в могилу утащить. Шевелятся в нем мушки — комаровы подружки, у кого крылья повыдерганы, кто кверху лапки сложил.

Свербит в горле, копошится.

Бом-бом-бом!

Муторно. Из нутра рык идет, губы сжимаю, зубы стискиваю.

Уж они с рушником по избе бегали, махали:

— Муха по мухе, летите мух хоронить!

— Не пойду! Не пойду!

Бабушка как начинала голосами кричать, голову накроет половичком, рукой машет: поди прочь, поди.

В каждом гробике — по горстке, наловили детишки. Хоть сам ложись, был бы по росту.

Мушка у рта ползала, а никто не видел, только я.

Бом-бом-бом!

Визжит мушка так, что уши закладывает. Из груди поднимается, вертится, лапками щекочет. Рыкает, икает. Ненавидит Матвейку. Не пойдет в лапоть, не станет.

Что это во рту, мохнатое, комочком?

Сплюнула в лапоть. Матвейка захохотал, на веревочке тянет по пыльной дороге, вприпрыжку бежит за остальными. Бом-бом-бом!

Все тише, тише… На кладбище пошли.

Смотрю из окошка.

«Муха муху ешь, последняя сама себя съешь!»

В животе заворочалось, лапками зацарапало. Никто не поможет, никто не спасет. Последняя сама себя съешь!

Свет глаза режет, в виске бухает, словно Стася в таз: бом-бом-бом!

«Перестань, мушка, жужжать, пора тебе помирать. Как с белым светом рассталася, нашего тела накусалася».

На день Симеона Столпника, 14 сентября (1 сентября по старому стилю), приходилось в былые времена начало нового года и бабьего лета, первые Осенины. А кроме того, начинаются похороны мух, тараканов, блох и прочей насекомой нечисти, что водилась в крестьянских домах и портила жизнь людям. Муха в народном представлении связана с нижним, нечистым миром, с распространением болезней, с демонами и колдунами.

Недаром Вельзевул зовется Повелителем мух. Через муху насылали порчу. Верят, что нередко одержимость, называемая икоткой, существует в теле испорченного колдуном человека именно в виде мухи.

Каждый год под вечер за четыре дня до Нового года бабушка-соседка оставляла мне на окошке горячую шанежку с рисовой кашей.

У нас с ней была такая традиция. Я один раз как-то обмолвился, и теперь специально для меня она пекла шанежку и ставила снаружи на окно. Снег слегка подтаивал под тарелкой, и шанежка была такой ароматной, такой вкусной, язык проглотишь!

Я съедал ее прямо там же, обжигая пальцы. Бабушка-соседка смотрела на меня из-за занавески, за ее спиной темнела наряженная рождественская ель, и я легонько постукивал в заиндевевшее стекло, благодаря за угощение, и улыбался. Сразу становилось так тепло, так хорошо!

А сегодня шанежки не было, я это сразу увидел, еще издалека.

Бабушка-соседка, отдернув занавеску, смотрела на меня в окно. И наряженной ели за ее спиной не было. Ни шанежки не было, ни ели, ничего…

Все было не так, все было иначе, но я все равно подошел. Сугробы намело дневной метелью, засыпало все тропинки-дорожки.

А бабушка-соседка открыла окно — нараспашку открыла, не испугалась мороза, — и крикнула мне прямо в лицо:

«Я тоже умерла, я теперь тебя не боюсь!»

Наши предки считали, что двадцать седьмого декабря, в один из самых темных дней года, нечистая сила беснуется, близко подходит к избам, скребется в двери и пугает людей.

Моему двоюродному брату было тогда четыре года, мне — около двенадцати. Родители отправили меня на лето в деревню к бабушке, которая вообще-то была мне не родная, она приходилась свекровью маминой сестре, моей тете.

С дядей я как-то мало общалась, в основном в их семействе всем заправляли тетя и дядина мать. Когда родился Дениска, тетя как-то сразу сбагрила его свекрови, которая, понятно, во внуке (мальчике!) души не чаяла.