Невозможное счастье - Езерская Елена - Страница 1

• 1/28
• Следующая

Проводив Андрея и Наташу в город, Мария Алексеевна Долгорукая впервые за последние дни вздохнула с облегчением. Она чувствовала, что между сыном и его невестой происходит что-то весьма небезопасное для их будущего брака. В ее разговорах с княжной стало больше недомолвок, да и Андрей ходил мрачный и раздражался по любому поводу. Наблюдая за молодыми, Долгорукая пыталась угадать причину их отчуждения, но, в конце концов, отнесла все на счет обычной предсвадебной нервности.

Разумеется, брак — дело серьезное и шаг ответственный. А ни ее рассудительный и педантичный Андрей, ни эмоциональная, но все же склонная к основательности в своих поступках, Наташа никоим образом не походили на людей, способных очертя голову броситься в семейную жизнь, как иные — в любовную авантюру. Их брак был продуман и продиктован здравым решением двух равноправных персон соединиться во славу их старинных родов и вместе с тем — по велению души и сердца.

Наташа нравилась княгине — она была принята при дворе, благородна по происхождению и обходительна в жизни. Долгорукая отмечала в будущей невестке характер, способный держать супруга и свои чувства в узде, и вполне искренне и страстно желала ей научиться направлять его на укрощение мужской строптивости и неразборчивости в телесных утехах и наслаждениях на стороне. Княгиня присматривалась к Наташе, и с каждым днем укреплялась ее уверенность в том, что брак сына окажется куда более счастливым и правильным, нежели ее собственный.

Она знала, что Андрей — далеко не ангел, но мечтала, чтобы в его женитьбе сбылись ее иллюзии о добродетельном семействе, как и положено но обычаям, все менее и менее чтимыми современными молодыми парами. Долгорукая была наслышана о свободе нравов, которая вслед за французскими романами проникла в головы юных. Она и сама время от времени листала какой-нибудь из них на досуге, но в жизни оставалась противницей всего этого вольнодумства.

В отличие от испорченной литературными сказками Лизой и тянувшейся за нею Соней Мария Алексеевна с большим уважением относилась к старым традициям, согласно которым жених долго добивался согласия родителей, а уже потом являлся своей невесте, с их разрешения и одобрения. Романтические игры непокорной молодежи и небрежение устоями — вот в чем видела Мария Алексеевна причину и своих собственных, семейных бед. Опасное увлечение свободомыслием проникло в ее дом, сбивая с пути истинного подрастающее поколение и затронув образ мыслей воспитанного в добрых старых традициях князя Петра.

Нельзя сказать, чтобы Мария Алексеевна была пуританского нрава. Она в юности любила пококетничать на балах и с удовольствием вела обычную для молодежных ристалищ переписку — черкала записочки для «голубиной почты», безобидно и с разрешения maman флиртуя с возможными кандидатами на ее руку и сердце. И, хотя настоящая любовь к Петру Михайловичу пришла к ней уже после замужества, это чувство оказалось страстным и даже яростным. Княгиня и мысли не допускала о неверности, оставалась преданной своему супругу и ждала от него того же самого.

Нечаянная интрига Петра с крепостной стала для нее подлым кинжальным ударом в самое сердце. Долгорукая знала о грубых нравах поместных дворян, но была воспитана в правилах здоровой моногамии. По молодости она слышала рассказы о гаремах, устраиваемых в имениях, и поклялась, что никогда не допустит подобного сраму в собственной семье. Ее муж — ее крепость, говаривала Долгорукая, и Петр поначалу без видимого сожаления посвятил себя молодой красавице-жене.

Конечно, это вызывало некоторое удивление у окружающих, снисходительно относившихся к забавам мужчин-дворян со своими крепостными, но Мария Алексеевна ни с кем делить Петра не собиралась — ни с какой-либо придворной мадмуазелькой, ни, тем более, с грязной крестьянкой. Княгиня была однолюбкой и полновластной хозяйкой супружеского ложа.

Предательство Петра потрясло ее больше, чем она сама могла этого ожидать. Наверное, ее состояние в тот момент вполне можно было назвать безумием, но, узнав причину частых отлучек мужа из дома, Долгорукая потеряла сон, аппетит, ей стал безразличен собственный маленький сын — ее первенец. Княгиня пыталась следить за супругом, но тому удавалось ускользать от нее, правда, недолго, ибо жизнь устроена так, что все тайное в ней рано или поздно становится явным.

И тогда месть стала ее главной заботой. На какое-то время она сделалась — что казалось невероятным даже ей самой — нежной и желанной мужу. Мария Алексеевна видела, как он разрывается между новым чувством и тягой к ней, и наслаждалась его муками. Княгиня ощутила сладость этого торжества, и восторг реванша придавал ей новые силы для борьбы с неожиданным врагом.

Она не знала Марфу, но ненавидела ее с таким жаром, что, чудилось, и сама могла сгореть в этой адской печи. Да, Мария Алексеевна вполне отчетливо осознавала дьявольскую природу своей ненависти, толкнувшую ее на убийство мужа, но своей смертью Петр искупил грех прелюбодеяния, а она была готова сколь угодно долго отмаливать свои прегрешения перед Господом. Ибо потом пришел час старого Корфа, потворствовавшего роману Петра с крепостной. Еще следовало подумать о детях и, прежде всего об Андрее, чтобы он в будущем не повторил ошибок своего папеньки. И — чтобы девочки выросли без романтических завихрений в голове…

Мария Алексеевна улыбнулась — княжна Репнина станет хорошей управой для Андрея, Соня… Соня пока еще слишком мала, чтобы противиться ее материнскому руководству, а вот Лиза… Конечно, она виновата перед дочерью — этот подлец Забалуев обвел ее вокруг пальца, как какую-нибудь деревенскую простушку. Она-то вообразила, что заручается поддержкой могущественного и богатого предводителя уездного дворянства, а вытянула карту-пустышку.

Но все же плохо было не это. Хуже, что Лиза оказалась не способной к верным решениям, и все ее поступки говорили только о том, что она выросла барышней нервозной и отравленной современными романтическими бреднями. Лиза не смогла повернуть брак с Забалуевым в свою пользу, впала в депрессию и, вместо того, чтобы договориться с ним, сделала их разрыв окончательно неизбежным и почти кровавым. Глупая, сентиментальная девчонка!

Кстати, а где она?

Долгорукая нахмурилась. Она вдруг вспомнила, что давно не видела Лизу. Княгиня позвонила в колокольчик и осведомилась у медленно и плавно вошедшей Татьяны, почему не показывается на глаза Елизавета Петровна.

— А я ее уж день второй не замечаю, — растерянно призналась Татьяна, бочковато переминаясь с ноги на ногу.

— То есть как — второй день? — ахнула Долгорукая. — Она что — не ночевала дома?!

— Утром я к ней поднималась, — кивнула Татьяна. — У барышни даже постель не разобрана.

Что?! — княгиня побледнела и бросила на Татьяну взгляд, не предвещавший ничего хорошего. — Так почему же ты только сейчас об этом говоришь? Ты о чем думаешь, дура? Мне, матери, в заботах о большом семействе было недосуг, а ты — ты к ней приставлена! Ты мне первым делом чуть что докладывать должна! А случись с нею беда — с кого спрос? У Лизы-то с головою и так не в порядке, а ты молчишь… Погоди у меня, если несчастье с ней какое — я с тебя с живой шкуру спущу, мерзавка! Беги на двор, зови Дмитрия, пусть ждет меня здесь. А я пока в ее комнату поднимусь, все сама посмотрю. Господи, и Андрюша, как назло, не вовремя уехал!..

Долгорукая стремительно прошла мимо отшатнувшейся от нее Татьяны и еще раз обожгла служанку колючим и ненавидящим взглядом.

Нет, это надо же! Дочери какой день дома нет, а она и не заметила! И все эта подлая Марфа — явилась со своими глупостями про пропавшего ублюдка и довела ее до мигрени. Долгорукая поморщилась. Стоило лишь чуть разволноваться, и тупая боль, тихо сидевшая у затылка, подползала к самым вискам и принималась стучаться, застилая глаза кровью и совершенно оглушая.

• 1/28
• Следующая