Бесенок (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 5

Та скосила на наблюдателей, что ей были отправлены на сие мероприятие. И те важно кивнули, подтверждая слова учителей.

— Алексей Петрович отвечал добро, — устно ответил один из них.

— Что же до способа вычисления корня, — продолжил тот же учитель, — то нам не ведомо — подсказал ему кто или сам догадался, но и так, и этак выходит славный результат. Даже если подсказал — все одно — очень хорошо, так как с ним знакомятся не на первом году обучения. А если сам догадался, то вообще блестяще, это говорит о его одаренности и светлом уме.

— Этот способ рабочий?

— Да, конечно.

— И он не просто его показал, но и подробно объяснил, что и зачем делает. — добавил второй учитель. — То есть, не заучил, но понял. Что весьма и весьма похвально. Так что мы полностью поддерживаем его рвение в продолжение учебы. Наша академия с радостью предоставит ему учителей и все необходимое для дальнейшего изучения истории, географии и арифметики, а также механики к которой он явно имеет интерес.

— Отрадно это слышать, — без всякой радости ответила Евдокия Федоровна. — Вас наградят за помощь. Ступайте. И вы тоже, — добавила она наблюдателям.

Все вышли, оставив царицу наедине с патриархом, что молча наблюдал за этим кратким докладом.

— Что думаешь, Владыко?

— Просветление ума, что случилось у Алексея в храме, не может не радовать.

— Просветление ли? Меня все это пугает.

— Отчего же? Рвение к наукам не есть греховное занятие.

— Да, но я боюсь, что увлечение ученостью может привести его на Кукуй или того хуже. Как и его отца. Сам же видишь, что тяга к знаниям привела Петра к бесовским страстям. Пугающим. Чуждым. Вон — с еретиками и безбожникам он ныне верный друг, а с добрыми, славными людьми — если не враг, то пренебрегает ими. Да и кикимора бесовская с ним теперь постель делит, а не законная жена.

— Не гоже тебе такие речи вести.

— Отчего же? Я царица, которую он оставил ради нее. Сына своего оставил. И что же? Сын таким же растет? Разве это не должно меня печалить?

Патриарх промолчал.

Встал.

Прошелся по помещению.

И подойдя вплотную к царице тихо спросил:

— И что ты предлагаешь?

— Ограничить обучение Алексея этому всему. Пусть лучше духовные книги читает и просвещается богословскими трудами.

— Не станет. Ты же сама видишь куда его тянет.

— А мы на что? Свернем на верную дорожку.

— Свернем ли? Сама сказываешь — он подражает Петру Алексеевичу. А тот упорен и просто так свои забавы не бросает.

— Алексей еще ребенок.

— С очень острым языком. Не боишься этого? Да и взгляд… он пугает.

— Да уж… вылупится и пялится не моргая. Аж мурашки по спине.

— Я о другом. Взгляд такой, словно он все понимает. Взрослый. Цепкий такой. Словно перед Федором Юрьевичем предстал… или даже не стою, а вишу на дыбе. Экое наваждение… — покачал он головой. — Хотя на лице его ни злости, ни печали. Стоит и спокойно смотрит на меня…. Я даже и не знаю, как с ним речи вести — как с ребенком али взрослым.

— Он еще ребенок! — повторила Евдокия, но уже с нажимом и куда более эмоционально. — И кем мы будем, если не сможем свернуть его на верную дорожку?

— А ежели отцу все расскажет? Он явно стеснятся не станет.

— Так что с того? Чему Петр завещал нам его учить, тому и учим. И дальше больше даем. Иного, нежели Алексея желает. Да. Но в чем та беда? Мал еще нам указывать.

— Тоже верно, — нехотя кивнул Адриан после довольно долгой паузы. Это все выглядело весьма спорно. Тонким льдом, на который патриарху вступать не хотелось, дабы не ругаться с буйным и вспыльчивым царем. Но Евдокия говорила вещи разумные и, пусть и с изрядным беспокойством, однако, патриарх согласился.

— И пригляди за тем, чтобы Никифор с академией не якшался. А то ведь Алексей убедит его тайно там какие книги брать или еще чего.

— Пригляжу. Но шила в мешка не утаишь.

— Ты это о чем?

— Петр все равно о том узнает. Уверена, что одобрит? Али тебе бед с ним мало? Поговаривают, что он уже мыслит в монастырь тебя спровадить. И только приговорами друзей своих сдерживается.

— В монастырь… — тихо произнесла Евдокия. — К сестре своей посадит?

— Ой ли? — грустно усмехнулся Адриан. — Ты шутки не шути. С огнем играешь. Я тебя поддержу. Но если что — тебя Петр накажет, ибо давно ищет поводы. Так что каждый шаг ступала бы ты осторожнее. Оступишься — и все. По краю ныне ходишь.

— Понимаю. — кивнула царица, после чего добавила. — И книги подбери добрые Алексею, пользительные для души. Ежели желает читать, то пусть читает. Не забивая себе голову глупостями и опасными еретическими учениями…

Глава 3

1696 год, апрель, 20. Воронеж

Царь устало вытер лоб, сев на молодую травку.

— Притомились мы что-то государь. — буркнул, упавший рядом Апраксин. — А еще и полудня нет.

— Али вернутся жаждешь? Или опасаешься надорваться?

— Что ты… сейчас дух переведем и дальше. Так — к слову пришлось. Забегались. Вон — аж взмокли.

Петр Алексеевич ничего не ответил.

Ему тоже было не сладко, но подавать вида не хотелось.

— Эх… сейчас сына бы твоего сюда… — решил сменить тему Апраксин после неловкой паузы.

— Блажишь? На кой бес он тут сдался?

— Сам же сказывал — держится за юбку мамки и чурается дел твоих. Вот, — махнул рукой Апраксин, — посмотрел бы. Глядишь и загорелся бы страстью к нептуновым делам али марсовым забавам.

— Мал он еще.

— Ты вот в шестнадцать лет ботик дедовский увидел. И сразу увлекся. А ежели бы раньше он тебе на глаза попался? Али не всколыхнул бы он тебе душу?

— Кто же то ведает?

— Просто вспомни себя. Тоже ведь был далек от всего этого. Жил и жил. А потом случился ботик, и все завертелось.

— Думаешь?

— Попытка не пытка. Там ведь в Москве, когда готовились, он тоже сидел в стороне. Не пущали его по малолетству. А одними словами сыт не будешь. Тут надо посмотреть. А лучше пощупать. Его же мама держит словно нарочно у юбки. Как наседка.

— Посмотрим.

— Я мню — чем раньше, тем лучше.

Петр задумался, но ответить не успел. Невдалеке раздался шум и возня какая-то. И он переключился на дела насущные, которые откладывать было некогда и переложить не на кого.

Он был вынужден руководить в стиле «пожарной команды». Да, буйный нрав и деятельный характер не давали ему возможности отсидеться. Но это все мелочи. Он бы нашел куда более интересное применение своему шилу в известном месте если бы у него так критически остро не хватало толковых командиров и администраторов. Всюду приходилось совать нос и шевелить закисшее «болото» в ручном режиме.

После смерти отца в 1676 году все посыпалось. Все его наработки. Вся его команда…

Строго говоря началось все несколько раньше.

После завершения затяжной войны с Речью Посполитой в конце 1660-х Алексей Михайлович распустил часть полков. Чтобы сократить расходы. Потому как война эта измотала казну державы до крайности, вогнав в экономический кризис.

Но в целом костяк удержал. И войска, и командования, и прочих.

А вот потом он умер и начались чудеса.

Старший брат Петра Федор провел определенные реформы, на первый взгляд довольно толковые. Так, по итогам реформы 1680 года, формально количество полков нового строя увеличилось^[5], потому что в них перевели стрельцов, городовых казаков и пушкарей. Оставив только московских стрельцов в стрелецкой службе, хоть и в изрядном количестве^[6]. Кавалерию тоже причесали и упорядочили, переведя помещиков частично в рейтар и конных копейщиков^[7]. Вооруженные силы России при этом были разделены на территориальные округа.

На первый взгляд все хорошо.

Это ведь повышало стройность системы и улучшало структуру управления. Но трансформация воинских людей старой службы — городовых казаков, стрельцов и прочих в солдат проходила номинально. Из-за чего некоторые время худшие солдатские полки уступали в выучке лучшим стрелецким полкам. Ведь в стрельцы при Алексее Михайловиче переводили солдат-ветеранов в награду. Впрочем, это продлилось недолго. Солдат мал-мало гоняли. Хоть как-то. Оставшиеся же стрельцы быстро их «догнали и перегнали» в слабости подготовки, совершенно разложившись. И к моменту Кожуховских маневров 1690 года представляли из себя жалкое зрелище. Даже на фоне крайне слабо обученных солдатских полков.