Такое короткое лето - Вторушин Станислав Васильевич - Страница 19

— Не говори мне о мужчинах. — Маша встала и, сделав предупреждающий жест, вышла на кухню. Вернулась оттуда с другой бутылкой в руке. — Ты пей свое мужское вино, а я буду пить женское. Открой.

Она протянула бутылку. Это был молдавский рислинг.

— У тебя появился винный погреб? — спросил я.

— Просто захотелось хоть один раз в жизни ощутить себя беззаботным человеком. — На ее лице мелькнула почти детская улыбка. — Продавец сказал, что это вино очень хорошее.

Я открыл бутылку, наполнил Машин фужер.

— Еще раз за то, чтобы ты не болел. — Маша подняла фужер и задержала его в руке, ожидая, когда мы чокнемся.

— И чтобы ты была счастлива, — сказал я.

Мне хотелось прикоснуться к ней, но я не решился. В полутемной комнате она казалась таинственной.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты красивая? — спросил я, глядя в ее светящиеся в полумраке глаза.

— Много раз. — Маша потрогала кончиком пальца маленькое пятнышко на скатерти. — Слова ничего не стоят.

— А что тебя любят?

— И это говорили. Почему ты спрашиваешь?

— Чтобы сказать такие хорошие слова, которые тебе еще никто не говорил.

— Это невозможно. — Она улыбнулась краешком губ.

— Почему? — спросил я, взяв фужер за тонкую резную ножку.

— Потому, что еще две тысячи лет назад один мудрец сказал: «Все это было. И все это суета сует».

— Он был не прав. — Я поднес фужер к губам, чтобы ощутить аромат вина. — Может у кого-то и было. У нас с тобой — нет.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что ты необыкновенно красивая. И что мне очень хочется тебя поцеловать.

— Ну вот. — Она снова улыбнулась краешком губ. — А ты говорил, что хочешь сказать слова, которые еще никто не произносил.

Я не ответил, взяв паузу, чтобы осмыслить перемену в ее настроении. Маша пригласила меня к себе, но старалась все время держать на расстоянии. Неужели она хотела ограничиться только ролью больничной няни? А может для этого были более глубокие причины и она просто сдерживала себя?

— У Ольги сегодня тоже праздник, — сказала Маша.

— То-то я вижу, что она вырядилась.

— Оля влюбилась.

— Этот праздник должен быть с человеком всю жизнь, — заметил я.

— Хорошо бы. — Маша снова потрогала кончиком пальца пятнышко на скатерти. — Но кому как повезет.

— А в кого влюбилась Ольга? Во врача из вашей больницы?

— Нет. Я его не знаю.

— Но он, по всей видимости, хороший? Он должен быть хорошим.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что Ольга не может полюбить плохого парня.

— Она добрая. Я ее очень люблю. Она всегда утешит, если плохо.

В дверь постучали, громко и настойчиво. Я вздрогнул от неожиданности, резко повернув голову. Маша пожала плечами и пошла открывать. На лестничной площадке было светло и, когда дверь распахнулась, я увидел на пороге Ольгу.

— Извините, — сказала Ольга, перешагнув порог.

— Что случилось? — спросила Маша, закрывая дверь.

— Я больше не могу, — сказала Ольга дрожащими губами.

Она прошла на свет свечей и поставила на стол бутылку водки, которую держала в руке.

Маша сходила на кухню за стулом, поставила его около стола. Ольга села.

— Знаю, что вам сейчас не до других, — она извиняюще посмотрела на меня. — Но это как SOS. Спасите наши души. — Она снова посмотрела на меня и кивнула на бутылку.

Я открыл водку, налил ей. Она подняла рюмку, залпом выпила, тряхнула головой и сказала, глядя на Машу:

— И почему я такая невезучая? — Потом повернулась ко мне и попросила:

— Налей еще.

Я молча налил, она снова выпила, подняла на меня глаза и спросила:

— Чего ты так смотришь? Думаешь рехнулась?

Я не ответил. Ольга повернулась к Маше, тяжело вздохнула и сказала:

— Ах, Маша! Ну почему жизнь такая подлая? Одних ставит к стенке, перед другими расстилает ковровую дорожку.

— Все-таки не пришел? — спросила Маша.

— Не пришел. А я целый день готовила. Может, принести отбивные? — Ольга нервно засмеялась.

— Не надо, — сказала Маша. — У нас всего хватает.

Мне стало жаль Ольгу. Она была яркой и, видать по всему, неглупой женщиной с доброй душой. Но человеческие отношения непредсказуемы. Иногда красавец полюбит дурнушку и носит ее на руках всю жизнь. А красавица, несмотря на все ухаживания, остается одинокой.

Водка успокаивающе подействовала на Ольгу. Она посмотрела на задернутые шторы, перевела взгляд на свечи и заметила:

— У вас как в лучших домах Филадельфии.

— Не завидуй, — сказала Маша. — Тем более, что в Филадельфии я не была.

— Я не завидую. — Ольга снова тяжело вздохнула. — Просто хочется, чтобы каждому достался хотя бы маленький кусочек счастья.

— Может быть и достанется. — Маша поднялась из-за стола, сходила на кухню и принесла большое блюдо с тушеным мясом. Положила несколько кусков на тарелку Ольге и требовательно сказала: — Ешь!

Я налил Ольге водки, нам с Машей — остатки вина.

— А может не надо? — спросила Ольга, глядя на рюмку, но все-таки взяла ее в руку и залпом выпила. Поставила рюмку на стол и сказала, выдохнув: — Вы извините, что я к вам так ворвалась.

— Да ладно уж, — Маша махнула рукой и улыбнулась чуть заметной грустной улыбкой. — Представляю, как сидеть одной за сервированным столом.

В коридоре хлопнула дверь лифта, на лестничной площадке раздались шаги. Ольга резко отпрянула от стола, соскочила со стула и кинулась к двери.

— Не расшиби лоб, — предупреждающе крикнула ей вслед Маша, но Ольга только махнула рукой и выскочила на площадку. Если бы не пустая рюмка на столе, можно было подумать, что она к нам не заходила.

— Ну вот, все и утряслось, — заметила Маша, повернувшись ко мне.

— У нее это серьезно? — спросил я, вспомнив, какой убитой вошла Ольга в нашу комнату.

— Влюбилась в женатого. А с ними знаешь как? — Маша пристально посмотрела на меня. — Ты случайно не женат?

— Случайно нет, — ответил я, немного развеселившись оттого, что Маша начинает ревновать.

— Я серьезно.

— Куда уж серьезнее, — ответил я, протягивая к ней руку.

Она не отстранилась. Я взял ее ладонь, которая оказалась холодной, поднес к губам и поцеловал. Она подняла голову и, глядя мне в глаза, сказала:

— Больше всего боюсь влюбиться в женатого.

— Почему? — я пристально посмотрел на нее.

— От такой любви одни страдания. Не хочу строить счастье на несчастье других.

— Как Ольга? — спросил я.

Она высвободила руку, встала и молча пошла к окну. Дернула штору и та, звякнув кольцами, отъехала в сторону. За окном были сумерки. На противоположной стороне Шоссе Энтузиастов по крыше здания, переливаясь, бежала световая реклама. Ее блики плясали на стене комнаты.

— Вот и закончился день, — вздохнув, сказала Маша и повернулась ко мне. — Что будем делать?

— Что делают люди, когда заканчивается день? — спросил я.

— Да, да, конечно, — сказала Маша и, опустив руки, направилась к столу. — Мы совершенно забыли, что тебе надо отдыхать. — Она начала торопливо собирать тарелки. — Сейчас приберу со стола и уложу тебя спать.

— Тебе помочь? — спросил я.

— Не надо. — Она мотнула головой. — Я только отнесу посуду. Мыть буду потом.

Пламя сгоревших наполовину свечей колебалось при каждом движении Маши. Я сидел за столом, скрестив на груди руки, и наблюдал, как она собирала посуду. Тарелки позвякивали, когда Маша ставила их одна на другую, ее руки мелькали над столом, будто совершали таинство. Я смотрел на Машу и мне безумно хотелось прижаться к ней. От этого желания набирало обороты сердце и, чтобы сдержать его, я прижимал ладонь к груди, словно пытался усмирить кровоточащую рану. Мне казалось, что Маша делает все нарочито медленно, каждое движение растягивает на долгие минуты. Наконец, она закончила с посудой, подошла к кровати, стоявшей у противоположной от окна стены, расправила постель и сказала:

— Иди, ложись.

— А ты? — спросил я.

— Я сейчас умоюсь и тоже лягу, — ответила Маша.