Пастыри чудовищ (СИ) - Кисель Елена - Страница 83

— Мел, присмотри, я на пять минут.

И пропадает.

Подхожу, смотрю. Даарду тоже жадно дышит. Зелень и коричневатость медленно смываются с кожи, остается бледность.

И остатки слёз на щеках.

— Ещё зелья дать? Или воды?

Шипелка вяло кивает, рисует губами: «Воды». За водой приходится сходить к ближайшему ручью — спасибо, их тут несколько по всему саду. Складной стакан у меня всегда с собой.

Пока пою Хаату — подтягивается Моргойл. С вопросами типа: «Что это было?» Смотрю на Задаваку. Тот резко мудреет.

— А-а… м-можно мне тоже? — и показывает на стакан.

И даже не брезгует пить после даарду, надо же.

Пока Задавака возвращает себе себя, устраиваюсь на траве возле Шипелки.

— Вообще, он прав. Что это за дрянь была? Ни черта не похоже на Кормчую.

Я-то думала, что Всесущий — вроде как терраант, которого наделяют силой и властью в ходе Ритуала. А потом на его место приходит следующий — как Кормчую, жрицу Камня, меняют, когда она назовет преемницу.

Но эта тварь воняла древностью. И мощью. Властью, которая не снилась Кормчим Камня.

— Мелким корням неведомо, откуда взялся великий, — шепчет Хаата и кривит темные губы. — Истэйон, Первейший из даарду, был раньше всех… Был прежде, чем воды заговорили. Прежде башни в Аканторе… раньше Камня.

— И твой народ подчиняется этой твари.

Я-то думала, у даарду побольше мозгов в башке.

— Твой народ подчиняется Камню. Кормчей. Жрецам. Королям. Почему не спросишь их?

Сверкает на меня кошачьими глазами сердито. Потом роняет голову на траву. Говорит почти неразличимо, будто у нее заболело горло:

— Всесущий не добр. Он древен. Мудр. Знает Рой. Многие в Рое готовы слушать, что он говорит. Многие… верят… не прожить без голоса Ардаанна-Матэс. Без поводыря.

Многие — но не все, стало быть.

Пальцы у неё сжимаются, разжимаются в траве. А рукав задрался. И под ним снова видны шрамы.

Кажись, я теперь понимаю, чем она провинилась перед Роем. И почему её выпнули.

И где это Грызи, интересно?

Гриз появляется из-за живой изгороди в компании с Опалом. Единорог рад прогулке — норовит подставить морду по почесушки. Голубой рог изнутри полыхает алыми, золотистыми и серебристыми искрами.

— Маленькая проверка, — весело говорит Грызи. — Эгерт, тихонько подойди сюда… спокойно, плавно…

Задавака смотрит дико, но всё-таки встаёт с травки, шмыгает носом. Вытирает дрожащие ладони о брюки и начинает подступать к единорогу. Тот фыркает и подается назад, и Задавака тут же вздрагивает и готовится залечь.

— Тихо-тихо, ну что ты? — Грызи виснет у Опала на шее. — Ну, мой хороший, чего ты испугался? А, ну конечно. Духи. Погоди-ка, я растолкую, что ты это точно ты…

Уходит в мгновенное единение и потом кивает Моргойлу-младшему — мол, можно, давай.

И тот идёт. Так, будто его тащат на казнь. Глядя то на Опала, то отдельно на его чудесный рог. Медленно, по шажочку подходит…

— Протяни ладонь. Тихо… тихо…

Задавака, умоляюще глядя, выставляет вперед подрагивающую руку.

Шумит дуб. Пахнет примятая трава. И сначала ничего не происходит.

Потом единорог обнюхивает трясущиеся пальцы Задаваки. Задумчиво вздыхает.

И ласково тычется мордой в ладонь.

* * *

— Шэвен, почему они ещё здесь? Что?! Неужели так сложно попросить их на выход, раз всё закончилось? Через два часа, нет, уже меньше, ко мне придут участницы моего салона. Что?! Ты им разве не заплатил?

Ну и голосок у Визгли. Через две комнаты, а уши сверлит. Могут устраивать с Фрезой соревнования — кто кого переорёт. Или со скроггами в брачную пору.

— По крайней мере, она сказала спасибо, — говорит Грызи в ответ на мой взгляд.

Она давеча ухитрилась расписать родителям Задаваки, что мы провели особенный обряд защиты. Ага, при помощи даарду и их чар. Ага, подействовало. Так Визгле, чтобы выродить своё спасибо, понадобилось минуты три жевания языка. Ещё тяжелее ей далось «Расплатись с ними».

Радостный Задавака где-то носится верхом на единороге. Визгля наверху полирует мозги муженьку. А мы ждём, пока даарду отойдет от встречи с начальством. Чтобы убраться к чертям болотным из этого дома.

Шипелка вытянулась на тахте вся бледно-зеленоватая, тяжело дышит. Пальцы сейчас корни в кровать пустят. Да ещё эти виноватые взгляды.

— Прости… сестра.

— За что? — удивляется Грызи и плюхает ей на лоб компресс.

— Молчала. Не сказала про метку. Думала…

Бормочет по-своему, и не расслышать — что. И так ясно. Думала — пусть мальчишка помрет, да и дело с концом. Человек Камня, да ещё с клеймом Врага живого. Мало ли что он там натворил.

Грызи, правда, считает иначе.

— Ты боялась, что я попрошу тебя воззвать к Видящему? Что воззову к Рою?

— Боялась, сестра. Лес видит это.

Даарду кривит личико, но приподнимается и садится.

— Лес видит… боялась не за себя, сестра. За тебя. Рой не знал, какая ты. Истэйон не знал, какая ты. Я знала.

Надо же, оказывается, на какие нежности способна Шипелка. И насколько просчитала — что Грызи сделает, когда узнает о клейме Врага. Вот и готова была не говорить — и пусть Задавака пошел бы в расход, только бы Грызи не… а, кстати, что?

Может, даарду что-то знает об этом долге Видящему. Надо будет вытрясти из неё подробности. Потом, в питомнике.

В дверь всовывается Моргойл-старший. Сопит и дёргается, расстилается под ноги. И спрашивает, а когда мы, собственно, собираемся… Ну, нам же заплатили, да?

Грызи не дожидается, пока Визгля нас прикажет выкинуть вон. Выдвигаемся. Шипелку сначала приходится вести под руки, потом начинается дубовая роща, и её малость отпускает. Суёт пальцы в землю, шепчет что-то. Гладит траву. Болтает с Ардаанна-Матэс, наверное. Спасибо, без сомнительных посредников.

Из-за Шипелки у Грызи не получается лететь обычным её шагом. Так что она идёт не торопясь. Напевает что-то себе под нос. Вроде, даже улыбается. Я молчу. Потому что единственный вопрос — ну, вот какого чёрта, а?

— Это что, правда того стоило?

Невинные мины у Грызи сроду не выходили.

— Размен этого придурка на тебя. А если б он твою жизнь потребовал? Что, отдала бы?

Грызи жмёт себе плечами преспокойно — не потребовал же, сама видишь. Ага, всего-то обет на Даре, как будто она сама не знает, что такие магические клятвы значат.

— Ты же не знаешь, что он может захотеть.

— Не знаю.

— Вдруг захочет прикончить кого-нибудь, вроде Шеннета-Хромца?

Шипелка хихикает в траву. Кидаю на Шипелку и траву уничтожающий взгляд. Вам тут слова не давали.

На щеках у Грызи — весёлые ямочки.

— Это вряд ли. Варгам нельзя убивать, так что этого он от меня точно не потребует. А другие службы, которые он сможет поручить…

Грызи делает жест, который говорит: да уж как-нибудь разберёмся. От её безмятежности прямо наизнанку выворачивает — и от Шипелки с травкой, и от Задаваки с его единорогами, и от Визгли с Кролом, которые дай бы волю — в спину бы Грызи пихали.

Лучи солнца валятся с неба копьями. Стрелами. Зелёные щиты дубовых листьев стоят насмерть. Прохладно и сумрачно. Растираю в руках прилетевший лист с запахом скорой осени.

— Спрашивается, и зачем заслонять такое вот собой?

Уже знаю, что ответа не получу.

Тут уже ничего не поделаешь: у неё это вроде как болезнь. Спасать придурков, возиться с уродами. Собой их загораживать. Прощать раз за разом их дрянные выходки.

Наверняка Грызи чует, как я бешусь, пока мы идём по широкой, наезженной дороге к виру. Различает неслышный крик: «Да сколько можно уже спасать разное отребье, ты же просто раздаешь себя по кусочкам, разрываешься на части, а они все этого не стоят! Это просто пена, ясно? Пена в вире, которую должна унести вода, и чем раньше — тем лучше. И ты сама понимаешь, что всех-то спасти нельзя, так зачем ты вот так, а, какой в этом смысл?!»

Может, она даже могла бы просветить меня насчёт всего этого. Рассказать на часик-полтора — какой у неё смысл. И почему так важно раздавать шансы.