Дядя самых честных правил 4 (СИ) - Горбов Александр Михайлович - Страница 5

— Огонь!

Пылающий шторм сожрал остатки всадников. Последняя троица пруссаков развернулась и понеслась обратно к роще.

— Lichieres pautonnier!

Довернуть пушку и вдарить ещё! Всех! До последнего!

В чувство меня привёл чёрный песок, пролившийся в «песочные часы» водопадом, и Сидоров, появившийся рядом.

— Вашбродь! Успокойтесь, ушли они. Вы, ить, пушку-то оставьте, не офицерское дело тяжести таскать.

Я зажмурился, сбивая пылающую внутри ярость, и сделал глубокий вдох. Спокойно, Костя, спокойно, ты отбился, молодец. А теперь отпусти Анубиса, оторвись от «близнят» и остынь.

Отдышавшись, я открыл глаза, выпрямился и посмотрел на поле. Нет, пожалуй, не буду разглядывать, что там осталось. Хватит с меня неприятных зрелищ на сегодня.

— Вашбродь! Вашбродь! — К нам подскочил фейерверкер первого орудия. — Ивана Герасимовича убило!

Я кинулся к батарее, где возле крайнего орудия лежал Иван Герасимович.

* * *

К счастью, солдат ошибся. Корсаков был жив, но изрядно контужен и ранен в бедро осколком. Майор водил мутным взглядом вокруг, хрипел и делал слабые попытки подняться. Солдаты хотели уложить его на импровизированные носилки, но майор не позволял.

— Успокойтесь, Иван Герасимович, — я наклонился над ним, — не шевелитесь.

— Батарея! Огонь!

— Лежите, Иван Герасимович, у вас контузия и ранение. Сейчас я прикажу отнести вас в лазарет.

— Не могу, — он зашёлся в кашле, — бросить пушки. Без меня не справятся…

— Ваше состояние не позволит вам продолжить бой. Я приму командование над батареей.

Взгляд у него прояснился, он схватил меня за плечо и громким шёпотом произнёс:

— Не посрами меня, Костя. Только не посрами!

Силы его оставили. Корсаков побледнел, закатил глаза и потерял сознание.

— Быстро! — я кивнул солдатам. — Несите его!

Переложив майора на носилки, они подняли их и почти бегом помчались в сторону полевого госпиталя.

— Батарея! — Я встал в полный рост. — Беглым! По готовности! По вражеским орудиям! Огонь!

Подзорная труба Корсакова валялась на траве, я поднял её и навёл на лес, откуда приехали гусары. Так, здесь вроде никого больше нет. А что у нас с вражеской пехотой? Они выбили гренадеров и атакуют Тобольский полк, если я не ошибся и верно узнал штандарт.

— Сидоров!

— Здесь, вашбродь!

— Возьми кого-нибудь в помощь и тащите «близнят» на левый фланг.

— Слушаюсь!

Через десять минут я уже наводил свою пушечку на вражескую пехоту. Далековато! Может, и добьёт, но особого урона пруссакам не нанесёт. Попробовать Знаками? Сюда бы «Нервного принца», мы бы им устроили показательное выступление!

Я вспомнил про шпагу, которую использовал как middle wand, потянулся рукой к поясу, но пальцы схватили пустоту. Кажется, я потерял её после атаки «молотов».

— Ваше оружие. — Голос Кижа шепнул мне прямо в ухо. — Держите, Константин Платонович.

Мертвец, появившийся рядом, передал мне шпагу в ножнах. Я поблагодарил его кивком, взялся за рукоять и обнажил клинок.

Ёшки-матрёшки, это что такое⁈ Металлическое лезвие превратилось в полупрозрачную полосу из непонятного материала. Она светилась мягким голубоватым светом и больше напоминала игрушку, а не оружие. Это я сделал? Металл переродился от мощного потока эфира? Никогда не слышал о таком. И что теперь прикажете делать с этим непонятным «чудом»?

Анубис тоже заинтересовался клинком. Прикоснулся к нему эфирным щупальцем, фыркнул и ткнулся мне в рёбра. Мол, нормально всё, обычное дело. Пользуйся, как и собирался.

Я решил попробовать и взмахнул шпагой. К моему удивлению, на конце появился Знак огня, вспыхнул и полетел в сторону прусской пехоты.

Нет, настоящего middle wand’а из преображённого клинка не получилось. Скорее, здоровенный small wand, но вполне подходящий для моих задач. Помочь Тобольскому полку? С лёгкостью!

Следующий час я занимался муторной и утомительной работой. Во-первых, держал щит, прикрываясь от всполохов, которые швыряли в меня пехотные офицеры. Во-вторых, метал им в ответ разнообразные Знаки. Огонь, Вода и Холод, связка «карусель» и прочие гадостные «радости». Я представлял в деталях символы, Анубис рисовал их и наполнял эфиром, полупрозрачная шпага отправляла конструкции в полёт. Не «молоты», конечно, но сотни три пехоты я разогнал, а затем отбил «близнятами» атаку кирасир.

Когда пруссаки устали получать мои подарки и залпы нашей пехоты, прозвучал сигнал к отступлению и остатки пехоты откатилась к холму.

— Господин капитан-поручик!

Ко мне подбежал один из молодых прапорщиков. Он, вместе с парой таких же боевых товарищей, командовал огнём орудий, пока я помогал нашей пехоте.

— Докладывайте.

— Три вражеских орудия поражено нашим огнём. Остальные пушки прислуга отвела за холм. Атаковать их не имеется никакой возможности! Разрешите прекратить огонь.

— Вольно, господин прапорщик. Прекратите, раз такое дело. Разрешаю.

Юноша щёлкнул каблуками и умчался к орудиям. А на меня навалилась усталость, и я присел на лафет «близнят». Кажется, отбились на этот раз.

* * *

Пока пруссаков не было видно, я занялся проблемами батареи. Отправил трёх контуженых фейерверкеров в лазарет, организовал горячий обед, чтобы люди восстановили силы, и послал в штаб корпуса посыльного с донесением о положении дел. Увы, ответа от командования я не получил.

Последняя атака пруссаков случилась уже под вечер. Они вяло попытались зайти на нас рассыпным строем, но получили десяток залпов картечи, а Тобольский полк отогнал их несколькими залпами. Враг откатился к холму, а потом и вовсе ушёл за мост, впрочем, держа строй и подняв знамёна. В семь вечера битва при Пальциге окончилась нашей уверенной победой.

Я собирался уже скомандовать отход в лагерь, как рядом с батареей показалась группа конных офицеров. В сумерках сложно было разобрать, кто к нам едет, и только на расстоянии десятка шагов я увидел среди них Суворова. Он делал «страшные» глаза и взглядом указывал на всадника, ехавшим первым.

Нет, это не Фермор, его я видел в штабе и запомнил. Этот же — невысокий, седой, в мундире без всяких украшений и в простой треуголке. Но взгляд был пристальный и внимательный. Неужели сам Салтыков? Вытянувшись по стойке смирно, я громко выкрикнул:

— Ваше Высокопревосходительство! Капитан-поручик Урусов. Разрешите доложить обстановку во вверенной мне батарее.

Глава 4

Франкфурт-на-Одере

Генерал-аншеф Салтыков внимательно выслушал мой доклад. Он не перебивал, не спрашивал, а только медленно кивал и недовольно поджимал губы, когда слушал про потери шуваловских батарей и ранение Корсакова. Про разбитый эскадрон гусар я упомянул вскользь, мол отбились орудийным огнём. Выпячивать успехи и привлекать к себе внимание сейчас лишнее.

— Очень хорошо, капитан-поручик.

Голос у Салтыкова был добрый, почти ласковый. Создавалось впечатление, что передо мной не боевой генерал, а добрый дедушка, приехавший проведать внуков.

— Урусов, верно?

— Так точно, Ваше Высокопревосходительство.

— Князь?

— Никак нет.

— Урусов, — Салтыков задумчиво пожевал губами, — Урусов.

Он тронул поводья и подъехал ко мне почти вплотную. Наклонился в седле и тихо спросил:

— А не тот ли вы Урусов, что стрелялся в Москве с моим троюродным племянником?

Ёшки-матрёшки! Я даже не вспомнил про того хлыща, когда услышал фамилию командующего. А ведь Салтыковы — род не из последних, судя по всему. И что, мне теперь ждать от генерала мести за родственничка? Впрочем, гнуться и лебезить я в любом случае не собирался.

— Я, Ваше Высокопревосходительство, — без тени страха я посмотрел генералу в глаза. — Было дело.

Он покачал головой и улыбнулся одними уголками губ.

— Да вы герой, капитан. Такую выдержку редко встретишь: другие на вашем месте его бы убили. И сегодня на батарее перед гусарами не дрогнули. Молодец, капитан!