Обнажая запреты (СИ) - Лари Яна - Страница 23

— Да не играл я тобой, говорю!

Всё-таки срываюсь. Легче не стало, но молчание нас окончательно отдалит, а разговор, как назло, не хочет клеиться.

— Оно и не понадобилось.

Аня устало стягивает с себя парик, взбивает пальцами густые медовые волосы. Пугающе чужая, сменившая наивную отогревающую улыбку на взрослую колючую усмешку. Девочка выросла, и я снова не знаю, что ей ответить. Вернее, что бы я ни сказал, будет звучать одинаково неубедительно.

— Что планируешь делать дальше? — вытаскиваю из себя клещами, понимая, что наше время утекает проеханными метрами.

— Для начала проведу уборку. Выкину весь хлам из своей жизни, — порывисто зачёсывает волосы назад. — Давно пора вышвырнуть застиранного единорога из спальни, — сцепляет пальцы в плотный замок. — И тебя из головы, — припечатывает с ухмылкой. — Может, тогда освободится место для чего-то действительно стоящего.

Будто приморозила, а сверху кипятком залила.

Не сказать чтобы я был спокоен до этого, но…

Резко сворачиваю на повороте и краем глаза вижу, как сужаются её зрачки. Как заостряются скулы, поджимаются губы. Пусть. Пусть хоть голос сорвёт, мы всё равно поговорим.

Анюта хмуро осматривается по сторонам.

— Ну и зачем ты съехал?

— Потому что отвлекаюсь на разговор, — отзываюсь так же сухо. — Неохота нас угробить.

— Тормози, пешком пойду.

— Перебьёшься, — цежу сквозь стиснутые зубы. — Или ты надеялась пнуть меня, как ту синтепоновую игрушку? Не выйдет. Не пытайся заставить меня думать, что между тобой и Артёмом что-то есть. Потому что я не отдам тебя ни ему, ни кому-либо другому.

Перед глазами мутная пелена. То ли солнце слепит, то ли собственное признание. Неожиданное, но какое-то правильное. Это именно то, что я чувствую сейчас, если вкратце.

Секунда потрясённого молчания взрывается сердитым ударом её ладони по консоли.

— Ты совсем двинутый или что?

— Что у тебя с ним?

— Да тебе какая разница? Тормози, говорю, псих чёртов!

— Я задал вопрос! — снова не выдерживаю, повышаю голос.

Прощай хвалёная выдержка, грош тебе цена.

— У меня с ним доверие, как минимум! — в её глазах крепчает изумрудный шторм, свирепый аж лёгкие сводит. — Взаимопонимание, надёжность, гармония…

— Блеф, — обрубаю грубо. Чем дальше она перечисляет, тем безостановочнее начинаю злиться.

Аньку аж передёргивает. Какого чёрта она так реагирует?! Зачем защищает? Я начинаю жалеть, что не поддался желанию стереть его приторную улыбку о тротуарную плитку.

Матюгнувшись, выруливаю по просёлочной колее в лес, к поляне для пикника, но Аня в пылу злости этого, кажется, даже не замечает.

— Если ты не заметил, у нас с Артёмом всё серьёзно. Мне тебя что, третьим на свидание пригласить, чтобы, наконец, дошло?

Ну всё. На этом, пожалуй, тормознём.

— Послушай, Малая, то, что ты со мной творишь… Это просто… — тут у меня обрываются мысли и окончательно садится голос. — Да ты и сама чувствуешь то же самое.

Ни одного подходящего слова, даже близко описывающего это не подобрать. Только потребность. Выматывающая потребность трогать, слышать, смотреть на неё. Но как мне объяснить это Ане?

— Блеф! — передразнивает она, решительно открывая дверцу.

Я не успеваю среагировать. Срываюсь следом.

Нагоняю через какую-то дюжину шагов под раскидистым дубом. В ушах гудит кровь, разогнанная погоней и злостью.

— Пусти! — Анька с неожиданной силой пытается вырвать руку.

— Мы недоговорили, — возражаю, перехватывая со спины барахтающуюся девчонку. Резким движением сдавливаю локтем её горло, а свободной рукой стискиваю тонкие запястья, чтобы не дёргалась. — Байда, говоришь? — тесно зажимаю Аню между собой и шершавым стволом. — Повтори!

— Даня… — она вся покрывается мурашками, когда я сорвано выдыхаю ей за ухо. — Ну зачем… Зачем ты меня преследуешь? Всё же шло хорошо почти…

Я разжимаю пальцы, чтобы провести костяшками вдоль покорно подставленной шеи. Спускаюсь к ключицам, сжимаю ладонью загнанно вздымающуюся грудь: отзывчивую, возбуждённую. Значит, в прошлый раз я не ошибся, Малую заводит агресия.

— Тогда объясни мне — да и себе заодно — на черта тебе этот Артём, если нам так хорошо вдвоём? Он тебе безразличен. Я ведь прав?

— Ты не понимаешь, — короткий вздох пробирает неприкрытым отчаяньем. — Артём правильный… с ним как за каменной стеной. И я не собираюсь унижать его двуличием. Мы с тобой больше не должны…

— Это с ним ты не должна, — разворачиваю её лицом и увлекаю за собой на прохладный ковёр изо мха. — Я не позволю, слышишь…

Анюта уже не слышит, сладко стонет мне в губы, а я забываю, что хотел добавить.

Дан

— Даня, подожди… — Анин затуманенный взгляд взволнованно мечется по поляне.

Мне не хочется ни о чём говорить. Совсем. Так спокойнее. Так можно не бояться спугнуть её неосторожным словом или опошлить всё банальщиной, которая не уместит и сотой части моих ощущений.

— Не бойся, малыш, — всё-таки разлепляю полыхающие от диких поцелуев губы. — Здесь только мы… Ты и я… Слышишь, как тихо? Иди ко мне.

Я тяжело и неровно дышу, полным ходом слетая с катушек. Руками крепко, едва контролируя силу, придерживаю бёдра оседлавшей меня наездницы, жадно шарю по натянутой рёбрами коже и прижимаю ладонь между острыми лопатками. Наслаждаюсь громким откликом её сердца. Как и думал — в унисон.

Стук частый-частый кружит голову, вышибает неповоротливые мысли… воздух… тоску по ней.

Я сильно скучал. А теперь пьяный вхлам от хлынувшего по венам, такого родного тонкого запаха. Стекольно-хрупкого, почти неразличимого в удушливом шлейфе прошлогодней листвы и перезревшей земляники.

Огромные зрачки Малой за секунды затапливают радужки. Она кажется одурманенной не меньше меня.

Что же ты делаешь, Анька, со мной? Смотрю, и становится трудно дышать, будто лёгкие гудят не под рёбрами, а в твоём маленьком тесном кулачке.

Пощади меня, маленькая. Дай воздуха глотнуть или добей, не издевайся.

Я готов позволить тебе что угодно… Только будь со мной… Моей…

Останься.

На моих покрытых мурашками плечах горят полумесяцами следы твоих ногтей. Делай со мной что хочешь — хоть на части рви, но не отталкивай.

— Даня… Я не могу. Нельзя так, — она мотает головой, будто пытаясь сбросить с себя наваждение. — Понимаешь, Артём…

Ну нет.

Никаких Артёмов между нами. Никого.

Крепче сжимаю пальцы на тонкой талии, с силой дёргая её на себя. Так резко, что Аня теряет равновесие и беспомощно утыкается лицом мне в шею.

— Молчи, моя хорошая, не говори ничего… — притягиваю её выше и, не дыша, толкаюсь бёдрами вперёд между разведённых ног. — Анечка…. Моя девочка…

Я ошеломлённо замираю, впитывая спиной влажную стылость мха. Так тесно, и жарко, и ломит от кайфа. Так остро ощущается каждая мелочь: волнистые волосы щекоткой на плечах, тепло дыхания под подбородком — быстрого, глубокого, тающего на коже со скоростью первого снега.

Накрывает влёт. Вбиваюсь глубже в убийственной жажде загнать ей под кожу как можно больше меня. Чтобы никуда больше… Ни с кем… Никогда. В этот раз я не беру её. Я отдаю себя. Тлею раскуренной сигаретой, будто она душой моей затягивается, и возгораюсь с каждым тугим толчком ей навстречу. Кажется, замедлюсь — и всё. Анюта испарится. Просто исчезнет, как мираж.

И я терзаю её тело с болезненной жаждой: втягиваю неосторожным жадным ртом забранные в плен губы, смазываю языком бессвязные стоны, слизываю фруктовую сладость помады. Чем больше беру, тем больше мне хочется. Тем меньше во мне остаётся моего. Тем глубже зацеловываю приоткрытый рот, обмениваясь влажным дыханием и торопливыми прикосновениями.

Дорвался. Дождался, наконец. Спрашивается, чего ждал? Взаимно же всё. В унисон. Сейчас в наших мыслях никаких посторонних.