Роковые обстоятельства - Суворов Олег Валентинович - Страница 7

— Здравствуйте, Денис Васильевич, — заливаясь румянцем, произнесла она. — Вы меня помните?

И тут студент почувствовал, как его плеча коснулся невидимый перст Судьбы. Все происходящее казалось совсем обычным — аудитория, коридор, лестница. Однако в этой их встрече было нечто такое, что он ощутил трепет и невероятное смущение. Да и какой юноша устоит пред милой растерянностью красивой девушки, особенно если причиной является он сам?

— Здравствуйте, Надежда Павловна, — неуверенно пробормотал Денис. — Конечно же, я вас помню…

— Вы… — она смутилась еще больше и тихо прошептала что-то невнятное.

Какое-то время они продолжали молча стоять рядом, уставясь взглядами в пол, а затем неожиданно и одновременно вскинули головы и встретились взглядами. И — удивительное дело! — чем дольше они смотрели друг на друга, тем быстрее таяло их смущение, отчего оба преисполнялись радостью от нежданного обретения близкого друга, поднимавшейся из глубины их смятенных душ.

— Вы сейчас домой? — спросил Денис и, получив утвердительный кивок, неуверенно добавил: — А мне можно вас проводить?

— Конечно! — так радостно и охотно согласилась Надежда, что они дружно рассмеялись, после чего весь дальнейший разговор уже протекал столь легко и непринужденно, словно бы их знакомство насчитывало не один год.

Более того, когда они вышли на улицу и не спеша пошли по Невскому, девушка, спросив позволения, сама взяла Дениса под руку.

— Вам понравилась лекция? — едва сдержав радостный вздох, спросил он.

— Разумеется.

— А лектор?

— Я очень уважаю Владимира Сергеевича, — с притворной серьезностью отвечала Надежда.

— О да, это один из наших великих современников, но я вас спросил не о том…

— Я поняла, что вы имели в виду, но, по-моему, спрашивать об этом не совсем прилично.

— Извините, Надежда Павловна.

— Ну, что вы, Денис Васильевич. Это я так сказала, чтобы вас немного подразнить.

— А вы любите дразниться?

— Нет, просто у меня есть младший брат, и мы с детства привыкли вышучивать друг друга. Кстати, все домашние зовут меня просто Надин, поэтому, если хотите, можете звать меня так же.

— Охотно, но тогда и вы называйте меня по имени. Итак, Надин, позвольте сделать вам еще один вопрос, который тоже может быть нескромно вами истолкован…

— Попробуйте, но будьте осторожны!

— Попытаюсь. Вам все было понятно в лекции господина Соловьева?

— Кажется, да. Но что здесь нескромного?

— Нескромное, возможно, таится в моем втором вопросе: а вы бы хотели такой любви, о которой он столь красноречиво рассказывал?

— Всякая девушка хотела бы вызвать в мужчине такое чувство, ради которого он был бы готов отказаться от своего природного эгоизма.

— Зато мужчины этого вовсе не требуют!

— Что вы имеете в виду?

— Всего лишь то, что именно стервозные, эгоистичные и самовлюбленные представительницы вашего пола пользуются гораздо большим успехом у мужчин, чем душевные скромницы. И знаете почему?

— Скажите, если посмеете!

— Да потому, что они намного больше заботятся о себе, а потому и лучше выглядят! Эгоистки привлекательны внешне, альтруистки — внутренне.

— Хорошо же вы разбираетесь в женщинах!

— Это комплимент или упрек?

— Это пожелание влюбиться в эгоистку!

— Благодарю покорно! Тем более, что ваше пожелание явно запоздало!

— Да что вы говорите!

И оба, не выдержав этого мнимо-серьезного разговора, снова обменялись взглядами и фыркнули от смеха. Они шли по Невскому в сторону Казанского собора и уже миновали памятник Екатерине II, открытый всего восемь лет назад, когда навстречу им промчался элегантный экипаж, в который было запряжено две красивых гнедых лошади. Поворачивая на Малую Конюшенную, кучер резко натянул вожжи, отчего занавеска на окнах заметно сдвинулась. В этот момент спутница Дениса тихо ойкнула и спряталась за его спину.

— Что с вами, Надин? — оглядываясь назад, удивился он. — Вам знакома эта карета?

— Это экипаж банкира Дворжецкого.

— А вы знакомы с этим господином?

— Неделю назад папа возил нас к нему на званый ужин.

— Но почему вы его так испугались?

Дождавшись пока карета скроется из виду, Надежда с самым независимым видом пожала плечами.

— И вовсе я не испугалась… С чего вы взяли?

— Вообще-то про него рассказывают столь гнусные вещи, что его стоит опасаться.

— Правда?

— Вернее, — наморщил лоб Денис, — кто-то, кажется наш общий знакомый Петр Ливнев, что-то рассказывал мне про его отца — Иннокентия Дворжецкого. Это была весьма пикантная, даже лучше сказать, скабрезная история…

— Так расскажите и мне! — немедленно потребовала Надежда. — До моего дома еще не близко — я живу в Апраксином переулке.

— Но ведь такие истории, пригодные для мужского уха, не совсем хороши для уха женского.

— Рассказывайте или отправляйтесь к своему Ливневу и не показывайтесь мне больше на глаза!

— После такой страшной угрозы я бы и в канал прыгнул! — счастливо улыбнулся он. — Хорошо, Надин, слушайте, но не краснейте, иначе я тоже почувствую себя смущенным, и в этом только вы будете виноваты!

— Если я и покраснею, то только от смеха на ваши предосторожности, — весело пообещала девушка.

— Ну, с этим я как-нибудь справлюсь… Итак, говорят, что до самого конца жизни старый Дворжецкий отличался ужасающим распутством. Когда он уже находился при смерти, за ним ухаживала хорошенькая сиделка. Старик частенько притворялся совершенно беспомощным и едва слышным голосом просил подать воды. Но стоило сиделке поднести стакан к его губам, как он дрожащей от похоти рукой немедленно залезал ей под юбку… Вас не очень смущают такие подробности?

— Нет, нет, продолжайте.

— Девушка, разумеется, с возмущением отстранялась, а старый банкир делал вид, что теряет сознание. Но когда подходил срок принять прописанное доктором лекарство и сиделка подавала его Дворжецкому, он повторял вышеописанное рукоблудие. Кончилось тем, что умирающий долго звал ее к себе, но она, подозревая в этом очередное притворство, отказывалась даже близко к нему подходить. И даже когда он испустил последний вздох и затих навеки, целомудренная девица еще пару часов боялась приблизиться к его постели. Почему вы улыбаетесь, Надин?

— Так ведь это же готовая сцена для водевиля! — засмеялась будущая актриса.

За семейством банкира Дворжецкого постоянно тянулся шлейф самой недоброй молвы. Рассказывали, что отец нынешнего банкира Иннокентий Дворжецкий был крепостным крестьянином, но благодаря своей деловой хватке и, предприимчивости сумел выкупить на волю себя и свою семью задолго до знаменитого царского указа от 19 февраля 1861 года.

Сделавшись купцом, он понемногу богател, однако по-настоящему развернулся лишь после одного «темного дела», связанного с поджогом паровой мельницы на Измайловском проспекте.

Дело было так. Дворжецкий сумел заполучить многолетний контракт на поставку зерна петербургскому военному округу, однако военное министерство оговорило этот контракт непременным условием — перемалывать хлеб на данной паровой мельнице и на интендантские склады поставлять муку. Приобрести мельницу в собственность Дворжецкому не хватало капиталов, поэтому он вынужден был взять ее в аренду. Однако вскоре собственнику мельницы показалось, что он продешевил, и Дворжецкому были выставлены новые, гораздо более тяжкие условия арендной платы. После этого мельница неожиданно сгорела, и полиции так и не удалось найти виновных. В итоге владелец мельницы остался ни с чем, военное ведомство было вынуждено снять условие перемола, а Дворжецкий продолжал богатеть.

Своего старшего сына он отдал учиться по коммерческой части, поскольку мечтал о надежном сбережении и приумножении накопленных к тому времени капиталов и всерьез задумывался над созданием собственного банка. Михаил Иннокентьевич три года прожил за границей — в Англии, Франции и Италии. Вернувшись в Россию, он устроился на работу главным бухгалтером в Общество взаимного поземельного кредита. И через какое-то время там всплыло очередное «темное дело», связанное с махинациями с ценными бумагами, переданными российским правительством данному обществу, «дабы обеспечить его финансовым операциям наибольшую солидность».