Сказки о воображаемых чудесах - Госс Теодора - Страница 22

Он стоял, совсем притихший, заложив руки за спину. Интересно, подумал я, неужели ему больше нечего сказать. Затем волшебник прокашлялся и заговорил снова:

— Есть точка, в которой сходятся гримаса и улыбка; они приобретают одинаковую форму и силу, и почти — почти! — одинаковый смысл. Только в этой точке, лишь там, ты можешь приблизиться к пониманию этого скорпионьего хвоста. Изящный, черный, ядовитый, острый, как игла, он разит подобно молнии, пронзает плоть и кость, распространяя вещество, которое обрывает любые воспоминания. Ужаленный хочет завопить, убежать, нацелить арбалет в ее пурпурное сердце… но, увы, забывает об этом.

— Я рисую, — проговорил я.

— Прекрасно, — отозвался он и провел свободной рукой по одной из гладких пластин скорпионьего хвоста. — Не забудь запечатлеть забвение. — Он посмеялся себе под нос. — Одно время яд мантикоры использовался как лекарство для некоторых случаев меланхолии. Очень часто в сердце печали таится воспоминание о прошлом. Зеленый яд, если его отмерить с умом и ввести длинной иглой в уголок глаза, в одну секунду парализует память и устраняет причину тоски. Я слышал, был однажды паренек, который не рассчитал дозу и забыл, что он может забывать. Он помнил все, ничего не мог выкинуть из памяти. Его голова наполнялась и наполнялась с каждой секундой каждого дня и в конце концов просто взорвалась.

Яд, однако, не убивает. Он приводит жертву в оцепенение, она не в силах ничего вспомнить, и тут в дело вступают зубы. Есть немногие, кого зверь ужалил и не сожрал; все они описывают одну и ту же галлюцинацию: во мгновение ока они перемещались в старый летний дом. Четыре этажа комнат для гостей, закат, комары. Пока действует яд — около двух дней, — жертва живет в этом приюте… разумеется, только в своем воображении. С наступлением темноты начинает дуть прохладный ветерок, мотыльки бьются в оконную сетку, едва различим шум волн, и жертва приходит к выводу, что в доме больше никого нет. Наверное, умереть под действием яда значит навеки остаться одному в этом прекрасном доме у моря.

Не раздумывая, я сказал:

— Все в этом создании приводит к вечности — улыбка, чистейшее золото, жало.

— Запиши это. Что еще ты можешь сказать о нем?

— Я помню день, когда пришел служить вам. Когда я ехал по длинной аллее среди тополей, моя повозка остановилась: на дороге лежало мертвое тело. Проезжая мимо, я выглянул в окно и увидел на земле кровавое месиво. Вы тоже были в толпе…

— Тебе не понять моей незримой связи с этими созданиями — это своего рода симбиоз. Я чувствую его в нижнем отделе спины. Магия становится булавочной головкой, исчезающей в будущем.

— Вы можете вернуть чудище к жизни?

— Нет, так магия не работает. У меня на уме другое.

Он подошел к верстаку, оставил там трость и взялся за топорик. Вернувшись к телу существа, он медленно приблизился к хвосту.

— Тем днем на дороге ты видел мою жену. Ее убила мантикора — эта самая мантикора.

— Простите. Мне казалось, вы тем сильнее должны желать смерти зверя.

— Не пытайся понять.

Он поднял топорик высоко над головой и одним стремительным ударом отрубил жало от хвоста.

— Под действием яда я пойду в тот летний дом и спасу ее от вечности.

— Я пойду с вами.

— Ты не можешь пойти. А вдруг ты заплутаешь в вечности со мной и моей женой? Подумай об этом. Нет, мне нужно, чтобы, пока я буду во власти яда, ты сделал для меня кое-что другое. Ты должен отнести голову мантикоры в лес и закопать ее там. Их головы превращаются в корни деревьев, а плодами становятся детеныши. Ты перенесешь последнее семя.

Пока я одевался в дорогу, он отрубил существу голову.

Я научился ездить верхом еще до того, как поступил в услужение к волшебнику, но ночной лес пугал меня. Перед моими глазами стояло жало, вонзенное в ладонь Уоткина. Он быстро впадал в забытье, давился, глаза его закатились. Я скакал с головой мантикоры в холщовом мешке, привязанном к седлу, и трясся от мысли, что, возможно, Уоткин ошибся, и существо без головы и хвоста, распростертое на столе в мастерской, было не последним. В качестве защиты он на всякий случай дал мне заклятие — пригоршню желтого порошка и несколько слов, которые я сразу же позабыл.

Несколько минут я скакал сквозь тьму, и вскоре терпеть уже не было мочи. Я соскочил с коня, вырыл ямку рядом с тропой и поставил в нее факел. По земле разлился круг света. Я принес лопату и голову. Примерно через полчаса работы я начал различать неясное бормотание, исходящее откуда-то поблизости. Сначала я подумал, что кто-то шпионит за мной, сидя в темной чаще, а потом принял звуки за скрежет зубов в три ряда, и меня сковал ужас. Двумя минутами позже я понял, что голос доносится из мешка. Я посмотрел внутрь, и на меня устремилась улыбка. Глаза мантикоры расширились, разверзлась пропасть рта, сверкнув тремя рядами слоновой кости, и она заговорила на незнакомом языке.

Я вынул голову из мешка, поставил в центре светового круга, откинул ей волосы и прислушался к звукам прекраснопевучего языка. Позже, очнувшись от экстаза, вызванного потоком слов, я вспомнил про заклинание, которой дал мне Уоткин. Высыпал порошок в раскрытую ладонь, старательно прицелился и сдул его прямо мантикоре в лицо. Она закашлялась. Я позабыл слова, а потому говорил все, что, как мне казалось, звучало похоже на них. Затем она заговорила со мной, и я понял ее.

— Вечность, — сказала она и монотонно повторяла это слово с одной и той же интонацией снова, и снова, и снова…

Я схватился за лопату и опять стал копать. К тому времени, как яма сделалась достаточно глубокой, мои нервы уже начали сдавать, и я не мог с нужной быстротой засыпать ее землей. Когда я как следует закопал голову (ее бесконечное бормотание все еще доносилось, заглушенное слоем почвы), то притоптал рыхлую почву, выравнивая холмик. Затем нашел зеленый камень, до странного похожий на кулак, и отметил им место.

Уоткин так и не вернулся из приморского края. Действие яда закончилось, но тело осталось безжизненным. И тогда волшебником стал я сам. Казалось, всем безразлично, что я вовсе не разбираюсь в магии. «Придумывай что-нибудь, пока не начнет получаться, — посоветовал мне Король. — А затем делись знаниями». Я поблагодарил его за урок, но не упускал из памяти, что он наелся чистого золота и теперь (когда не парил во сне) редко находился в здравом уме. Года шли, и я изо всех сил старался постичь средства, зелья и явления, которые Уоткин потрудился записать. Наверное, во всем этом была какая-то магия, но распознать ее было не так-то просто.

Мне удалось воочию увидеть, что случилось с Уоткином. Для этого мне пригодилось волшебное зеркало, которое я нашел в его комнате и подчинил своей власти. Это вытянутое ввысь зеркало стояло у задней стенки его письменного стола. Просто приказав ему, я мог увидеть любое, абсолютно любое место в мире. Я выбрал тихий уголок у моря, и предо мной предстали чисто выметенные дорожки, цветущая глициния, серый растрескавшийся забор. Спускалась тьма. На огороженном ширмой крыльце в плетеном кресле-качалке сидела, прислушиваясь к скрипу половиц, златовласая женщина. Прохладный вечерний бриз холодил обожженную солнцем кожу. Дню, казалось, не будет конца. Когда наступила ночь, женщина заснула, укачав себя в кресле, точно ребенка. Я приказал зеркалу явить мне ее сон.

Ей снилось, что она на пляже. Прибой мягко катил по песку свои волны. И была там мантикора — ее багрянец ослеплял даже под лучами ясного синего дня. Она рыбачила на побережье, и к ее сети были привязаны грузила. Женщина с золотыми волосами бесстрашно приблизилась к ней. Мантикора любезно спросила — улыбка набегала на улыбку, — не желает ли женщина помочь ей вместе вытащить сеть. Та кивнула, и они стали ждать. И вот невод дернулся. Женщина с золотыми волосами и мантикора потянули изо всех сил. Наконец они вытащили Уоткина на берег. Он весь запутался в сетях, и в волосы ему вплелись морские водоросли. Женщина с золотыми волосами подбежала к нему и помогла выбраться. Они обнялись и поцеловались.