Подробности жизни Никиты Воронцова - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 2

• Предыдущая
• 2/11
• Следующая

- Еще разок...

И спел Варахасий еще разок, а затем опять взялся за бутылку и взглянул на приятеля вопросительно, но Алексей Т. опять помотал головой и сказал:

- Пока не надо. Давай лучше чайком переложим.

Варахасий отложил гитару и поставил на плиту чайник. У Алексея же Т. стояли в глазах слезы, он хрипловато прокашлялся и произнес сдавленным голосом:

- Как это верно... "А лита за намы - як мосты, по якым нам бильше не ступаты..." И как это грустно, в сущности...

И ощутилось беспощадно, что им уже катит за пятьдесят и не вернуть больше молодой уверенности, будто все лучшее впереди, и пути их давно уже определились до самого конца, и изменить пути эти может не их вольная воля, а разве что мировая катастрофа, а тогда уже конец всем мыслимым путям. Грустно, конечно. Но с другой стороны - было время брать, настало время отдавать...

- Нэ журысь, - ласково сказал Варахасий. - Давай я лучше тебе твою любимую спою.

И спел он любимую и еще одну любимую, и "Кони привередливые" спел и "Подводную лодку", и спел "По смоленской дороге" и "Ваше благородие, госпожу Разлуку".

Потом они надувались крепчайшим чаем (оба признавали только крепчайший), и Алексей Т. рассказал о своих последних приключениях в отечественной литературе. Это было его сладостно-больное место, его радость и страданье, его боевой конек, и он азартно орал:

- Какого черта? Всякий чиновник-недолитератор будет мне указывать, о чем надо писать, а о чем не надо! Я сам знаю в сто раз больше него, а чувствую, может быть, в миллион... Ну, думаю, погоди, сукин ты сын! И написал в ЦК, в Отдел культуры...

Варахасий слушал, подливая в чашки. Ему было интересно и несколько смешно. Когда Алексей замолчал, отдуваясь, он покачал головой и проговорил, как всегда:

- Да, брат, кипучая у тебя жизнь, ничего не скажешь.

На что Алексей Т., как всегда, проворчал:

- Я бы предпочел, чтобы она была не такой кипучей.

Приятели помолчали. Было уже изрядно за полночь, в доме напротив не светилось ни одно окно. Ливень унялся, и небо как будто очистилось. Алексей Т. вдруг произнес со спазмой в горле:

- "А лита за намы - як мосты, по якым нам бильше не ступаты".

Варахасий быстро взглянул на него, а он вздохнул прерывисто и промокнул глаза рукавом халата. Тогда Варахасий сказал:

- Слушай, литератор, ты еще спать не хочешь?

Алексей Т. слабо махнул рукой:

- Какое там - спать...

- Ты трезвый?

Алексей Т. прислушался к себе - выпятил губы и слегка свел глаза к переносице.

- По-моему, трезвый, - произнес он наконец. - Но это мы сейчас поправим...

Он потянулся было к водке, но Варахасий его остановил.

- Погоди, - сказал Варахасий Щ., следователь городской прокуратуры. Это успеется. Сперва я хочу кое-что тебе показать.

Он вышел, ступая неслышно босыми ногами, из кухни и через минуту вернулся с красной конторской папкой. Такие папки были знакомы писателю Алексею Т. - фабрика "Восход", ОСТ 81-53-72, арт. 3707 р, цена 60 коп., белые тесемки. Алексей Т. встревоженно проговорил:

- Ты что - тоже в писательство ударился? Так это я лучше дома, на свежую голову...

- Не-ет, - отозвался Варахасий, развязывая белые тесемки. - Тут другое, полюбопытнее... Вот, взгляни.

Он извлек из папки и протянул приятелю общую тетрадь в черной клеенчатой обложке весьма неопрятного вида. Алексей Т. принял тетрадь двумя пальцами.

- Это что? - осведомился он.

- Ты погляди, погляди, - сказал Варахасий.

Черная клеенка обложки была покрыта пятнами весьма противного на вид беловатого налета, впрочем, совершенно сухого. Алексей Т. поднес тетрадь к носу и осторожно понюхал. Как он и ожидал, тетрадь пахла. Точнее, попахивала. Черт знает чем, прелью какой-то.

- Да ты не вороти морду-то, - уже с некоторым раздражением сказал Варахасий. - Литератор. Раскрывай и читай с первой страницы.

Алексей Т. вздохнул и раскрыл тетрадь на первой странице. Посередине ее красовалась надпись печатными буквами противного сизого цвета: ДНЕВНИК НИКИТЫ ВОРОНЦОВА. Тетрадь была в клеточку, и буквы были старательно и не очень умело выведены высотой в три клетки каждая.

Алексей Т. перевернул страницу. Действительно, дневник. "2 января 1937 года. С сегодняшнего дня я снова решил начать дневник и надеюсь больше не бросить..." Чернила блеклые. Возможно, выцветшие. Почерк аккуратный, но неустоявшийся, как у подростка. Писано тонким стальным перышком. Алексей Т. сказал недовольно:

- Слушай, это, конечно, интересно - дневник мальчишки тридцать седьмого года, но не в два же часа ночи!

- Ты читай, читай, - напряженным каким-то голосом произнес Варахасий. - Там всего-то семь страничек...

И Алексей Т. стал читать с видом снисходительной покорности, подувая через губу, однако на третьей уже странице, на середине примерно ее, дуть перестал, задрал правую бровь и взглянул на Варахасия.

- Читай же! - нетерпеливо прикрикнул Варахасий.

На седьмой странице записи, точно, кончились. Алексей Т. полистал дальше. Дальше страницы шли чистые.

- Ну? - спросил Варахасий.

- Не вижу толка, - признался Алексей Т. - Это что - записки сумасшедшего?

- Нет, - сказал Варахасий, усмехаясь. - Никита Воронцов не был сумасшедшим.

- Ага, - сказал Алексей Т. - Тогда я, пожалуй, прочту еще разок.

И он стал читать по второму разу.

ДНЕВНИК НИКИТЫ ВОРОНЦОВА

Запись, вероятно, пером "рондо", повернутым слегка влево, почерк аккуратный, но неустоявшийся, подросточий, чернила порыжели:

"2 января 1937 года. С сегодняшнего дня я снова решил начать дневник и надеюсь больше не бросить. С утра Серафима и Федя взяли Светку и уехали куда-то к Фединым родственникам. Я вызвал своего лучшего друга Микаэла Хачатряна, и мы играли сначала в "Бой батальонов". Потом пошли гулять, играли в снежки. Микаэл неосторожно попал мне в лицо и чуть не разбил мне очки. Гуляли до обеда, потом пошли к Микаэлу и пообедали. После обеда заперлись у него в комнате и спорили о девочках. Микаэл сказал, что останется всегда верен Сильве Стремберг, а я признался ему, что влюбился теперь в Катю Михановскую. Микаэл сказал, что мало ли что, Катя ему тоже нравится, потому что она белокурая и красивая, но он все равно будет любить Сильву, что бы с нею ни случилось, а иначе получается предательство. Мы поругались, и я ушел домой. Сейчас я один дома и начал вести дневник. Впредь обязательно надо вести дневник.

• Предыдущая
• 2/11
• Следующая