НеТемный (СИ) - Изотов Александр - Страница 9

— Эй, громада, в меня плевать не надо, — тот покачал головой, — Я и так перед хладочарой не в лучшем виде…

Ничего ему не ответив, я снова прошептал чародейке:

— Высунь язык.

— Варварская твоя кровь, верно говорят, что у вас, броссов, железо вместо мозгов, — послышалось от неё.

— Это ты мозги отморозила, алтарница. Высунь язык и охлади его. Это ты можешь? Был дождь, воздух влажный.

Снова меня коснулся блеск её глаза из-под локона. Во взгляде прочиталось недоумение, а потом проклюнулась обида, что она сама не догадалась до такой вещи.

Колдунья несколько секунд молчала, покачиваясь на цепи, и всё же, надув губы, высунула язык. Самый кончик.

— Дальше, — с нетерпением проворчал я, — Больше воды конденсируется.

— Да, да, дальше, северные твои ляжки, — бард пожирал чародейку глазами, — Освободите мне руки, я не могу спокойно смотреть на это.

А колдунья и вправду высунула язык на максимум. Он у неё был довольно длинный, она спокойно достала кончиком до носа, и бард заёрзал на месте.

— Что ж вы делаете, изверги! Даже это зверьё так не мучило меня, — проплакал он.

У парня явно были какие-то проблемы с переполненным либидо. Впрочем, все барды — бабники, не помню ни одного, который бы обделял вниманием противоположный пол.

Где-то через минуту язык у колдуньи овеялся голубоватым инеем, который слабо светился в темноте клетки. И тут же на нём заблестели капельки росы.

Чародейка жадно слизнула всю влагу, её глаза заблестели в безумном угаре.

— Они будут молить меня о пощаде… — прошептала она.

— Ещё, — требовательно сказал я.

— Да, да, ещё, я почти закончил, — бард, откинув голову на прутья, так и таращился на девушку.

— Я спущу их в нужник Моркаты, я…

— Я сказал тебе: ещё! — чуть не рявкнул я, и упырь сзади заворчал.

Чародейка бросила на меня недовольный взгляд, но промолчала, а потом послушно высунула язык. Ещё минута, и порция живительной влаги снова исчезла у неё во рту.

— Сияновы сиськи, как это прекрасно, — прошептал бард.

Колдунья, у которой сил стало чуть больше, хотела что-то ему сказать, но я перебил:

— Дотянись коленом до колышка, охлади его.

— Листва, едва я коснусь магией твоей цепи, тебя…

— Я знаю. Действуй.

Колдунья, недовольно вздохнув, со сдавленным стоном оттянула коленку. Разорванное платье отъехало, открывая барду особо сокровенные места, и тот завыл, закусив губу и стукнувшись затылком об жердь:

— Изверги, Маюн мне свидетель!

Чародейка дотянулась до колышка, и её голая коленка чуть побелела в темноте. Ремень, продетый в браслет под моим запястьем, неприятно заколол, и я поморщился. Нормально, держит защита.

Так, Всеволод, а теперь твой черёд. Я нервно сглотнул, понимая, что в моём плане был большой пробел — у меня просто могло не получиться.

Но, как написано в Тёмном Писании, «силы Тьмы побеждают потому, что никогда не спят». То есть, надо просто действовать, а иначе не узнаешь, получится или нет.

Я опустил стопу в сторону, коснувшись ушка на колышке большим пальцем. Потом, не закрывая глаз, я попробовал позвать Тьму, одновременно готовясь бросить злость в пальцы ног.

Это одна из первых жреческих медитаций, когда маг только постигает уровни владения телом. Глупец тот, кто думает, что магу не нужно физическое тело, что колдовство решает все проблемы одной мыслью.

Темный Жрец потому и опасен, что владеет телом в совершенстве. Отруби ему руку, он не почувствует боли, потому что умеет отделять её от разума. Ничто не должно нарушать концентрации, а уж тем более такая плотская мелочь, как страдание.

Когда человек злится, тело реагирует на уровне инстинктов. Скрипят зубы, сжимаются кулаки, наклоняется голова. Человек не контролирует это.

Без труда я позвал Тьму, стараясь в этот раз не звать ауру, а просто как много дольше сохранить связь с Тьмой. Я легко заставил тело реагировать по-другому — от злости не стискивать кулаки, а сжимать пальцы ног, в особенности большие.

И в особенности на правой ноге…

Бросская кровь не заставила себя ждать. Ярость ворвалась в душу, одновременно нагревая тело. Всего несколько мгновений я потратил на то, чтобы пламя ярости опять ушло не в стиснутые кулаки, а в пальцы ног.

Ушко на колышке раскалилось и зашипело в темноте, соприкасаясь с ледяным стержнем. Я сразу же надавил снизу пальцем на него, пытаясь снять с колышка, и прикусил губу от боли, когда раскалённый металл плотно соприкоснулся с кожей.

Да, всё-таки в этом теле концентрация у меня страдает.

Запах палёной плоти разлетелся по телеге, сзади зафырчал упырь. Колдунья тоже зашипела от боли, когда ушко коснулось её коленки, и отдёрнула ногу.

Цепь слетела с колышка и упала на солому. Палёный запах усилился, соломенная труха с готовностью затлела, и мне пришлось неуклюжими движениями стопы по доскам затереть занявшееся пламя. Не хватало ещё тут сгореть от обычного пожара.

Всё это происходило в напряжённой тишине, нарушаемой только звяканьем цепи.

Но вот вроде тлеющие соломинки погасли, и я, выдохнув с облегчением, тихонько подтянул к себе ногу и стал тереть ладонью ожоги. Обычная человеческая реакция на боль.

— И что дальше, лиственник? — вдруг спросила колдунья.

Она не сводила с меня глаз, полных надежды. Даже взгляд барда изменился — тот смотрел на мою свободную ногу, ещё не веря, что наш побег может стать реальностью.

— Подожди, алтарница, я думаю, — со звяканьем потирая ногу, ответил я.

— Что⁈ — одновременно спросили бард и колдунья, — У тебя нет плана?

— Древо, оно ж медленное, — буркнул я, раздражаясь, — Пока на молитвы ответит.

К моему ужасу, оба вполне серьёзно подняли глаза на потолок, и бард даже с уважением кивнул:

— А-а-а…

Склонившись к прутьям, я с досадой понял, что из-за толстых жердей не видно, что там впереди. Ни сколько охранников в этом обозе, ни сколько вообще тут телег.

Информации — ноль. Ох, небесной вони мне в душу, чует моё тёмное сердце, не всё может пройти гладко.

Ладно, доверимся импровизации.

— Вы, двое… — я повернулся к сокамерникам, — Святолиственник может ударить человека?

— Нет, конечно, — колдунья, которая выглядела на капельку посвежее, довольно бодро тряхнула серебристой шевелюрой. Взгляд у неё был настороженный, но вслух она свои подозрения не высказала.

Зато бард прошептал:

— Маюновы слёзы мне в почки, ты, как очнулся, так сам не свой. Громада, ты — это ты?

Усмехнувшись, я сказал:

— Вы… кхм… — тут я запнулся, поняв, что несколько лет обращался к своему окружению только как к слугам.

«Раб, слуга, смерд, прислужник, солдат, подданный…» И как мне обращаться к этим двоим? Они мне не рабы, не прислужники.

Равные? Не смешите мою тень, какие они мне равные?

— Э-э-э, вы… кхм… двое… — всё же сказал я, — Сидите тихо, и чем спокойнее, тем лучше. Следите за обстановкой.

— Обещаю сидеть тут и никуда не уходить, — хмуро буркнул бард, — А поссать-то можно будет?

Я не ответил шутнику. Вместо этого оттянул ногу со свободной цепью, а потом махнул ей, врезав по деревянному пруту. Раздался внушительный грохот, жердь жалобно треснула, хоть и не поддалась. Зазвенело железо.

— Свершилось!!! — заорал я так, что упырь позади испуганно всхлипнул, — Лиственный Свет освободил меня! Это чудо, братья! Узрите же силу Священного Древа!

Дальше события потекли по нарастающей, и мне оставалось только молить Мать-Бездну… тьфу ты, светлой воды мне за шиворот, Отца-Небо! У меня же переоценка ценностей, всё такое.

Да, да, Отец-Небо, ты там сверху отметь, что Всеволод Тёмный… да чтоб меня… Всеволод Светлый? Вонь небесная, аж челюсть свело, до чего смердяще и противно звучит.

Серый? Всеволод Серый. Ну, вроде как нейтралитет, равновесие добра и зла. И всё же… нет, ну давай ещё оттенки будем перечислять.

Всеволод Нетёмный. Во-о-от… а это звучит!