Каурай. От заката до рассвета. Часть 2 (СИ) - Артемов Александр Александрович - Страница 41

— Нет, ты не понимаешь, — вспыхнула она.

— Ты все еще боишься за свою жизнь?

— Не только за свою… Но и за жизни тех, кто подвернутся им под руку, когда они вырвутся на свободу.

— Кто, нежить? Полчищам Ямы нужна твоя душа.

— Им моя душа без надобности. Они захватят душ в сто крат больше. Им нужна шкатулка.

— Шкатулка? Какая еще к Сеншесу…

Не успел он договорить, как они оба услышали, что сзади грохочет земля. Ломаются кусты, трещит валежник. Все ближе и ближе. Этого еще не хватало…

— Проказа! — зарычал Каурай, опуская Божену за землю. Она отчаянно запротестовала, когда он схватил гроб и перевернул его, накрывая ведьму с головой. Не слишком надежная защита, но от пары ударов когтистой лапы ее точно оборонит.

Кто-то ломится через кусты. И не один. Одноглазому оставалось понадеяться, что к ним спешит тот, кто предпочтет сначала поговорить, а уж потом обнажать клыки. Так шансов станет на один больше.

Штык крутанулся в пальцах, когда под ветви дуба вышла группа вооруженных всадников и наставила на одноглазого копья.

— Ты тот самый опричник, я полагаю? — настороженно спросил коренастый казак со старым сабельным шрамом, пересекающим переносицу и разделяющим левую бровь надвое. Он правил конем одной рукой, вторая у него отсутствовала. Взамен потерянному предплечью на цепи раскачивалось шипастое железное яблоко.

— Возможно, — кивнул Каурай, пытаясь высмотреть хоть одно знакомое лицо. Напрасно. Тогда он принялся раздумывать в кого первым швырять штык, если хоть один попробует пырнуть его копьем. — Хотя, признаю, я не единственный опричник в природе…

— Тута ползает один единственный опричник, — ухмыльнулся однорукий, — который спелся со Шкуродером и помогает ему грабить народ. Сказывают, такое одноглазое, горбатое пугало со здоровенным мечом. Не ты ли это?!

— У меня множество грехов на душе, — отозвался Каурай, готовясь подороже продать свою жизнь. — Но пока грабеж не входил в их число.

Из-за деревьев показывалось все больше верховых с саблями, луками и пращами.

И ни одного знакомого лица.

Хуже того — все их бритвенно острое богатство было не прочь понаделать в нем дырок. Задние медленно тянули стрелы из колчанов. Все хуже и хуже. Он мечтал о том, чтобы гарпии вернулись.

Одного штыка явно маловато на такую ораву.

— А нам кажется, что ты тот самый урод, — обогнул Каурая однорукий всадник, рассматривая его с головы до пят. — Много тут про тебя разговоров ходит. Одни гутарют, что Шкуродер на тебя душу выменял, чтобы ты помог ему сладить с народным гневом и наслал на Пограничье еще большие беды. Другие, чтобы ты его проклятую дочку из пекла вытащил. Это не она там в гробу прячется?

— Едва ли, — покачал головой одноглазый. — Всем известно, что дочка воеводы Божена была зверски убита разбойниками Баюна. Вы случаем не из этого рода-племени?

— Обижаешь, — хохотнул однорукий всадник. — А ведь мы только познакомились. Еще мы слыхали, что ты знатно наших ребят перебил на пару с Кречетом пару деньков назад. Тоже враки?

— Когда меня пытаются ударить ножом в спину, я бью первым, — не остался в долгу Каурай. — Если ты умеешь не только болтать, то не пугай меня своим норовом. Слезай с коня и покажи на что способен. А я обещаю не обижать инвалида и дам тебе преимущество — возьму штык в зубы.

— Снова хамишь? Думаешь, я куплюсь на эту уловку, колдун? Как насчет того, чтобы увернуться от парочки стрел?

Пока он говорил, Каурай бросал косые взгляды — то в одну сторону, то в другую. С боков заходили всадники и натягивали тетивы. И все были напряжены до предела. Пусть их и была целая банда против одного, но в глазах разбойников плавали облачка страха.

Так и надо. Страх — его единственное спасение.

— Видали мы, как лихо ты летел, одноглазый! — послышался пугающе знакомый смешок из-за широких спин, и все как один обернулись, одергивая коней, чтобы освободить дорогу еще одному всаднику.

Тот мчался к ним во весь опор, расслабленно развалившись в седле, словно спешил на веселое представление. Черные кудри метались за его плечами, во рту горела белоснежная ухмылка, рубаха была расстегнута на груди навстречу ветру. Кобылу он осадил одним мастерским движением, и не успела та вспороть копытами землю, как всадник лихо соскочил на землю, звонко бряцнув шпорами.

Поднятые копья и натянутые луки он обошел своим вниманием. Оно принадлежало одному Каураю.

— Неважно, переживешь ты эту ночь или нет, — склонил он кудрявую голову. — Истории про тебя будут ходить в этих землях еще очень долго, одноглазый! Помяни мое слово. И позволь поблагодарить тебя за свет Пламени. Оно уберегло меня во тьме.

— А я думал, ты умер, — поприветствовал Каурай своего доброго знакомого, с которым у них оставалось незаконченное дело. Красотка тоже была рада поприветствовать хозяина, попытавшись укусить одноглазого в плечо, но схватила лишь воздух.

— Меня так просто не убьешь, — развел руками Ранко, как бы извиняясь за беспокойство. — Ты же не думал, что атамана Баюна можно так просто заморить в порубе, не так ли?

Бомбарда голосила без продыху.

Игриш уже сбился со счета, сколько раз за эту ночь ее жерло извергало языки пламени, а раскаленный ствол вздрагивал от очередного выстрела. Ядра летели в острог, и только каждое второе попадало в цель — остальные уносило то выше частокола, то они глухо ударялись в вал. Каждый раз, когда очередной снаряд уходил в “молоко”, к Воробью и еще парочке колядников, которых отрядили распоряжаться стрельбой, подбегал разозленный Гарон и осыпал их жесткой бранью.

Но это ничуть не помогало. Сначала колядники взаправду пытались целиться, но скоро осознали, что бомбарда плюется ядрами как бог на душу положит. Как они не пытались навести ее на ворота, ни одно из ядер так и не улетело в нужную сторону. С каждым промахом настроение Гарона все больше клонилось к бешенству, и барон уже величал бомбарду не красавицей, как перед первым выстрелом, а исключительно “старой косой бл…ю”.

Однако каждому было очевидно, что это ненадолго. Рано или поздно атаманцам повезет. Но вечно сидеть и ждать за стенами острога воевода тоже не станет, и очень скоро выведет людей за стены, чтобы те разломали проклятое орудие.

Вот Коляда на это очень надеялся, и вся его ватага ждала лишь одного — возможности сразиться с казаками воеводы в открытом поле. И лучше бы им сорваться в дерзкую вылазку раньше, чем у осаждающих закончатся ядра и порох. Так рассудил скучающий Игриш.

Оглашая окрестности диким свистом, Коляда унесся со своими людьми подальше и спрятался за пригорком, рассчитывая, что этим маневром он выманит осажденных за ворота. Напрасно. Воеводины казаки как сидели, так и продолжали сидеть за стенами, постреливая по атаманцам и осыпая их бранью и насмешками.

— Вот мазила! — морщился Драко, когда очередное ядро уносилось под частокол и зарывалось в землю. Они с Игришем и еще парочкой атаманцев сидели под насыпью, пускали дым из люлек, слушали как кряхтят уставшие бедолаги, закатывая очередное ядро в ствол, вздрагивали от каждого нового выстрела и ждали неизвестно чего.

— Я бы на месте воеводы тоже не сильно бы спешил совать нос за стены, — рассуждал тот самый седоусый дезертир, попыхивая дымком. — Всяко долго эта комедия не продлиться. Сколько там осталось ядер?

— Много-много осталось! — махали на него руками атаманцы. — Не жужжи ты, пан, не жужжи понапрасну.

— А я не жужжу, я токма рассуждаю, — вслед отмахивался он от них люлькой. — Много это пока много. А скоро станет мало. А потом совсем не останется. Я барону говорил, чтоб он дал нашей красавице чуть подостыть, прежде чем снова шмалять из нее почем зря. А он вон как вы — только рукой на меня! Бомбарда это ж чисто женщина. За ней уход нужен, терпение и чуть-чуть удачи. А тут ни первого, ни второго, да откуда взяться третьему?! Попомните мои слова — обидится она, зараза, обидится, так и знайте! Вон, — поднял он палец, когда земля дрогнула от очередного выстрела, — ишь как крякнула. Это уж не к добру такой ее кряк.